Энди Тейл - Хозяйка дома у озера

— Не очень ты внимателен к ней, сын, — со вздохом сказал отец, и это было равносильно признанию. В его голосе явственно звучало облегчение. Старший Зотов не из тех, кто привык скрывать свои намерения. Скорее уж наоборот. Отец отдавал приказы, а остальные обычно кидались исполнять. — Ты исправил мою оплошность?

— Матушки — батюшки… — прошептала Настя.

— Не отвечай, — со вздохом попросил Матвей.

— Ты не понимаешь…

— Чего? — перебил он отца. — Того, что она молода, красива и не очень разборчива? Это я как раз понимаю. Я не понимаю другого. Отец, она же слила наш тендер, выдала коммерческую информацию конкурентам! И вместо того, чтобы вышвырнуть ее вон, ты… ты… черт, я даже представлять не хочу.

— Вот и не стоит. Да. она слила нашу цену, но потом испугалась и прибежала ко мне. Позволь не рассказывать, чем они ее зацепили. Бедная напуганная девочка.

— Раз теперь она с тобой, то скоро перестанет быть бедной.

— Не иронизируй.

— И не думал. А ты подумал о том. что эта «бедная девочка» шваркнула чем-то тяжелым Сашку так, что он оказался в больнице?

— Он получит хорошую компенсацию, я прослежу.

— Господи, отец, а чем она тебя зацепила? Из-за нее мы потеряли несколько миллионов, не мне тебе объяснять, что такое тендер на учебники для школьной программы. Из-за нее меня чуть не посадили, а мой зам чуть не умер. Это не она тебя зацепила, это ты выжил из ума.

— И пусть, — странным тоном сказал отец. — Зато я счастлив. А ты никогда в этой жизни не любил.

— А так у вас не роман молодости с деньгами, а высокие чувства? Тогда почему она сперва не пришла ко мне и не рассказала все? Не сказала честно?

— Она приходила, — нахмурился отец. — Несколько дней назад и вернула кольцо.

— Швырнула в лицо без объяснений, ты хотел сказать?

— Ты был пьян.

— А ты трезв и, тем не менее, мы имеем то, что имеем, — Матвей развел руками.

— Что же на белом-то свете деется? — раздался шепот Насти. — Вам бы помолиться, да на исповедь сходить. А уж вашей Алле теперь одна дорога…

— Ко мне в мачехи?

— Окстись, в монастырь, только там в тиши и покое она осознает… Ну чего вы, Матвей Васильевич, смеетесь? Ваш папенька молодуху у вас увел и бахвалится.

— Я не обязан все это выслушивать. — Отец повернулся к выходу из гостиной, — Так какие сережки она хотела?

— Хочешь купить их для своей девочки?

— Да. А заодно и платье для «твоей», а то этот наряд, судя по всему, из местного дома культуры забыли не только погладить, но и постирать. Не провожай, я еще не настолько стар, чтобы не найти выхода самостоятельно, — последние слова отец договаривал уже в коридоре.

— Настя, не надо, — попросил Матвей, каким-то странным и невозможным образом уловив, что девушка готова просветить отца в вопросах моды позапрошлого столетия.

— Но он…

— Брось, седина в бороду, бес в ребро. Он просто старик, который приезжал сообщить, что моя невеста обосновалась в его постели. И что мне следует безропотно это проглотить и сказать спасибо. А все эти «где же мы не туда свернули?» — это лишь для антуража, чтобы придать беседе душевности. Прошу, пусть уходит с миром.

— Ты слишком часто просишь, — заметила девушка, а потом растерянно оглядела свой наряд.

— Что не так с моим платьем? — спросила Настя. — Почему оно всем не нравится?

Если бы не Матвей, она заставила бы ответить того старикашку. Ох, прощеньица просим, не старикашку, а отца ее гостя.

Но Матвей попросил, и она осталась в комнате. Мужчина действительно уже не раз просил ее не трогать всяких дурно воспитанных господ. И она не трогала. Интересно, почему? Потому что ей хотелось сделать ему приятное? Хотелось, чтобы он перестал хмуриться и улыбнулся? Отчего внутри все теплело, когда он смотрел на нее? Святый боже, Гулька, помнится, тоже своему Ваньке в глаза заглядывала, то кашки предлагала, то молочка, а то и вовсе медовухи плескала. Уж не знаю, в чем она винилась перед ним, девка была вздорная и за словом в карман не лезла, но… Настя категорически не хотела стать на нее похожей.

— Понятия не имею. — пожал плечами мужчина и сделал шаг к ней. — Мне нравится.

— Правда? — И опять это тепло, что появляется где-то в животе от его слов. Ему нравится. Он ведь сказал это не просто так? Не потому что так принято в разговоре с девушкой, хвалить ее платье, прическу, шляпку, а потому что ему и в самом деле нравится? И уже не имело значения, что где-то там хлопнула входная дверь, что где-то там заурчал, как довольный кот, автомобиль.

— Правда, — ответил Матвей. Он стоял так близко, что почти касался ее. — Можно?

Он протянул руку к ее запястью.

— Можно «что»?

— Прикоснуться. Черт его знает почему, но мне до ужаса хочется коснуться тебя и понять каково это… Можно?

— Ммм… — впервые в своей «нежизни» она растерялась, наверное поэтому и ответила утвердительно: — Не знаю… Попробуй…

— Я просто хочу понять каково это, — он замолчал, когда мужские пальцы сомкнулись на ее запястье. И собственные руки показалась вдруг особенно маленькими. «Господи, если бы я была жива, то он мог бы сломать мою одним движением» — подумала она, такими большими показались Насте его ладони. Она испытала соблазн остаться неосязаемой. Пусть бы его пальцы пройдут насквозь, пусть ничего не будет… Но она и сама хотела знать, какого это, касаться мужчины. Мужчины, к которому хочется прикоснуться. Она усилием воли заставила свое тело «обрести плоть», пусть и ненадолго. Надолго ее сил не хватит, а жаль.

— И каково? — спросила она прерывающимся голосом

— Это ты мне скажи, — хрипло ответил Матвей, поворачивая ее ладонь.

Но Настя не могла сказать. Обычно прикосновения людей были похожи на… Да ни на что они не были похожи, если честно. Она едва их замечала. Что можно почувствовать, прикасаясь к сухим осенним листьям? Ничего. Вот и она никогда ничего не чувствовала, кроме удовлетворения, когда они вопили от страха и убегали.

А сейчас она ощущала тепло его кожи, когда Матвей провел рукой от запястья к ладони. Когда его указательный палец задержался на линии жизни, она ощутила, как что-то воздушное, что-то похожее на пузырьки шампанского, что ей доводилось попробовать всего раз в жизни, закружилось вокруг нее так, что захотелось смеяться.

Мужская ладонь легла на ее, и их пальцы переплелись. Это казалось таким логичным, таким правильным, таким хорошим.

Неужели еще минуту назад в комнате был кто-то еще? Она не могла поверить, потому что сейчас весь мир исчез, все, что существовало за стенами этого дома, все, что когда-либо будет существовать.

Она подняла голову и посмотрела прямо в темно-серые глаза. Матвей наклонил голову, словно стараясь рассмотреть свое отражение в ее. Или… Или, может, поцеловать?

— Теперь ты просто обязан попросить моей руки, — вырвалось у Насти раньше, чем она смогла сообразить, что именно сказала.

— Думаешь? — Матвей улыбнулся, а потом добавил: — Прошу…

Сердце, которое давно не билось, затрепетало. Глупо было ждать чего- либо. Он же просто взял ее за руку. Настя уже давно научилась ничего не ждать в своей «нежизни». И, тем не менее, замерла.

Пауза между словами меньше секунды, но она растянулась для девушки на целую вечность.

И эту вечность прервали самым тривиальным образом. Для нее тривиальным, нетривиальным для него. Они снова услышали их. Оглушающие в окружающей тишине шаги. Отчетливые и пугающие, как крик ворона над пашней по весне. Как предзнаменование беды.

Кто-то прошел по чердаку. Три шага туда, три обратно.

Настя не смогла совладать с собой, и ее рука, еще секунду назад, бывшая такой живой, такой по-настоящему осязаемой, вдруг растаяла. И пальцы Матвея ухватили пустоту.

— Что это? — спросил он, поднимая голову. — Я второй раз спрашиваю, и очень надеюсь услышать ответ.

— Уместнее спросить «кто», — справившись с эмоциями, ответила Настя. — Он приходит только когда мне хорошо. Всегда, когда мне хорошо и никогда, если мне плохо.

— Он? — уточнил Матвей, разворачиваясь к двери, к серому провалу, ведущему в коридор. — Я открыл чердак. — признался он.

— Не имеет значения, — убито ответила девушка. — Чердак был закрыт не для того, чтобы не выпустить его. Такому, как он двери не помеха. Чердак был закрыт, чтобы туда не ходил ты…

Она продолжала говорить, когда в коридоре послышался шум. Он был похож на шуршание бумаги, в которую оборачивают шляпки, перед тем, как положить в коробки. Сухой ломкий шелест. А потом в дверном проеме появился человек, сплелся из тончайших нитей полумрака, что скапливается по углам даже в ясный полдень.

Он был невысок и всегда носил сюртук из темно-зеленого сукна, страдал отдышкой и не видел ничего дальше своего носа без очков. Сейчас их стекла выглядели разбитыми. Настя понимала, что увидел перед собой Матвей. Пожилого мужчину, склонного к полноте, который подслеповато щурился и совершенно не выглядел опасным. Он выглядел, как битый жизнью стряпчий и не более. Внешность бывает обманчива.

Взгляд прищуренных глаз остановился на Матвее.

— Кто вы та… — начал мужчина, но она прервал его:

— Здравствуйте. Прохор Федотыч. Как ваши амбарные книги, прилично себя ведут в этом столетии?

Не имело никакого значения, что она говорила. Настя могла перечислить ему заповеди или составляющие пряной медовухи, что варила кухарка к яблочному спасу. Могла прочитать какое-нибудь городское уложение, запрещающее сваливать навоз в городской черте, результат был один и тот же.

Бывший управляющий папеньки открыл рот. Нет, он ничего не сказал. Он закричал. Заорал, как раненый медведь, вкладывая в этот звук всю свою силу. Свою жизнь. И свою смерть. И поскольку он в отличие от Насти не растрачивал силу на имитирование «нежизни», его такие глупости не волновали, то звук вышел оглушающее сильным. Так и захотелось поковыряться в ухе и убедиться, что оно все еще на месте.