– Как ощущения? – поинтересовалась Даниэла.

– Мягко скажем, не очень, – ответил он хрипло.

– Где болит? – уточнила она самым будничным голосом, тщательно скрывая, как сердце ее обливается кровью при взгляде на него – поверженного в жестокой игре судьбы.

– Там, где никто не видит…

Даниэла вздохнула и, подойдя к его койке, присела на краешек.

– Рано или поздно и эта боль пройдет, – сказала она тихо.

Он горько усмехнулся и тут же сморщился от физической боли.

– Со стороны всегда легко рассуждать… – произнес Джерардо слабым голосом, но глаза запылали. – Верь мне, что все эти «время лечит», «отдохни», «встреться с друзьями», «найди другую» не помогут… Отчаяние от того, что потерял, навсегда потерял ту, которую любил, – это как лавина, несущаяся с откоса в бездну. Я вижу только черноту и бездонность пропасти, где меня ждет тотальное одиночество. Я не вижу света, понимаешь? И лавину остановить я не в силах. Потому что человек своими руками не в силах остановить лавину… Тебе этого не понять! – оборвался его голос, словно силы закончились от столь длинной речи. Джерардо в изнеможении закрыл веки, поверхностно дыша.

Даниэла поймала себя на том, что на глаза ей навернулись слезы. Она сглотнула комок в горле и до скрипа сжала челюсти. Ей невыносимо хотелось обнять его. Или хотя бы сжать его руку, дать почувствовать, что он не один в борьбе с этой лавиной. Но она хорошо помнила нетерпимость Джерардо к жалости в своем отношении. Ей оставалось только найти ключик к его душе, открыть ее, вывернуть наизнанку, вытряхнуть из нее все черноту и зажечь свет.

– По-твоему, человека с ножевым в сердце можно спасти? – спросила она, неимоверным усилием заставляя свой голос не дрожать.

Джерардо открыл глаза и уставился на нее. Во взгляде его зажглось недоумение! «Хоть какой-то свет в море безразличия…» – пронеслось в голове Даниэлы.

– В фильмах и книгах про людей со сверхспособностями… – ответил он.

– Знаешь, я гинеколог, я веду патологические беременности и роды, – начала она говорить с ним, будто с обычным человеком, не раздавленным горем. – Патология нередко связана с проблемами с сердцем. В таких случаях я работаю в паре с кардиологами на родах. И один раз работала с кардиохирургами… – рассказывала Даниэла, с удовольствием отметив засветившуюся заинтересованность в его карих глазах. – Так вот, с некоторыми мы… стали друзьями, – отчего-то решила она не сообщать о любовной связи с кардиохирургом, – и за дружескими беседами они рассказывали мне совершенно невероятные вещи. Точнее, это мне рассказанные случаи казались невероятными, а для кардиохирургов это рутина…

– Ножевое в сердце? – недоверчиво уточнил Джерардо.

– В том числе. Мы ведь живем не в самой благополучной стране. И потом, в сердце многое может вонзиться, даже сломанное ребро… Подумай, что кардиохирурги и сами, не моргнув глазом, режут эти сердца, вытаскивают из них инородные тела, зашивают, лечат. И после подобных манипуляций сердце продолжает функционировать. Иногда даже лучше, чем раньше.

Джерардо усмехнулся, снова закрывая глаза.

– Я понял, к чему ты завела разговор о ножевом в сердце… – едва слышно произнес он.

– Обожаю, когда пациент понимает меня с полуслова.

– Только я сомневаюсь, что твои кардиохирурги способны заставить жить человека, которому отрезали полсердца, – вернулась в его голос безысходность.

– Ты не медик, чтобы ставить себе диагнозы, – возразила Даниэла ровным тоном, хотя внутри все дрожало от сочувствия. – У тебя в груди воткнут нож, и я собираюсь его вынуть, – заявила она с непоколебимой уверенностью. – Готов?

– Нет… – ответил Джерардо, не поднимая век.

– Прекрасно. Начнем, – сказала Даниэла непреклонно. – В твоем ресторане ты наверняка всегда мог отведать и замечательную ароматную пиццу, и невероятно вкусную пасту, и бесподобное вино… Да все мог. А теперь на неопределенный срок не можешь. Диета будет такая строгая, что даже вдохнуть ароматы с кухни будет строго не рекомендовано, чтобы не вызывать излишнее выделение желудочного сока. Ну как?

– Мадонна, как ты жестока! – негодующе прошептал Джерардо, резко открывая глаза. Казалось, если бы не тяжелое состояние и все эти провода, которые привязывали его к кровати, он вскочил бы и убежал, куда глаза глядят. – Ты ведь медик! И тебе не свойственно сострадание?!

– Ты, кажется, сказал, что не переносишь, когда тебя жалеют.

Он слабым движением взмахнул рукой.

Даниэла позволила ему справиться с эмоциями, пережить приступ гнева, а потом произнесла мягко:

– Если бы я всегда поддавалась своему чувству сострадания, то мои пациентки прекратили бы рожать естественным путем. Я прибегаю к хирургическому вмешательству только в крайних случаях. Во всех остальных случаях я настойчиво уговариваю рожающих женщин терпеть, быть сильными, противостоять боли. Я прошу их довериться мне и беспрекословно выполнять мои указания. Беспрекословно, несмотря на физиологию, которая не всегда подчиняется указаниям разума. Я обещаю им, что вскоре это закончится, и они будут вознаграждены… Только если ты доверишься мне, поверишь и подчинишься, я смогу тебе помочь…

– Мне?! Мадонна, о чем мы говорим? Я ведь не рожающий…

– Именно. Но ты рождающийся! Сейчас у тебя есть шанс заново родиться. И я тебе в этом помогу.

– А ты меня спросила, хочу ли я заново родиться? – с сарказмом поинтересовался Джерардо.

– А ты думаешь, у детей это кто-то спрашивает? – иронично парировала Даниэла.

– У детей впереди целая жизнь, чистый лист, не изрезанный и не испачканный. А мой лист порван на мелкие кусочки…

– Не волнуйся, мы его склеим, – сказала она таким тоном, будто речь шла о склеивании порвавшейся странички в старой книге. – И кстати, – добавила Даниэла резко, пока он собирался с силами, чтобы грубо послать ее, – не марай, пожалуйста, чистый лист своей дочери. Он и так уже запятнан.

Джерардо нервно сглотнул.

– Ты замкнулся в своей боли, ты считаешь, что тебе незачем жить. Но у тебя есть дочь, Джерардо! – пылко воскликнула она.

– Прекрати, Дани… – бессильно прошептал он. – Что я могу ей дать, cazzo?! – не стесняясь, выругался Джерардо. – Я не умею обращаться с новорожденными! И помочь мне некому, понимаешь?! У меня нет мамы, папы, дедушки, бабушки. И даже сердобольной тетушки у меня нет! – Глаза его запылали отчаянием. – Спроси медсестер, если не веришь… Никто не приходил меня навестить, никто не наводил обо мне справки… Все, что у меня было, я потерял. А еще надо работать, чтобы поднять ребенка…

– И поэтому ты решил, что проще вышибить из своей головы мозги или сжечь себе желудок – все, что угодно, лишь бы не бороться? – резанула она по больному месту. Без анестезии. У него даже слезы в глазах появились от боли, почти физической. Даниэла взяла Джерардо за руку и крепко сжала его пальцы. – Джерардо… – сказала она с нежностью. – Ни одни родители, у которых рождается первый ребенок, не знают, как с ним обращаться. И акушеры помогают им наладить жизнь с малышом. Существуют чудесные няни, выбравшие эту профессию по зову сердца, из огромной любви к детям. Я обязательно найду тебе такую, чтобы ты смог работать. Тебе только так кажется, что ты катастрофически одинок, но это не так, верь мне! Если ты мне поверишь, то не погибнешь в лавине. Ты не имеешь права погибнуть, потому что от твоей жизни зависит жизнь другого беззащитного существа, которое очень нуждается в тебе.

– Она ведь даже не родилась… Если умрет и она?

На миг Даниэла прикрыла глаза и глубоко вздохнула, пытаясь сдержаться.

– Я медик, Джерардо, – сказала она серьезно и жестко. – Я помогаю людям прийти в этот мир. Я играю только на победу. Да, бывает, что я проигрываю. Но я всегда вхожу в родильный зал, чтобы выиграть. Мой процент побед очень высок, куда выше, чем у Ювентуса18. А теперь подумай хорошенько: если я выиграю, а ты сдашься, что станет с твоей девочкой? Кому она будет нужна? Детскому приюту?

– Баста… – Джерардо зажмурился. – Моя жена была из приюта…

Даниэла застыла. С одной стороны, эти слова ужаснули ее. С другой – заставили возликовать. Джерардо невольно дал ей в руки психологический рычаг, которым она непременно воспользуется, чтобы встряхнуть его!

– Вот и я не хочу играть ради такой сомнительной победы… – тихо сказала она. – Обещай мне, что будешь крепко держаться за мою протянутую руку, а не отбиваться, чтобы все-таки сорваться в пропасть?

Джерардо упрямо смотрел на нее. У Даниэлы затрепетало сердце от этого пронзительного, прожигающего насквозь взгляда его бездонных, почти черных глаз, но она не подала вида, даже не задрожала, стоически выдерживая этот взгляд.

– Обещай мне, что если ты проиграешь, то отпустишь мою руку? – тихо проговорил он, почти не шевеля губами.

Даниэла судорожно сглотнула.

Желание выиграть многократно усилилось.

Глава 11


Вернувшись в ординаторскую, Даниэла обнаружила неотвеченные вызовы от Алессио и тут же перезвонила ему.

– Чао, amore! Много деток приняла в наш мир? – весело спросил Алессио.

– Лично на моем счету пятеро. Трое плановых, а двое крайне сопротивлялись своему рождению, было нелегко их уговорить… – улыбнулась Даниэла. – А ты? Сколько сердечек заштопал?

– У меня сегодня на удивление спокойный день: четыре подштопанных сердца – и все как в учебнике написано.

– Затишье перед бурей?

– Какая пессимистка! – наигранно возмутился Алессио. – Я бы это назвал штилем после бури.

– Какой бури? – не поняла Даниэла.

– За одни сутки сорок минут реанимационных действий в поезде, потом не самая легкая операция, за ней следующая у самых врат ада… По-моему, я заслужил немного отдыха, тебе не кажется? – хмыкнул Алессио.

– Как пациентка, кстати?

– Пошла на поправку. И, кстати, об этом я хотел с тобой поговорить…