«Мадонна, пусть это окажется не она! – словно мантру шептал про себя Марцио. – Если это окажется она, что я буду делать?! Только бы это была не она…»

Наконец Марцио оказался в отделении кардиологии. Шагая вдоль закрытых дверей, он искал палату 605. Сердце гулко билось в груди в ожидании. 611, 609, 607 – отсчитывало оно, замедляя свой ритм.

– О, Марцио! – окликнул мужской голос, и Марцио едва не врезался в своего коллегу. – Ты кого-то ищешь? – спросил кардиолог.

– К тебе два часа назад поступила пациентка, – сказал Марцио. – Гримальди.

– Ах, мать твоей ассистентки! – догадался кардиолог. – Да. Она в очень тяжелом состоянии, ее нужно срочно оперировать. Сегодня ей провели первичные обследования, но она очень слаба, каждое движение дается ей с трудом. Она даже говорит с трудом. Так что завтра окончательное обследование – и надо оперировать. Ты ведь будешь ставить ей устройство поддержки желудочка?

– Да, – не очень уверенно ответил Марцио.

– Некоторые результаты я уже могу тебе дать… Или, подожди… Я ведь твоей ассистентке отдал, – вспомнил кардиолог, и Марцио кивнул в знак подтверждения. – Результаты по крови завтра будут.

– А сейчас она где?

– В палате. Мы ей снотворное вкололи. Дорога ее совсем вымотала.

– 605? – уточнил Марцио.

– Да, но она уже спит, – недоуменно ответил кардиолог.

– Это хорошо. Я просто хочу посмотреть на ее состояние, – произнес Марцио и шагнул к палате 605.

Сердце почти остановилось, когда он взялся за ручку двери. Он застыл на несколько мгновений на глазах у изумленного кардиолога. Потом обернулся и посмотрел на коллегу, словно затравленный зверек. Затем распахнул дверь и вошел внутрь.

В палате царил полумрак. Одна койка была пустой, а на второй кто-то лежал, и шумное дыхание нарушало больничную тишину. Марцио на ватных ногах бесшумно начал приближаться к кровати. Лицо пациентки было повернуто чуть на бок к стене, и Марцио не мог издалека разглядеть его. По мере того, как он подходил к койке, сердце все медленнее билось в груди. У него почти пропало дыхание от напряжения, а ладони покрылись испариной.

Он остановился у кровати и воззрился на лицо женщины пристальным взглядом.

Надежда разбилась вдребезги.

Осколки больно впились в мозг. В груди начало что-то нещадно жечь, а дыхание стало частым, как после пробежки.

Она постарела. Ровно на двадцать лет. Морщины теперь испещряли ее старческое лицо. Нос и губы были синеватыми из-за плохого кровоснабжения тканей. Волосы стали почти белыми. Но даже при таких видоизменениях он узнал ее. Эта была именно та, которую он слишком сильно ненавидел, чтобы спасать ей жизнь.

Марцио попятился от больничной койки, будто увидел призрака. Это и был призрак из прошлого. Воспоминания всплывали в мозгу, проявлялись словно рентгеновские снимки, – и вот уже перед его взором встала та же самая женщина, но более молодая, с чистым дыханием, длинными светлыми волосами, собранными в хвост, худая, словно метла, в очках. Она презрительно смотрела на него, свысока, торжествующе, и перед всеми его позорила. Кадр за кадром, один унизительней другого, мелькали в его голове, мучительно терзали душу. Воспоминания были такими яркими, живыми, что он будто вернулся в свое прошлое и теперь, стоя в этой палате, переживал его заново.

Остановившись у двери, Марцио прижался к ней спиной. Он поднял дрожащую руку и провел по взмокшим волосам. Прошлое такой сильной волной накатило на него, что Марцио казалось, будто его оглушили. Он стоял, смотрел на своего шумно дышащего умирающего врага и теперь действительно не знал, как жить дальше. Спасать ту, которую он ненавидел всеми фибрами своей души, Марцио, казалось ему, не был способен. Он скорее перепутал бы «нарочно» что-нибудь во время хирургического вмешательства, чтобы ее сердце навсегда перестало биться. Но на другой чаше весов лежала клятва Гиппократа, которую он решил дать, между прочим, в какой-то степени по вине этой самой женщины! А еще на той же чаше весов рядом с клятвой лежала любовь… Любовь к ее дочери!

Поистине у судьбы было очень странное чувство юмора…

Глава 16


– Да, Марцио, слушаю тебя, что такое? – спросил Томмазо, завершая свой разговор по телефону.

– Я не буду оперировать синьору Гримальди, мать Арианны, – произнес Марцио без предисловий совершенно неэмоциональным тоном, словно сообщил, что не собирается брать с собой зонтик, когда обещают дождь.

Томмазо уставился на Марцио, как на инопланетянина. Потом, очевидно, предположил, что у него возникли неполадки со слухом.

– Что? Я не понял, – мотнул Томмазо головой.

– Я не буду оперировать синьору Гримальди, – повторил Марцио тем же тоном.

Удостоверившись, что нарушений слуха у него не произошло, Томмазо теперь уставился на Марцио, как на неожиданно сошедшего с ума. Он разглядывал своего подчиненного, задаваясь вопросом, не принял ли тот какие-нибудь лекарства по ошибке или не вдохнул чего-нибудь галлюциногенного случайно.

– Могу я полюбопытствовать, почему? – спросил Томмазо с опаской.

– По личным причинам, – последовал ответ.

Томмазо окончательно убедился, что у Марцио внезапно помутился рассудок.

– Ты в своем уме?! Ты травы что ли накурился? – осведомился Томмазо.

– Я проконсультирую Анджело, как провести операцию, если не смогу найти себе замену, – проигнорировал Марцио его вопрос.

– Марцио, ты что, рехнулся?! – наконец, пришел в себя Томмазо от шока. – Что значит «по личным причинам»?! Что ты такое говоришь?! – начал Томмазо сердиться.

– А что? Кардиохирург не может иметь личные причины, личную жизнь? – с сардонической усмешкой спросил Марцио, прекрасно понимая, что несет несусветную чушь.

– Естественно нет! – воскликнул Томмазо. – Медик должен спасать жизни людей, несмотря ни на что! Никакие личные причины не могут послужить помехой! – добавил Томмазо, до сих пор пораженно глядя на Марцио. Потом провел по лбу рукой, устало вздыхая, и, подперев подбородок, спросил: – Что случилось, Марцио? Ты что, поссорился с Арианной или что-то с ней не поделил? Или, может, у вас интрижка закрутилась, а теперь вы с ней поругались?

– Да ты с ума сошел?! – возмутился Марцио подобному предположению. Отказаться делать операцию из-за таких причин ему точно не пришло бы в голову.

– Хорошо, назови мне твою личную причину, мне очень любопытно, – попросил Томмазо.

Что Марцио мог ему ответить? Что он синьору Гримальди ненавидит самой лютой ненавистью и хотел бы видеть ее мертвой, а не спасать ей жизнь?

Марцио всю ночь не спал. Он был медиком, который самозабвенно боролся за любую жизнь, даже почти безнадежную. Ему в голову никогда не приходила мысль, чтобы отказаться от борьбы. Он спасал молодых и старых, бедных и богатых, бродяг и известных, белых, черных, цветных, полных сил и совершенно больных, сильных и слабых – всех без разбору. Не существовало причин, по которым он сказал бы: «Я не буду оперировать этого человека». И он даже в самом глупом сне не мог представить себе, что из всего многомиллиардного населения планеты к нему на операционный стол попадет та, которую он ненавидит. Причем ненавидит до такой степени, что не может переступить через себя и спасти ее. Она убивала в нем всю самоотверженность, всю гуманность, которые были ему присущи.

– Я не могу тебе это объяснить, Томмазо, – обреченно произнес Марцио, и только тут Томмазо заметил, что вид у хирурга чрезмерно изнуренный, будто он уже трое суток не спал. Марцио действительно этой ночью не отдыхал. Он пересматривал в памяти кошмары прошлого. Тяжело вздохнув, он добавил: – Но поверь мне: если ты хочешь ее спасти, лучше, чтобы хирургическое вмешательство выполнил любой другой медик.

– Марцио, в нашей больнице только ты можешь провести эту операцию! – ужас появился в глазах Томмазо. Он отчетливо понял, что дело принимает весьма серьезный оборот, и Марцио не шутит, не накурился и даже не тронулся умом. – Ты один из немногих кардиохирургов Италии, которые делают эту операцию! Гримальди была уже в нескольких больницах! Безрезультатно! Ты что, тоже обнаружил нечто безнадежное?

– Нет, с состоянием ее здоровья это никак не связано, – мрачно ответил Марцио.

Томмазо был совершенно сбит с толку.

– Марцио, ты ее последняя надежда, понимаешь?

– Я свяжусь со своими коллегами по разработкам. В крайнем случае, у меня есть лучший друг, гениальный кардиохирург, он тоже может все. Я поговорю с ними сейчас же, – заверил Марцио, вставая. Одно это уже было для него шагом через себя: он пальцем не хотел пошевелить, чтобы спасти ей жизнь.

– Ты в самом деле сумасшедший! – прошептал Томмазо, не сводя с него вытаращенных глаз. В ту минуту он действительно считал своего подчиненного умалишенным. – Медик не может себе позволить подобное поведение!

Марцио остановился и медленно обернулся. От его страшного взгляда у Томмазо липкий ужас пополз по спине.

– Я должен был бы убить ее. Но я, напротив, стараюсь найти того, кто спасет ей жизнь. Ты должен быть благодарен мне за это, – сказал Марцио тихо.

– У…бить?! – заикаясь, спросил Томмазо. – Но… Почему?!

– По личным причинам, – бросил Марцио и решительно покинул кабинет руководителя.

Томмазо отер со лба выступившие капельки пота.

– Ненормальный… – прошептал он. Правда выражение лица Марцио наводило Томмазо на мысль, что за всем этим кроется какая-то серьезная личная драма. Неописуемое страдание отражалось во взгляде Марцио. Потому Томмазо не смог на него ни накричать, ни пригрозить увольнением. «Но что-то ведь надо делать с этой ситуацией!» – отчаянно подумал он, совершенно не зная, как поступить. Да, Марцио пообещал найти себе замену, но все это казалось Томмазо каким-то нереальным абсурдом.

Но он даже не догадывался, насколько плачевным было состояние его подчиненного. Ведь Марцио тоже прекрасно понимал, что ситуация донельзя нелепа, но ничего не мог с собой сделать. Он не мог абстрагироваться. Кошмар, в котором он жил около десяти лет по ее вине, окутал его и душил. Он не мог подавить эту ненависть, бушующую в его груди. Но что делало эту ситуацию совершенно невыносимой – это чувства Марцио в отношении Арианны. Марцио теперь нужно было убить свою любовь. Она оказалась ненужной, неправильной, у нее не было права на существование.