Это и был вход в жилище, к которому они направлялись. Оно было устроено здесь не одно столетие тому назад, но кем и почему — оставалось тайной.

— Я не смогу пройти здесь! А если он обвалится? Костей не соберешь! — воскликнула Роза, оглядывая настил.

Петронилла, которой и не требовалось, чтобы ее сопровождали дальше этого места, поставила ногу на мостик. Тонкие плашки зашатались, и она засомневалась, так ли безопасно по нему идти.

В пещере обитала старуха, известная в округе под именем Лизетты. Местная знахарка и колдунья, Лизетта была той особой, которой матери Домма пугали своих несмышленышей-шалунов. Все, кто боялся ее, единогласно называли старуху La Sorciere — колдуньей. Веревочная лесенка вела от входа в пещеру к реке. В самом низу, спрятанная в камышах, виднелась весельная лодочка.

— День добрый, Лизетта! Ты дома? — позвала Петронилла.

В черной дыре входа показалось округлое розоватое лицо. По слухам и сплетням, старухе было за шестьдесят, но по ее виду этого сказать было нельзя. На лбу не было ни единой морщинки, ее яркие голубые глаза светились жизненной силой. Платье ее было незабудкового цвета и прекрасно подходило к ее глазам. На голове знахарки не было покрывала, а свои волосы она заплетала в косички, уложенные в форме короны. Стоя на другом краю пропасти, Роза могла прекрасно видеть волосы колдуньи, густые и блестящие — ни одной седой пряди.

— О, леди Петронилла! — воскликнула пожилая женщина. Голос ее был звонок, как у ребенка. Она вышла из мрака пещеры и, немножко припрыгивая при каждом шаге, направилась к гостье по колеблющимся деревянным планкам. — Для меня большая честь видеть вас у себя.

— Ты оставила их на семена, Лизетта? — заметила Петронилла, указывая на зеленые кустики в небольшом садике.

Глаза колдуньи заблестели еще пуще.

— Нет-нет, госпожа. У меня все цветы растут не просто так. Вы приехали за целебными травами?

— Да. Одна из моих служанок серьезно расхворалась, а мой собственный запас снадобий очень ограничен. Я надеюсь, что ты дашь мне что-нибудь для бедняжки.

Колдунья поманила рукой Петрониллу, призывая ее перебраться на свою сторону по перекинутой над пропастью дорожке.

— Не бойся, госпожа, мостик сделан на совесть. Иди сюда, и посмотрим, что я смогу для тебя сделать.

— Большое спасибо. Роза, ты останешься с лошадьми.

Входя в пещеру, благородная дама нагнула голову, чтобы не стукнуться лбом о низкий свод, и оглядела помещение с нескрываемым интересом. Тут было прохладно — ведь на дворе была осень. Она не раз уже бывала здесь, но в каждое новое посещение всегда немного удивлялась будничной обстановке, царившей в этом труднодоступном убежище. С тростниковыми стеблями, разбросанными по полу, с очагом посредине, жилище колдуньи напоминало тысячи обычных крестьянских домиков. Однако же в этих лачугах обычно стояла такая грязь и вонь, что непривычному человеку приходилось зажимать нос. Здесь же было чисто, аккуратно, пахло свежесобранными травами: лавандой, розмарином и майораном. Дым от очага не задерживался в пещере, а клубами выходил через расселину в потолке, ведущую куда-то в глубь скалы. У очага находился выскобленный до белизны стол, на котором рядом с хлебами стоял длинногорлый кувшин с белыми ромашками. Пучки и связки трав и цветов были развешаны для просушки на вбитых в стены крючьях, а также на натянутых под потолком веревках. В стенах были вырезаны полочки, и ни дюйма их площади не пропадало. На каждой еле хватало места для закупоренных бутылочек и скляночек, заткнутых тряпками банок и горшков, коробочек всевозможной формы и размера. На некоторых из них были грубо нацарапаны какие-то надписи.

Один из наиболее необычных слухов, которые рассказывали о Лизетте, гласил, что она когда-то даже собралась уйти в монастырь, но поссорилась с матушкой-настоятельницей и покинула обитель еще до произнесения обетов. Говорили, что там она научилась читать и писать. Петронилла не могла сказать, какая доля истины была в этих слухах, хотела ли колдунья в молодости облачиться в монашеское одеяние, однако ярлычки на банках действительно свидетельствовали в пользу того, что старуха умела читать и писать.

В одном углу пещеры стоял дубовый шкаф, створки дверок которого были завязаны пучком льна. Петронилле было известно, что наиболее сильнодействующие снадобья Лизетты хранились в этом шкафу.

Раздалось хлопанье крыльев, и на порог приземлилась дикая утка. Отрывисто крякнув, она наклонила голову и одним глазом посмотрела на знахарку. Лизетта отковырнула кусочек мякиша от початого каравая и швырнула к выходу. Утка бросилась за ним.

— Не хотите ли эля, благородная госпожа? Только что сварен.

Петронилла покачала головой.

— Нет, я ненадолго.

— Как пожелаете, госпожа. Так в чем ваша проблема?

— Муж Розы, Туал, жалуется на боли в животе. У него слабый желудок.

— Вы пробовали лечить укропом?

— Не помогло.

— А фенхелем?

— Тоже. Обычные средства не помогают. Ему нужно хорошее слабительное. — Петронилла покосилась на шкаф в углу. Она-то отлично знала, что ей на самом деле было надо — что-нибудь, что лишило бы графа мужской силы. Неплохо помогут листья и кора ивы, однако к иве колдунья относилась более чем серьезно — такие снадобья держались только в шкафу. — Может быть, у тебя есть что-нибудь более действенное? Я думала… может, корень черного переступня?

Лизетта нахмурилась.

— Переступень, благородная дама? Но это очень сильная травка. Я рекомендую ее только в не терпящих отлагательства случаях.

Петронилла вздохнула.

— К сожалению случай Туала именно таков. Мы перепробовали все. Но если ты боишься, что Роза ошибется в дозировке, то успокойся — я все сделаю сама, собственными руками. Мне просто надоело смотреть, как бедняга мучается.

После этих слов Лизетта кивнула и, направившись к шкафу, отворила дверцы.

— Будь по-вашему, госпожа. Но уж только вы сами рассчитайте дозу.

— Так я и сделаю.

— Запомните, переступень очень сильное слабительное, но если вы дадите больному в один прием слишком много, это запросто отправит его в ад. В больших количествах он ядовит.

— Понимаю. Я буду тщательно следовать твоим указаниям.

Знахарка шагнула поближе к свету и отсыпала какого-то порошка из одной банки в другую.

В это время Петронилла бросила взгляд на баночки и бутылочки в шкафу и усмотрела то, что ей было нужно. Ее рука схватила заветный пузырек с быстротой молнии — и через миг он уже покоился в кожаном мешочке у ее пояса.

Лизетта повернулась к ней.

— Это толченый корень переступня, — начала объяснять она, показывая небольшую склянку с порошком черного цвета. — На первый раз хватит малой щепотки, не больше. Когда его организм будет очищаться, он испытает сильную боль, так и должно быть. Если улучшения не будет, больше одной недели кряду ему не давайте. Потом подождите еще недельку; если и тогда не поправится, покажите его мне. Все понятно?

Петронилла усмехнулась.

— Само собой. Но я уверена, до этого дело не дойдет. Переступень должен помочь. Благодарю тебя, Лизетта. Вот тебе несколько монеток за помощь.

— Благодарствую, леди Фавелл.


Арлетта одевалась под венец.

В течение тех семи лет, что она просидела в Девичьей башне, изменился покрой одежды, ее фасоны. Теперь, прежде, чем сшить платье, материю кроили на много мелких лоскутков. Ее подвенечное платье было наскоро скроено, сметано и сшито за одну ночь двумя крепостными девушками, глаза которых к утру слипались от усталости. Его пошили из тяжелой и плотной темно-голубой шелковистой парчи; высокие плечи, вырез на груди. Нижнее платье было из белого муслина — это придавало глубокому вырезу особый оттенок скромности. К парчовой блузке полагалась также доходящая до пят юбка с большим количеством складок. На груди пришили украшенные искусным золотым шитьем вставки. Обычно более или менее безразличная к одежде, Арлетта оценила работу мастериц с первого взгляда.

— Погляди, Клеменсия! Просто великолепно!

Подруга улыбнулась. Она никак не могла поверить, что свадьба Арлетты наконец-то становится реальностью. Она мало верила, что своим терпением и постоянством ее госпожа чего-то добьется, и теперь ее переполняла радость оттого, что война, которую они вели, наконец выиграна. Может быть, счастье и удача теперь повернутся к Арлетте лицом.

— Граф Этьен прислал этот пояс, сказав, что в нем он желает видеть тебя в церкви, — сообщила Клеменсия.

— Пояс неплох, — заключила Арлетта, внимательно осмотрев подарок — искусно изготовленную цепочку украшенных филигранью золотых звеньев с разноцветными бусинами между ними.

— Ты не будешь заплетать волосы?

— Нет, пойду с распущенными. Я — невеста.


В полдень Арлетта сидела рядом с графом Этьеном во главе высокого стола в главной замковой зале, сама не веря, что теперь она графиня. Короткая церемония и богослужение прошли словно в тумане. Арлетта скользила взглядом по рядам столов для тех, кто познатнее, и козел с положенными на них досками — для простолюдинов. Сама она была в центре внимания — невеста на собственной свадьбе. Каждый из присутствующих находил причину обернуться и поглядеть в ее сторону. Она чувствовала себя от этих взглядов так, словно ее прилюдно раздевают, но все же это было лучше, чем забвение на долгие годы. Она все прекрасно понимала. Она была редкостью, музейным экспонатом. Люди в Ля Фортресс дез-Эгль сгорали от нетерпения поближе познакомиться с женщиной, которая жила рядом с ними так долго, и которую они так плохо знали. Вскоре неумеренный интерес поутихнет.

Бартелеми ле Харпур сидел на возвышении в уголке, отведенном для музыкантов, рядом с женой, и пел любовную песню на langue d’oc, которую, по слухам, сложил сам король Ричард Львиное Сердце.