Полина Грекова - Гувернантка

— Но еще джин, я за ним бегал. Мы ведь хотели пообщаться… — Бутылки мешали Анциферову, и он свалил весь груз в одно из кресел.

Лидия воспользовалась этим движением и все-таки проскочила мимо него. Но журналист освободившимися руками облапил девушку сзади, пытаясь втащить ее обратно в кабинет.

— Пообщаться… немного расслабиться… моя прелесть… — невнятно бормотал он, припадая жирными красными губами к ее шее и все сильнее сдавливая ей грудь короткими пальцами.

Лидия высвободила правую руку, перехватила ремешок поудобней и что было сил с разворота стукнула толстяка по лицу кожаным боком сумки. Внутри что-то жалобно хрустнуло. Журналист отвалился от нее с ошеломленным лицом и багровеющей на глазах левой щекой. Это лицо с выпученными глазами было последним, что видела Лидия, перед тем как захлопнуть за собой дверь.

Лидия взяла такси и через двадцать минут уже была у дома Германа. Она не думала о том, как может быть им воспринято ее появление с кассетой после их последней встречи в Ялте, как она будет объяснять появление злосчастной пленки у себя, как докажет, что это оригинал, единственный экземпляр и в новой передаче уже не прозвучат украденные слова любви. И будет ли у нее вообще возможность что-то доказывать и говорить? Любые оправдания и объяснения бессмысленны, ничего ни вернуть, ни восстановить нельзя.

Перед дверью зерновской квартиры Лидия остановилась собраться с духом. Открыла сумочку, чтобы достать пленку и сразу отдать ее. Кассета лежала среди обломков расколотого на несколько частей плексигласового футляра. Девушка невольно усмехнулась, вспомнив треск, которым сопровождалось избиение Анциферова. Так вот что это было! Она немного приободрилась и нажала кнопку звонка — будь что будет.

Герман открыл сразу, будто тоже стоял возле двери в ожидании ее прихода. Не говоря ни слова, он тяжелым взглядом смотрел на нее. Лидия тоже молчала — у нее перехватило дыхание. На будто окаменевшем лице Зернова нельзя было прочесть ничего — ни удивления, ни раздражения, ни радости. Наконец Лидия кое-как справилась с волнением, протянула ему кассету.

— Вот, — тихо сказала она. — Это та пленка.

Герман вздрогнул, будто ее голос разбудил его, под черной майкой, обтягивающей грудь, перекатились мускулы. Он поднял руку, и тонкие пальцы Лидии вместе с кассетой утонули в огромной ладони гонщика. Поддаваясь его движению, она переступила порог, автоматически захлопнула за собой дверь. В следующее мгновение горячие ладони Германа легли на ее щеки. Невозможно было вообразить, что эти мощные руки способны на такие бережные, такие нежные прикосновения. Он держал ее лицо, как держат наполненный росой хрупкий утренний цветок, вглядывался в ее глаза, как вглядываются в отражение неба в чистой воде родника. Лидия ответила ему влажным молящим взглядом. Герман медленно опустился на колени, прижался лицом к ее животу. С глухим стуком одновременно упали на пол злополучная кассета и сумочка девушки. Задыхаясь, она обхватила пальцами его затылок. Казалось, они стояли так целую вечность, хотя прошло не более минуты. Слабея, Лидия тоже опустилась на колени, спрятала лицо у него на груди, не желая показывать стоящие в глазах слезы.

— Милая моя, родная… Я так боялся, что ты снова исчезнешь, теперь уже навсегда. Исчезнешь так же таинственно, как и появилась, — забормотал Герман.

Вместо ответа Лидия провела рукой по его жестким волосам. Он перехватил ладонь, прижался к ней губами. Девушка вздохнула:

— Но ведь ты совсем не знаешь меня. И я уже обманула тебя один раз…

— Не говори ничего! Я прошу тебя: только ничего не объясняй, не нужно сейчас, — глухо сказал Герман. — У нас для этого будет еще много часов. Для разговоров, для любви… Ведь ты хочешь этого?

На лице девушки отразилась мучительная внутренняя борьба. Она поднялась:

— Ты говоришь это под влиянием минуты! Я назвалась именем твоей погибшей жены, я мучила тебя, в конце концов предала тебя, пусть невольно. Такое не прощается, я знаю!

Герман тоже вскочил:

— А я знаю, что мне плевать на все это, плевать на эту дурацкую пленку! Пусть она звучит где угодно и как угодно — там все правда, я жить не могу без тебя! Хочешь, я выйду на балкон и прокричу это всему кварталу?

Он действительно метнулся в гостиную.

— Подожди, сумасшедший! — Лида догнала его у балконной двери. — Подожди! Я не могу вот так… сразу, после всего, что произошло! — Она взволнованно заходила по комнате. — Нельзя человека попеременно окунать то в кипяток, то в ледяную воду! Я не могу без конца переходить от счастья к отчаянию и обратно! Я боюсь, понимаешь, боюсь! Боюсь потерять тебя! Боюсь показаться навязчивой или доступной! Боюсь оттолкнуть холодностью! Боюсь разочаровать или обидеть! Да, тебе, может быть, сейчас кажется, что я именно та, которую ты всегда искал. Но, узнав меня ближе, ты начнешь сравнивать меня с теми женщинами, которых встречал раньше. С более красивыми, более опытными, более раскованными. Или столкнешься в каком-нибудь темном коридоре с другой девушкой и поймешь, что ошибся. А я не перенесу этого, слышишь?!

Она вложила в этот монолог все напряжение последних месяцев, всю свою любовь к Герману, всю неутоленную страсть одиноких ночей и, обессиленная, опустилась на диван, закрыв лицо руками. В наступившей тишине она услышала, как Герман подошел к ней, сел рядом:

— Девочка моя… Маленькая, глупая, любимая девочка Лида… — Он впервые назвал ее настоящим именем. — Ты просто слишком рано попала в мир взрослых людей. Любви не нужно бояться. В ней совсем не обязательно таится страдание и обман…

Он нежно провел рукой снизу вверх по ее спине. Лидию будто током пронизало. Она вздрогнула, изогнулась, хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная на берег.

— Подожди, — выдохнула она. — Подожди…

Она поднялась, отошла в угол, где горел мягким оранжевым светом торшер. Отвернувшись к стене, Лидия взялась обеими руками за подол платья, стянула его через голову, расправила, повесила аккуратно на спинку кресла. На ней остались только узкие кружевные трусики. Лидия медленно повернулась, каждой клеточкой ощущая его взгляд. Соски напряглись, горячая судорога пробежала по телу. Словно бросаясь в пропасть, она шагнула вперед, и Герман тут же подхватил ее на руки, прижал к себе. Лидия обняла его за шею, уткнулась лицом в твердую грудь. Туфли по очереди ударились о пол.

— Я хочу тебя… — еле слышно прошептала она. — Я очень тебя хочу…

— Девочка моя, маленькая глупая любимая девочка… — повторил он прерывающимся голосом. — Моя любовь, мое чудо, мой малыш…

Герман отнес ее в спальню, опустился вместе с ней на постель. Лидия трепетала в его руках, как жертвенное животное на алтаре. На каждое бережное прикосновение тело Лидии отзывалось сладкой мучительной истомой. Он будто вел ее по лезвию бритвы меж двух пропастей, не давая соскользнуть вниз.

— Ну скорее, скорее! — шептала она, охватывая его руками и ногами.

— Не торопись, моя девочка, любовь моя, радость моя, малышка, сейчас…

Она не заметила, как он снял с нее остатки одежды, как разделся сам. Почувствовала только, что уже не только губы и руки Зернова ласкают ее, что вся его горячая плоть нажимала, скользила по коже. В какой-то почти неуловимый момент она почувствовала внутри себя биение чужого пульса и закричала. В недрах ее тела будто разожгли костер и раздували его огромными мехами. Горячая влага затопила ее. Извергнулись несколько маленьких вулканов, заставив ее содрогнуться, вырвав хриплый стон из самой глубины существа:

— Скорее, я не могу больше.

— Можешь… Лида, Лидочка, единственная моя, солнышко мое, можешь! Ты все можешь, только не знаешь об этом…

Они стали на время единым организмом. Вместе дышали, вместе двигались и вместе достигли пика любви, наивысшей точки земного наслаждения. Крик девушки слился с низким полувыдохом-полустоном Германа. Обессиленные, они застыли в объятиях друг друга. Но уже через мгновение Лидия повернула к любимому просветленное лицо.

— Господи! Я даже не знала, что бывает так хорошо!

— Ты еще многого не знаешь, любимая, — ответил Герман, осторожно прижимая ее к себе. — Маленьким девочкам и не положено много знать раньше времени.

— Я не девочка! — Она вывернулась из уютного гнезда его рук, села рядом. — Я сама воспитываю детей.

Герман молчал, удивленный ее серьезным тоном.

— Да, я — гувернантка. Не манекенщица, не актриса, не фотомодель. Няня маленького Мити в доме Елены Кусковой. — Ее глаза с вызовом блестели в полутьме. — Удивлен?

Вместо ответа Зернов провел рукой по ее спине. Лидия не пошевелилась.

— Почему ты молчишь? Мне продолжать? Или сразу уйти?

Он хотел привлечь девушку к себе, но та отстранилась:

— Это не ответ.

— Это ответ, Лида. Это ответ на все, что бы ты ни рассказала мне сейчас или потом. И на то, о чем захочешь умолчать.

— И ты не будешь меня спрашивать, почему я назвалась Стеллой? Не поинтересуешься, кто и как записал наш разговор?

Он помедлил, словно раздумывая, потом бросил лихо:

— Сегодня не буду. Времени жалко.

— А потом?

— И потом тоже будет жалко!

Он поднялся рывком, обхватил хрупкие плечи Лидии, повалил ее на себя.

— Пусти… Медведь, грубиян! Гонщик неотесанный!

Она била кулачками по его груди, но силы были явно неравны. Тогда она нашла ртом его сосок, взяла его передними зубами. Герман от неожиданности вскрикнул, расцепил руки.

— Прости меня! — Лидия прильнула к нему, покрывая поцелуями его шею, тяжелый подбородок. — Прости, я не знаю, как это получилось, я не хотела тебе сделать больно! Я больше никогда-никогда тебе не сделаю больно!