— Ну, а если говорить серьёзно, то больше верю, чем наоборот.

— А что бы ты сказал инопланетянину, повидай ты его в реальности?

— Я? — усмехнулся Никита. — Ну… наверное, сказал бы, улетай отсюда скорее, дружище. Это не самое лучшее место для экскурсии.

Лиза задумчиво посмотрела на него.

— Почему ты так считаешь, спрашивает тебя инопланетянин. Что ты ему ответишь?..

Никита почесал лоб.

— Даже не знаю… Скажу, что говорю, исходя из своего опыта, не более. Не выдумываю и не приукрашиваю.

— Расскажи про свой опыт.

— Про свой опыт? А что тут говорить…

— Инопланетянин хочет знать, почему у тебя именно такой взгляд, что на тебя повлияло.

— Много всего, — ответил Никита, вздохнув. — Жизнь повлияла.

И снова рассмеялся.

— Вот хрень я сейчас сморозил… Жизнь повлияла! Реплика словно из какой-то дешёвой драмы с претензией на высокое. Громогласный штамп. Даже если и нигде не использовалось прежде. По духу, по послевкусию — такая шаблонщина. Жизнь повлияла. Ужас. Аж передёрнуло самого, блин… М-да… Нужно отучаться воспроизводить такие дешёвые вещи…

Лиза молча глядела на Никиту, перебирая пальцами рукав своего свитера.

— Знаешь, — произнёс Никита, перестав смеяться, — вроде бы особых причин печалиться и возводить весь мир под общий знаменатель безнадёжности и отчаяния — у меня нет. Но вот не поворачивается язык сказать инопланетянину, что это радостное место. Враньё будет. А зачем обманывать инопланетного гостя? Он разве это заслужил?

— А ты? — сказала Лиза.

— Что я?

— Заслужил?

— Быть обманутым самим собой?..

— Угу.

— Странный, конечно, вопросец… — Никита качнул головой. — Но, кажется, я понимаю, о чём ты. Нет, я тоже не заслужил. Никто не заслужил. Но эвакуатор, уносящий с планеты Земля, пока ещё не придумали. Так что… приходится жить так, как получается: полуправдой, полужизнью. Не признаваясь себе в полноте всего происходящего. Вернее, фильтруя часть реальности в угоду создания видимости хоть какой-то стабильности бытия. Ну всё… Сейчас меня понесёт в философию! Я вообще падкий на такие вещи, ты меня, лучше, сразу останавливай…

— Мне по душе, как ты рассуждаешь… — проговорила Лиза. — Но почему?

— Почему так рассуждаю?

— Почему тебе приходится жить полужизнью?

— Не знаю… Так само получается, и всё. Просто… порой что-то происходит, и ты меняешься. А обратно собой, прежним — уже стать не можешь. Как будто все мосты сожжены. А затем по инерции закрываешься от остальных. Чтобы никто больше не влез за твой «забор» и не играл с огнём. Выстраиваешь между собой и другими ограждения, всё выше и выше, с каждым годом лишь усиливая их. А потом живёшь так один в своей крепости и однажды понимаешь, что выхода-то оттуда уже и нет. И просто смиряешься с этим. Пусть так. Жить — видя лишь кусочек неба. Дышать — лишь ограниченным запасом воздуха. Мечтать — лишь о несбыточном и далёком. Потому что, если мечтать о чём-то реальном, нужно выходить за пределы крепости. А это, увы, — невозможно…

— Тюрьма собственного производства? — произнесла Лиза.

Никита усмехнулся.

— Ну, можно сказать и так… Тюрьма собственного производства. Я, конечно, сейчас слегка пересолил, приводя такую метафору. Не настолько уж всё трагично, наверное…

— А когда это у тебя началось?

— М?

— Когда ты стал возводить вокруг себя этот забор?

Никита вздохнул и поднялся с пола. Взяв чашку в руку, он подошёл к окну и чуть отодвинул штору.

— Какой у тебя здесь вид! — сказал он, делая глоток. — Прямо на соседнюю девятиэтажку. Всех видно. Вон, кстати, мужик голый на шестом этаже…

— Когда это у тебя началось? — тихо повторила Лиза.

Никита, постояв у окна ещё с полминуты, задёрнул обратно штору и подошёл к креслу.

— Ну-с, пора спать, наверное? — улыбнулся он, беря поднос на руку. — Кстати, ничего, что мы на ночь глядя начали кофе пить? Впрочем, на тебя он не сильно влияет, верно? Ты допивай, не спеша. А я пойду уже. Завтра на работу. Спокойной ночи, Лиза. С утра ещё занесу тебе кофе, будь готова! Не пугайся, если дверь откроется.

Никита вышел, оставил на кухне в раковине поднос с чашкой и закрылся в своей комнате. Долго сидел в темноте за столом. Затем открыл крышку ноутбука и кликнул по документу. Раскрылся текстовый редактор, и пальцы парня виртуозно затанцевали на клавиатуре:

…В такие минуты он задумывался о том, что неужели всё, что произошло с ним в последнее время, — это и есть те самые вещи, которые наконец приведут его к счастью? Неужели всё это действительно приведёт его к той жизни, о которой он не мог даже и мечтать? Неужели эти случайные и внезапно свалившиеся на его голову обстоятельства вознесут его куда-то ввысь, к небесам, на которые ещё месяц назад он даже побоялся бы взглянуть?..

Ночная тишина квартиры ответа не давала. Лишь зыбкие домыслы и предположения. Лишь снова половина на половину. А так хочется конкретики. Так хочется успокаивающей душу точности!

«Жизнь — неточная наука. В ней много исключений и погрешностей», — раздался голос в голове Никиты. И он уже хотел вписать эти новые строчки, но остановился.

Ах ты чёрт, подумал парень. Снова я за свои сопливые штампы?

«Вся жизнь — один сплошной сопливый штамп!» — уверенно продолжил голос внутри него.

— Тогда я обречён… — вздохнул Никита, протирая ладонями лицо.

Он повторил вслух фразу «Жизнь — неточная наука…», и пальцы его вновь потянулись к ноутбуку, принявшись искусно выстукивать мелодию свежего текста.

Так и продолжал он свою писательскую работу день ото дня. Удерживая хороший темп и высокую степень увлечённости. И, наверное, держался бы того же настроя и дальше, если бы через несколько дней в дверь квартиры снова не раздался судьбоносный стук. Стук, рождённый предвестником новых событий в его уже и без того наполненной значимыми изменениями жизни.

XII

В следующую пятницу, изумительно снежную и пропитанную духом истинной зимы, около восьми часов вечера кто-то коротко постучал в дверь.

Никита только что вернулся с работы и не успел даже облегчённо выдохнуть и переодеться, как сразу же принялся за приготовление ужина. Услышав стук, он вышел в чёрной рубашке в прихожую и, держа в руках большую деревянную вилку, повернул, не спрашивая, ключ. В суете последних дней он совсем забыл о некоторых вещах. Однако дверь была уже распахнута…

— Можно войти?

Никита шагнул назад. Гостья медленно вошла в квартиру. Осмотрелась. На её волосах и плечах крошками лежал снег, а на лице отражалось смиренное ничто.

— Давно здесь не была, — произнесла Соня. И подняла серо-голубые глаза на Никиту. — Надеюсь, ты не против?

Никита неподвижно и молча глядел на неё. Девушка слегка закашляла.

— Если хочешь, я уйду. Но я пришла извиниться. — Голос её был спокоен, тих. Разговаривала почти на шёпоте.

Никита помедлил ещё пару мгновений — и всё же принял её пальто. Стряхнув с его плечиков снег, повесил на вешалку в шкаф. И жестом пригласил девушку на кухню.

Увидев на подоконнике коробку из-под кофеварки, а рядом — и сам аппарат, Соня сказала:

— О, можно мне кофе, пожалуйста?

Никита нажал кнопку на электроустройстве и через полминуты поставил на стол перед Соней чашку с горячим тёмным напитком. А сам остановился посреди кухни, не зная, что делать дальше: то ли продолжить готовить ужин, то ли переключиться полностью на сестру.

Поскольку в сковородке что-то энергично шипело и извергалось, он принял первый вариант, решив параллельно вести диалог с нежданной гостьей.

— Что готовишь? — спросила Соня.

— Рыбу… Правда, пока что-то не совсем удачно, — ответил Никита, пытаясь собрать в единое целое разваленные тушки маленьких рыбёшек, что томились на поверхности раскалённой сковороды. Внутри рыбёшек виднелась сырная начинка.

— Интересно ты придумал. — Соня поднялась со стула и взглянула на создающееся блюдо.

— Это не я. Это всё кулинарная книга, — улыбнулся Никита. Однако тут же убрал такое выражение с лица, вспомнив наставление Михаила остерегаться Сони. Но ведь она уже в квартире. С ним рядом. И… вроде никакой угрозы пока что не представляет.

Никита украдкой взглянул на Соню. Выглядела она так же, как и в день похорон — бесстрастно. Чёрные волосы, которые тогда были большей частью спрятаны под платком, теперь, длинные, свисали почти до самой груди. Красивый прямой нос, чуть строгий подбородок, подведённые синим глаза. И ещё — уголки губ, по-особенному направленные вниз. Только они придавали её лицу едва уловимый оттенок печали на фоне той непоколебимой эмоциональной сухости. Складывалось ощущение, что даже когда она улыбается, уголки её губ не устремляются вверх, а, наоборот, опускаются вниз.

Никита, правда, пока ни разу не видел улыбки Сони, поэтому проверить, так это или не так, не мог. Зато, как и на похоронах, отметил для себя привлекательную внешность сестры. И чтобы дать выход этому вновь возникшему чувственному заключению, сам того не сознавая, слегка кивнул.

Соня, засучив рукава белой блузки, потягивала кофе и беззвучно следила за тем, как брат колдует над сковородой. И кивок его куда-то в пустоту — тоже заметила. Девушка не спешила с обещанными извинениями, но и никаких странностей тоже не выкидывала. На кухне возникла такая обстановка, будто самая обычная молодая семейная пара занимается своими самыми обычными домашними хлопотами.

— Послушай, — заговорила Соня, допив кофе и поставив опустевшую чашку на стол. — Я хочу извиниться за своё поведение на кладбище. Смерть мамы — это такой удар, сам понимаешь. Вот и разозлилась немного. Ты прости меня, хорошо?