Теона Бонк - Харлей. Поверь в меня

Лезу в карман, еще раз проверяя свой телефон и обнаруживая, что на нем нет никаких звонков или сообщений.

— Вы знаете, как это случилось?

Единственное, о чем я могу думать, это поскорее оказаться с Настей рядом.

— Обширный инсульт с кровоизлиянием.

— Она даже не позвонила мне. Вы уверены, что это случилось вчера?

— Да. Аня разговаривала сегодня с их общей знакомой. Они готовились ко сну, когда это случилось.

— Я не знал. Не знал… — набираю ее номер, рассеянно оглядывая холл. Мы больше не одни. Давид смотрит на нас с другого конца приемной. Либо он опять вошел бесшумно, либо я ничего не замечаю вокруг.

— Она не отвечает. Дайте мне адрес ее родителей! — обращаюсь к Максиму. Тот лишь хмуро смотрит на меня.

— Малец, если она не отвечает, значит не хочет с тобой говорить, — Давид подходит ближе и облокачивается на стол секретаря. — Не души ее своим вниманием. Это как смыкающиеся стены для некоторых…

— Может ты уже заткнешься, Давид, — грубо отрезаю его. Опускаю голову и разглядываю свои ботинки секунду. Потом еще одну. Дышу. — Не удивительно, что ты один. — Впервые позволяю себе такую грубость, но его комментарии сейчас совершенно не уместны. Поворачиваюсь снова к Максиму: — Адрес!

От моего командного тона Максим явно охреневает. Это написано на его лице. Но в следующее мгновение он, не отрывая от меня глаз, произносит: — Давид, найди адрес Лазаря Баумана в документах.

— А где Юля? Пусть она…

— Давид! Сейчас! А после отправляйся и закончи дело с поиском брата Паши, — наконец он переводит свой взгляд на него. — Кажется, у вас с Матвеем родился план.

— Но Никита сказал, он против этого плана.

— Я говорю тебе! — повышает он голос. — Если девушка согласится на это, действуйте.

— Но это опасно для нее. Я тоже против.

— Скрываться всю жизнь — опасно для нее. Ты не сможешь охранять ее годами. Езжай. И сделай то, что должен. Если она согласится, с Никитой я сам поговорю. Но сначала найди Паше адрес.

Максим поворачивается ко мне со словами: — Хочешь, я отвезу тебя? Ты в состоянии управлять Харлеем?

Я киваю, но на самом деле не уверен.

— Я должен идти к ней.

НАСТЯ

Сожаление — обычное явление в моей жизни.

Я сожалею о некоторых врачебных ошибках. Сожалею о том, что часто ем нездоровую пищу и редко посещаю спортзал. Что нагрубила соседке из-за того, что ее собака громко лаяла ночью. И еще о многих других мелочах. Но это все поправимо.

Мои хирургические ошибки были незначительны и никогда не приводили к осложнениям. Я так много двигаюсь на работе, что могу себе позволить лишнюю булочку. И с соседкой мы помирились. Сожаления обычно исчезают со временем.

Однако я никогда не избавлюсь от сожаления, что два дня назад отказалась навестить родителей. Чувство вины за то, что я осталась с Пашей вместо того, чтобы провести с моей мамой ее последний день, никогда не исчезнет. Знаю, оно сожрет меня заживо, и я позволю этому случиться. Я заслужила всю ту боль, которую чувствую. Заслужила эту тоску, наполняющую мою кровь.

Но сейчас я не могу показывать свою боль. Я должна заботиться об отце, который, кажется, пытается оставаться сильным ради меня.

Сложив руки на коленях, я слушаю пустой механический тон его голоса, когда он обговаривает с мужчиной из похоронного бюро детали похорон. Все это время я сижу рядом молча, прокручивая в голове воспоминания о моей матери.

Она не может уйти. Она была неотъемлемой, постоянной частью моей жизни.

Стараюсь держаться. Но у меня плохо выходит. Я не осознаю, что рыдания вырываются из моего горла, пока не чувствую руку отца поверх моей. В его глазах стоят непролитые слезы, а у меня нет слов для него. Кажется, у него тоже нет слов для меня. Он лишь слегка кивает головой и снова поворачивается к работнику бюро.

Когда телефон папы звонит в очередной раз, он передает его мне. Извинившись, выхожу в коридор и отвечаю. Поблагодарив звонившего за соболезнования, я осознаю, что понятия не имею, где мой собственный телефон. В любом случае это к лучшему, поскольку я знаю, что Паша звонил, наверное, раз десять.

Еще один всхлип застревает у меня в горле, когда я вспоминаю наш вчерашний ленивый день, проведенный в постели, и то, как он смотрел на меня, прощаясь. Он был так внимателен и полон надежд.

Я не представляла тогда, что через четыре часа после этого моя мама умрет, а вместе с ней исчезнет и надежда на то, что у нас с ним будет будущее. Я неправильно расставляла приоритеты в своей жизни. И позволила мужчине с обольстительной улыбкой отвлечь меня от самого важного.

Теперь мои рыдания усиливаются. Потерять его и одновременно маму — это слишком тяжело.

Но остаться с ним — невозможно. Это напоминание о том, что я выбрала его, а не маму.

Снова звонит папин телефон, но у меня нет сил отвечать. Переключив его в беззвучный режим, я прислоняюсь к стене и опускаюсь на пол. Именно в таком положении папа и находит меня некоторое время спустя.

— Мы… — он откашливается, чтобы прочистить горло. — Мы должны выбрать гроб.

Я киваю, смахивая слезы. Чувство вины не дает мне смотреть ему в глаза.

Мама ушла. Ее больше нет.

Она покинула наш мир с моим отказом навестить ее.

Не в силах стоять здесь и выбирать, в какого цвета ящик ее положат, выбегаю на улицу.

Чуть позже папа застает меня расхаживающей по парковке, и я снова не могу встретиться с ним взглядом. Я бросила его, предоставила ему самому делать выбор. Он заслуживает лучшего. Она заслуживала от меня лучшего.

Папа снова откашливается и идет к машине, выпрямив спину. Я знаю, он очень старается оставаться сильным. Ради меня. Потому что я не могу.

Я плачу всю дорогу домой, держа голову опущенной. Я так слаба и ненавижу себя за это. Я должна быть ему поддержкой и опорой.

— Лидия приедет сегодня, — я киваю, думая, что разговор помогает папе отвлечься.

Лидия была лучшей подругой мамы. В этот раз, когда она придет, все будет по-другому.

— Кажется, у тебя гость, — говорит папа, когда мы подъезжаем к дому. Поворачиваю голову к двери, где на ступеньке сидит Паша.

— Ты можешь сказать ему, чтобы он ушел? Я не хочу его видеть.

— Сейчас не время закрываться, Настя. По больнице ходят слухи, что у вас все серьезно. — Он одаривает меня слабой улыбкой и вылезает из машины.

Я даже не потрудилась рассказать маме и папе о своих отношениях. Они должны были услышать об этом от других людей. Может ли этот день стать еще хуже?

Я стою около машины, пока Паша пожимает руку моему отцу и говорит ему, как он соболезнует нашей утрате. Папа кивает ему и исчезает в доме.

— Насть…, иди ко мне, — он распахивает руки, но я не шевелюсь. Если я окажусь в его объятиях, у меня не хватит сил уйти от него.

Паша не ждет, он сам сокращает дистанцию между нами и обнимает меня.

ПАШЕНЬКА

При виде ее красных опухших глаз и заплаканного лица я едва не падаю на колени. Распахиваю руки, но она отказывается идти в мои объятия. Я не знаю, что сказать, что сделать, чтобы ей стало лучше. Но это не значит, что я не буду пытаться сделать все, что в моих силах.

Настя застывает, когда я обнимаю ее, но это длится недолго.

— Нет больше мамы, — шепчет она спустя несколько вдохов. Потом прижимается ко мне и начинает всхлипывать.

Присаживаюсь на ступеньку крыльца, держа ее на коленях, как ребенка, и крепче прижимаю к себе.

Когда она отказывается смотреть на меня, я только сильнее обнимаю ее. У меня нет никакого опыта со смертью. Когда моя мама умерла, я был очень мал, чтобы осознавать себя и помнить хоть что-то. Я всю жизнь живу с чувством потери, но это не идет ни в какое сравнение с той потерей, которую Настя переживает сейчас.

По дороге сюда и за те два часа, что я просидел на крыльце ее родителей, я перебрал все возможные причины, по которым она не обратилась ко мне.

Я звонил ей не меньше десяти раз, будучи в отчаянии.

Я понимаю. Ее гложет чувство вины. Насколько я понял, тот телефонный разговор с ее мамой был их последним разговором. Она отклонила предложение приехать к родителям. Потом ее мамы не стало.

Сожаление и чувство вины — вот что удерживало ее от звонка мне. Именно это удерживало ее от того, чтобы броситься в мои объятия. Вот почему она сейчас упирается мне в грудь и пытается вырваться.

— Не надо, Насть.

— Мне нужно домой, — чем сильнее она упирается, тем крепче я ее обнимаю. После очередного приступа рыданий она отрывает лицо от моей груди. — Ты не должен быть здесь.

— Это именно то место, где я должен быть.

— Это семейное дело.

— Именно.

Пытаюсь поймать ее взгляд, ненавидя, что она смотрит куда угодно, только не на меня.

— Ты моя семья, и я буду там, где ты. Я буду рядом, когда ты будешь нуждаться во мне.

— Я не беспомощна, — выплевывает она.

Я ожидал этого. Настя не хочет, чтобы ее считали слабой, даже после потери матери. Я уверен, что она пошла характером в отца. Меня поразил его стоический вид, когда он подошел ко мне чуть ранее.

— Я бы никогда не подумал про тебя, что ты беспомощна, — уверяю ее. — Но я не оставлю тебя одну в этой ситуации.

— Я не хочу, чтобы ты был здесь.

Я знаю, что сейчас она действительно хочет, чтобы я ушел. Но я никогда не прощу себе, если позволю ей оттолкнуть меня в такой момент. Если я уйду сейчас, это даст ей больше сил дистанцироваться от меня. А я не хочу потерять ее из-за этого.