— У меня?!! — пораженно переспросил Матвей.

— Ну, не я же здесь раскопки устроила, — Настя пожала плечами.

Несколько минут они стояли, глядя на открытый гроб, а потом одновременно вздохнули. Захоронение отнюдь не было пустым. Из старого рассохшегося ящика на них пустыми глазами смотрел череп обтянутый высохшей, похожей на старую бумагу, кожей. Раскрытый рот, усохшие руки и ноги терялись в ворохе тряпья, бывшим когда-то одеждой, и лишь под подбородком виднелась старая брошь из слоновой кости.

— Она никогда с ней не расставалась, — сказала Настя, грустно глядя на останки, и добавила: — Нянюшка.

А Матвей снова начал сквернословить. Если бы кто так выражался в ее доме окромя батюшки, того заставили бы ложку горчицы съесть. На первый раз.

— Почему здесь она, а не… — Мужчина не договорил, словно в его вопросе было что-то неприличное, не местом последнего успокоения поинтересовался, а цветом нижней юбки, или того хуже, панталон.

— Она, а не я? — уточнила девушка. — А это вам лучше знать.

— Мне? — снова поразился он.

— Живым. Или вы думаете, что ее сюда на постой я определила?

Да, судя по всему, он так и думал, хотя и сомневался.

— Ее ведь не в первый раз раскапывают? — Мужчина присел на корточки. Ему было неуютно, нервозность выдавали слишком резкие движения, но он пересилил себя и стал разглядывать, то, что осталось от старой няньки. В некоторых местах высохшая кожа была черна, словно кто-то…

— Не в первый, — призналась Настя.

— Пытались сжечь, — он осторожно коснулся края гроба и отдернул руку от старого дерева, как от огня, — но бензином плеснуть забыли, хотя все равно бесполезно.

— Почему?

— Потому что кости не горят.

— Уверены? — девушка прищурилась.

— Более чем, — ответил Матвей и неожиданно принялся рассказывать: — Мы в детстве с пацанами труп кошки в костер швырнули. До сих пор помню, как он вонял. Так вот, мы на следующий день золу разворошили и нашли кости. Черепом потом девчонок пугали.

— Какое интересное у вас было детство. А у ваших девочек, особенно.

— А у вас, — Матвей обернулся и посмотрел на девушку, — каким оно было? Тоже нескучное, раз нянька лежит под вашим именем и памятником?

— На что это вы намекаете? Потрудитесь разъяснить. По-вашему это я душегубствовала?

Настя ощутила возмущение. А еще обиду. Лучше уж действительно про панталоны спросил. Но увы, никому ее панталоны были неинтересны. Все, как всегда.

— А что вас останавливает? — Матвей выпрямился. — Ответственности никакой…

— Ответ… Ответственности? — Она даже запнулась. — Она заменила мне мать, а я ее в могилу свела, да еще и имя отобрала, так? И за что, позвольте спросить? За то, что намедни она лишила меня обеда? Или за то, что не пустила водить хоровод с деревенскими в ночь на Ивана Купала? А может из-за того, что меду в блины не доложила? Ну, не стесняйтесь сударь, расскажите мне, почему моя нянька оказалась в земле и за что?

— Может за то, что прикрывала ваш обман от отца? Когда вы со своим любовником подсунули ему на подпись бумагу, дающую ее подателю обналичить…

Он не договорил, потому что девушка вдруг расхохоталась. И пусть этот смех отдавал горечью, но был совершенно искренним.

— Единственное что подписал бы папенька, приди мне такая блажь в голову, это разрешение на постриг. Он вообще считал, что девке ни читать, ни писать незачем, и уж тем более знать, как выглядит доверительная грамота.

— Он был пьян…

— О. вы и это выяснили? Я в восхищении. Пьяным мой папенька даже свое имя вспоминал не с первого раза, а уж как оно пишется и то, через день. — Настя уперла руки в бока, словно какая-нибудь торговка пирожками на ярмарке.

— Но как оно пишется, знает вы, — констатировал он.

— Знаю, — сказала она, разом успокаиваясь и даже немного удивляясь тому, как этому мужчине удалось на несколько минут пробудить в ней эмоции, о которых она казалось, давно забыла. Он пробудил в ней желание оправдаться. А уж это и вовсе никуда не годилось, особенно здесь, у могилы нянюшки. — Знаю, — повторила она. глядя в глаза мужчине. — А еще я знаю, зачем вы раскопали эту могилу. — Гулька всегда говорила, что лучшая оборона — это наступление. Пусть теперь побудет в ее шкуре. Ишь, чего удумал, грамотой ей в лицо тыкать, да мало ли этих грамот папенька подмахнул? Всех и неупомнишь. — Вы хотели меня убить. — Мужчина вдруг бросился к валявшейся на земле сумке. — Почему нет? Ответственности же никакой? — вернула ему его же слова девушка.

Она знала, что они заденут Матвея, мало того, хотела, чтобы задели.

С каких это пор ей стало небезразлично, что думают о ней живые? Ответ прост: с тех самых, как в доме появился этот мужчина. И как тут не расстроиться?

Он выпрямился, держа в руке пластиковую бутылку с какой-то гадостью.

— Еще одно слово и я… — он вытянул руку над останками нянюшки и качнул пузырьком.

— И вы что? — спросила Настя, исчезая на одном месте и появляясь прямо перед Матвеем, настолько близко, что их носы почти соприкоснулись. — И вы что? Плеснете мне этим в лицо?

— Нет, — хрипло ответил он, не отводя от нее взгляда. — Не тебе. Ей.

Бутылка снова качнулась…

— А она в чем перед вами виноватая? — Настя подняла руку и тихонько коснулась его груди. Нежно, почти незаметно, но он вздрогнул, горлышко бутылки пошло вниз, и прозрачная жидкость полилась на останки.

Раздалось шипение, запахло чем-то едким. Мужчина отступил на шаг и взмахнул руками, едва не свалившись в яму. На исчезающие с тихим шипением останки полетел лишь пузырек.

— Вот и управились, — удовлетворенно сказала девушка. — Теперь ее не будут больше беспокоить. Не будут выкапывать и поджигать, не будут требовать ответа, не будут искать и находить. Что это за вещество?

— Щелочь, — сдавленно ответил он, стараясь не смотреть в яму.

— Как думаете это больно? Когда твои кости растворяются?

Матвей не ответил, он отшатнулся, вдруг развернулся, подхватил с земли лопату и лом, а потом быстрым шагом направился к дому.

— Эй, а закапывать кто будет? — крикнула она ему вслед. — Как пакостить, так сами с усами, а как порядок наводить, так слуг кличут. Хотя нынче и кликать некого. — Она передернула плечами и хотела добавить что-то еще, как услышала тихий рык. Из кустов за ней неотрывно следили два черных звериных глаза.

10. Восхищающаяся умениями (4)

Послышался лай, и Настя тут же исчезла, оставаясь на месте. Через несколько минут к накренившемуся от неоднократных раскопок памятнику подошел мужчина. Она уже видела его у дома. Его и его пса. Невысокая коренастая собачонка с длинной шерстью снова залаяла, а потом еще и зарычала. Если глаза живых обмануть было нетрудно, то со звериным чутьем это не срабатывало. Животные чувствовали ее присутствие всегда, ощущали какими-то странными органами чувств, названия которых она не знала. Не все боялись ее, как этот пес, некоторые просто сторонились, именно поэтому в доме никогда не жили мыши, некоторые считали чем-то вроде мебели или дерева, как аисты.

— Тихо, Охо, — скомандовал человек, подошел к яме, присел на корточки, заглянул в рассохшийся гроб и произнес: — Занятно.

«Очень», — мысленно согласилась она.

Особенно то, что человек не всплеснул руками, не возмутился и не побежал в Алуфьево за урядником, которому в красках бы живописал, чего же это на белом свете творится, раз начали добрых покойников из сырой землицы выкапывать.

Или недобрых. Но сути это не меняет. Собака продолжала лаять, взрывая лапами толстый слой листвы, но так и не решилась приблизиться. Человек несколько минут сидел на краю ямы, разглядывая тряпье нянюшки, а потом встал, огляделся, поднял с земли сумку, что второпях забыл Матвей, и точно так же как тот, направился к дому. Пес потрусил следом, нервно оглядываясь.

Все интереснее и интереснее. Настя попыталась припомнить, когда увидела человека с собакой в первый раз, но не смогла. Понятие времени для нее давно перестало иметь всякое значение. Этого человека не было, а сейчас он есть. Просто появился в один из дней. Как же его называл Матвей? Влад? Владимир? Точно, Владимир. Он бродил по округе и совсем не доставлял ей хлопот, если не считать таковыми громкий лай. Но Настя не считала. Есть вещи, на которые ты до поры до времени не обращаешь внимания, пока они в один из дней, вдруг не оказываются под самым носом.

Владимир позвонил в дверь, Матвей открыл ему, все еще держа в руке садовые инструменты, открыл ровно в тот момент, когда Настя появилась в коридоре невидимая для всех, кроме зарычавшего Охо.

— Твое? — спросил Владимир, протягивая выпачканную землей сумку. — Мы с Охо гуляли, ну и… — Он не договорил. Матвей тоже молчал, и, в конце концов, хозяин собаки продолжил: — Там яма. В ней гроб. Это ты ее… — Ему снова стало неловко, особенно, когда они оба посмотрели на лопату в руках у Матвея.

По мне так ответа не требовалось, но Владимир продолжал стоять и чего- то ждать. Матвей забрал у гостя свою сумку.

— Скажи честно, ты ищешь сокровища Завгороднего? — выпалил Владимир, и мужчины замерли, даже пес замок и сел на задние лапы, словно приготовившись слушать.

Честно говоря, я бы тоже с удовольствием села рядом и послушала про папенькины сокровища. Настолько мне известно, он с флибустьерами в море не ходил и на большой дороге не промышлял, скорее от лености и любви к зеленому змию, чем от неспособности. И если бы кто спросил меня, я бы предположила, что сокровища отца хранятся в дубовых бочках или бутылках из темного стекла и пахнут брагой.

— Сокровища Завгороднего? — уточнил Матвей. — Может, ты войдешь?

Гость кивнул и неуверенно переступил порог. Пес в отличие от хозяина сморщил нос и презрительно отвернулся. «Ноги моей собачьей не будет в этом вертепе для привидений», — без труда читалось на лохматой морде.