– Вам надлежит избегать подобных выражений в отношении моей жены. – Он цедил слова сквозь стиснутые зубы. – Она герцогиня Эшбери. И вы будете обращаться к ней с таким уважением, какого требует ее титул.

– Я не стану приседать в реверансе перед девицей, которая совсем недавно стояла у моих ног на коленях, лишь из-за того, что она опускается на колени перед вами!

– Будь вы мужчиной, – сказал он, – завтра же на рассвете увидели бы дуло моего пистолета. Но я подумаю: может, стоит призвать вашего брата к ответу за ваше поведение?

– Хотите вызвать на дуэль моего брата? – Аннабел горько рассмеялась. – Ведь это он хотел вызвать вас на дуэль еще в апреле! Вы могли бы поблагодарить меня за то, что я его отговорила. Убедила, что самым большим для вас наказанием будет оставить вам жизнь. Живите до конца своих дней скрюченным чудовищем… в одиночестве.

– Я, к счастью, не одинок, – возразил он. – Больше не одинок. Это-то и не дает вам покоя. Не так ли?

– Я вас не понимаю.

– Неужели? А мне все стало ясно. Вы чувствуете себя оскорбленной, но не из-за присутствия Эммы. Вы стыдитесь того, что весь лондонский свет увидел меня. Поскольку, стоит им меня увидеть, они сразу поймут подоплеку нашей разорванной помолвки. Они догадаются, что вы тщеславная и мелочная натура, увидят, что Эмма стоит сотни таких, как вы. Да, Аннабел! Я понимаю. Вот что по-настоящему унизительно.

Аннабел открыла было рот, чтобы ответить, но передумала. Эш не сомневался, что молчание не продлится долго, и обернулся к Эмме, чтобы увести ее из проклятого театра, однако не увидел ее. Должно быть, она незаметно выскользнула из ложи, пока он распекал Аннабел.

Тихо выругавшись, Эш бросился по коридору и вниз по лестнице. У входа Эммы тоже не было. Он выбежал на улицу, в ночь. В довершение ко всем бедам пошел дождь.

Он разыскал карету – нет, слуги не видели ее светлость. Он взбежал на ступени театрального подъезда в надежде, что сквозь дождь мелькнет ее красное платье.

Представление должно было вскоре закончиться. Как только публика хлынет на улицу, он лишится последней надежды разглядеть ее в толпе. Эш пошел куда-то наугад. Встал на углу, чтобы осмотреться. Нетерпеливо провел рукой по лицу, смахивая капли дождя.

Вон там!

Там, в узеньком переулке… Неужели промельк красного? Он бросился догонять.

– Эмма! Эмма!

Эш успел сократить расстояние между ними наполовину, когда Эмма обернулась.

– Остановитесь! – крикнула она. – Оставьте меня!

Он замедлил шаг. С каждым шагом, что он делал ей навстречу, она отступала на шаг назад.

– Разве мы не можем поговорить в другом месте, где нет дождя? – крикнул он.

– О чем нам говорить?

– Эмма, прекращайте свои игры. Я знаю, что вы расстроены.

– Со мной все в порядке, герцог. Вы ведь хотели, чтобы я обращалась к вам именно так?

– Нет, с вами не все в порядке. – Он поднял руки, призывая к перемирию. – Не принимайте к сердцу того, что наговорила эта мерзавка. Ее злость направлена не против вас, а против меня. Аннабел… Да, у вас есть все основания сердиться и расстраиваться.

Эмма презрительно фыркнула:

– Мне, герцог, не из-за чего сердиться и расстраиваться.

– Право же, прекратите меня так называть.

Она смахнула с лица капли дождя.

– Наверное, в конце концов меня устроит обращение «Эш». Я начинаю к нему привыкать. Его очень удобно использовать: Эш проел плешь, Эш, кукиш съешь.

Хорошо. Он это заслужил. Возможно, он даже рассмеялся бы, если бы не стремление увести Эмму с поливаемой дождем улицы.

А дождь тем временем превратился в ливень. Эш попытался подойти ближе, чтобы укрыть Эмму своим плащом, но она продолжала отступать, держась вне его досягаемости.

– Эмма!

Она крепко обхватила себя руками.

– Я сама виновата. Ведь вы мне ничего не обещали. Мы с вами заключили сделку. Официальный договор, в котором нет места ничему личному. Просто брак по расчету. Но я имела глупость немного помечтать, надеялась, что у нас получится нечто большее.

Мечтать. Надеяться.

Эти слова вдохнули в него жизнь. Три тонкие нити, которые он сплел в могучий канат. За него и ухватился что было сил.

– Это не было вашей глупостью. Или, если угодно, дураком был и я.

– Но теперь все разъяснилось. Я-то гадала, отчего вы выбрали именно меня? Теперь знаю. Вы женились на мне, чтобы отомстить ей.

– Нет! – Он снова сделал шаг к ней, и на этот раз она позволила ему подойти. – Я же говорю, что все было не так!

– Она вам отказала, и вы захотели унизить ее в ответ.

– Она мне не отказывала. Это я от нее отказался.

Эмма уставилась на него сквозь падающий дождь.

– Но вы сказали… И все говорили…

– Обычно так и поступают в подобных случаях. Разорванная помолвка всегда объясняется решением дамы, чтобы не уронить ее репутацию. Правила приличия, знаете ли.

– Приличия? Вам нужно было соблюдать приличия в отношении этой женщины?!

– В то время я полагал, что она этого достойна. И она была мне небезразлична.

Эмма отшатнулась, смахивая дождевые капли, как слезы, с длинных темных ресниц.

«Эшбери, ты идиот. Ничего хуже сказать было нельзя».

– Ее семья отчаянно жаждала нашего союза. Они хотели получить мой титул. И деньги, разумеется. Она согласилась на этот брак ради них. Невзирая на личную… неприязнь.

«Неприязнь» – это мягко сказано. Более правильным было бы сказать «отвращение».

– Аннабел была мне небезразлична – достаточно, чтобы не навязывать ей брак, которого она не желала. И еще мне небезразлична была собственная гордость. Мне не хотелось иметь жену, которая стала бы рыдать каждый раз, когда я укладывал бы ее в постель. Я не хотел слышать, как после того ее рвет в умывальник.

– Она бы не…

– Да, именно так – ее бы рвало.


Ее действительно вырвало тогда.

После возвращения в Англию Эшбери многие месяцы держал свою нареченную на расстоянии. Прошел почти год, прежде чем он позволил увидеться с ней. К тому времени он окреп настолько, что мог стоять, а раны затянулись и стали шрамами.

Но даже тогда ужас и отвращение на ее лице, когда она увидела его, врезались ему в память.

Аннабел выбежала из комнаты, да только убежала недалеко. И он слышал, как ее стошнило прямо в коридоре, как судорожно опорожнялся ее желудок, как она рыдала, а брат пытался ее успокоить.

«Я не могу, – сказала она. – Не могу».

«Ты должна», – увещевал ее брат.

«Герцог захочет наследника. Как я могу лечь в постель с… этим?»

Она не сказала «с ним». Она сказала «с этим».

Эш подготовился к визиту, или, по крайней мере, так ему казалось. Он думал, что сумел собрать волю в кулак и выдержать ее ужас, испуг и неохотное согласие на нежеланный брак.

Он ошибся. Ее слова выжгли ему душу. Он перестал быть мужчиной. Превратился в «этого».


– Эмма, вы хотите знать правду?

Движение ее плеча скорее означало дрожь, нежели согласие.

«Почему бы и нет? По крайней мере честность в наших отношениях будет восстановлена».

– Правда заключается вот в чем. – Он обнял Эмму за плечи. – Чувства Аннабел Уортинг заботили меня больше, чем ваши.

Всхлипнув, Эмма попыталась освободиться.

– Тогда дайте мне уйти.

– Я скорее умру.

Обняв правой рукой ее талию, здоровой рукой Эшбери взял жену за подбородок и заставил поднять лицо. Он держал ее крепко, не позволяя отвернуться.

– Посмотрите на меня.

Она шмыгнула носом – дождь заливал ей лицо.

«Смотри на меня. Смотри. Потому что ты – единственная, кто согласен на меня смотреть. Наверное, единственная, кто станет смотреть на меня и впредь».

Наконец ее темные глаза распахнулись.

Несчастный взгляд… Он ударил его, точно тяжелая дубина, слепленная из стыда. Закрыв глаза, Эш обеими руками обхватил лицо Эммы и прижался лбом к ее лбу, защищая от дождя.

– Нет, Эмма! Меня не заботили ваши чувства. Неважно, хотели вы меня или нет. Я был слишком нетерпелив, чтобы ухаживать за вами, не тратил время на то, чтобы вы почувствовали себя храброй, остроумной, красивой – такой, какая вы восхищали меня с самого начала. Мне не хватило чувства приличия, чтобы дать вам уйти. Я думал только о себе. Вы меня слышите? Я знал только, что должен вас заполучить.

Не только заполучить, но и удержать. Сделать своей собственностью.

Даже сейчас мысль о том, что она может уйти, казалась герцогу невыносимой.

Нет! Он этого не допустит.

Отнюдь не нежность питала его яростную решимость, а жажда обладания. Беспримесная, примитивная, жестокая. Если бы могла видеть то, что происходит в нем, какие чувственные, животные токи пронзают его тело, Эмма бежала бы от него без оглядки, как заяц, спасающийся от клыков голодного волка.

Но он бы нагнал ее и схватил.

– Вы моя, – грубо заявил он, поднимая голову и заглядывая ей в глаза. Она должна поверить! – Если вы покинете меня, я отправлюсь за вами следом. Вы слышите? Я последую за вами, найду и привезу вас домой.

Вспоров темное небо, сверкнула молния. На мгновение все сделалось ярким и отчетливым: переулок, в котором они стояли, небо над их головами, пространство между ним и ею… и все те чувства, которые она имела смелость испытывать и которые были теперь написаны у нее на лице.

За миг до того, как ослепительный свет сменился тьмой, он приник к ее губам и сокрушил их отчаянным поцелуем. И тогда его пронзили гром и молния, разбив его душу на тысячу осколков. Некоторые из них, несомненно, вонзились в Эмму, проникая в тело так же глубоко, как частицы рваного металла, что остались в его плоти, покрытой шрамами. Отступить было невозможно.

Да, она принадлежала ему. Однако часть его самого теперь принадлежала ей. И ему эту часть не вернуть, как бы горячи ни были его поцелуи.

Руки Эммы обвили его шею, заставляя нагнуться. Ее нежные губы раскрылись ему навстречу, приветствуя и принимая его.