после прощаются навсегда. Конечно, о любви к Олегу еще и речи быть

не может, но я что-то к нему почувствовала, а это уже звоночек.

Треугольник – опасная фигура. Вершины связаны между собой, и

лишь две из них могут быть счастливы. Третья будет страдать. И я не

хочу, чтобы третьей стала я… или Аля.

Правило номер восемь из нашего списка о крепкой дружбе стучит

по черепушке, напоминая о себе. По сосредоточенному выражению

лица подруги догадываюсь, что она думает о том же.

– Значит, Дымарский идет лесом? – спрашиваю с улыбкой, но без

особого веселья.

– А у нас есть еще варианты?

– Если мы не хотим разрушить нашу дружбу, то нет.

– Значит, идет лесом, – твердо подводит итог Аля, но в ее голосе

прослеживается легкая грусть.

Свет фар ослепляет на секунду. Вглядываюсь в очертания

прибывшей машины. Большая и белая – папина. Очень кстати.

Кажется, нам обеим нужны передышка и время, чтобы все обдумать и

смириться. В конце концов, на Дымарском свет клином не сошелся.

Ну, мальчик. Симпатичный и веселый. Таких будут сотни. Нам не из-за

чего ссориться. Нужно только пережить минутную слабость, и скоро

все станет как прежде.

– Обе к нам – или Алю домой? – уточняет папа, когда мы едем по

улицам засыпающего города.

– Домой, – тихо отзывается Аля, глядя в окно.

Мы не договаривались о ночевке сегодня, и в ее ответе нет ничего

необычного, но и спонтанные пижамные вечеринки для нас не

редкость. Дымарский нас обеих немного выбил из колеи, и мне это

совсем не нравится. Но сейчас я тоже хочу побыть одна, поэтому

решаю не настаивать, а просто тоже отворачиваюсь к окну. В салоне

автомобиля повисает гнетущая тишина, которую никто не собирается

нарушать.

Привозим Алю к дому и ждем, пока она зайдет в подъезд. Прежде

чем закрыть дверь, подруга оборачивается и машет на прощание.

Поднимаю руку и активно ею трясу, даже не уверенная в том, что Аля

меня видит.

«Все как всегда, ничего не изменилось», – твержу себе, а после

устало откидываюсь на спинку сиденья.

– Вы поссорились? – спрашивает отец, поймав мой взгляд в

зеркале заднего вида. – Вели себя слишком тихо.

– Нет. Просто вечер был стремным.

– А по-русски можно?

– Плохая вечеринка, пап.

– Хорошо, что она не последняя в вашей жизни.

– Точно… – вздыхаю я, выпуская наружу вместе с воздухом

дурные предчувствия.

Она, может, и не последняя, но не хотелось бы, чтобы стала

переломной. И не станет. Мы ведь все решили. Только почему мне так

горько?

Когда мы с отцом выходим из лифта, в нос бьет резкий запах

сигаретного дыма, а с этажа ниже слышится приглушенный знакомый

голос. Короткие фразы, односложные ответы. Разговор по телефону, это точно.

– Пойди скажи Глебу, что я прощу его только один раз. В

следующий – возьму за ухо и отведу к отцу.

– Не за что будет. Я ему сейчас оба уха оторву, – недовольно цежу

я сквозь зубы.

Шагаю к лестнице и спускаюсь на пролет ниже. Глеб стоит лицом

к приоткрытому окну, не замечая моего приближения. Верхушки

деревьев качает тихий ветер, а внутри меня раскачиваются

эмоциональные качели.

– Ага… Да… Угу… – говорит Юдин, придерживая мобильник

плечом.

Дожидаюсь, когда Глеб закончит разговор, а затем подхожу и

хлопаю его по руке, в пальцах которой зажата сигарета. Окурок падает

на пол, рассыпая красные искорки по светлой плитке. Тушу его, не

жалея подошвы туфель. Глеб таращится на меня, пребывая в легком

ступоре от происходящего, а я гневно дышу носом, глядя прямо в глаза

недоумку, которому жить надоело. Если его отец узнает, то совсем

скоро у меня будет много пакетиков с конфетами и печеньем и повод

посетить не самое приятное место с кучей мраморных плит.

– С ума сошла? – произносит Глеб, наклоняясь, чтобы подобрать

окурок, и выкидывает его в окно.

– У меня к тебе тот же вопрос!

– Тебе-то какое дело? – хлестко произносит он, стреляя в меня

суровым взглядом.

Словесная пощечина ощущается слишком по-настоящему. И что

за день такой? Каких богов я разгневала, а главное, чем? Смотрю на

парня, которого с детства считала другом и который теперь по

неизвестным мне причинам вдруг стал вести себя, как полный идиот, и

у меня окончательно заканчиваются силы. Горечь и печаль

смешиваются со злостью на несправедливость судьбы. Мало того что

Аля запала на того же парня, что и я, так еще и этот… Что я ему

сделала? Или что он сделал с собой?

Я едва узнаю в нем Глебку-Хлебку. И дело не только во внешних

изменениях, такое чувство, что ему промыли мозги инопланетяне или

он целое лето сосался с дементорами.

– Знаешь что? – шиплю я, прищуриваясь. – Пошел ты! Я не

понимаю, в чем дело, да и плевать! Не хочешь со мной общаться? И не

надо! Я просто пришла сказать, что мой папа знает, чем ты здесь

занимаешься, а в следующий раз и твой окажется в курсе.

Собираюсь гордо развернуться и удалиться, но Глеб ловит меня за

предплечье на середине оборота и шагает поближе, заглядывая в глаза:

– Ты чего ревешь?

До того как он спросил, я этого даже не замечала, но сейчас

ощущаю, как влажные дорожки холодят щеки под натиском

прохладного ветра, задувающего в окно. Стираю их свободной рукой и

резко дергаюсь:

– Тебе-то что?

Глеб держит крепко, не позволяя уйти. Отвожу взгляд, ругая себя

за слабость. Глеб, Аля… Почему все, что было привычным и казалось

крепким, в один миг начало рушиться? И если с Алей я уверена, что

мы все уладим, то с Глебом… Он ведь ничего и не сказал мне, даже не

попытался. Обходит стороной, словно у меня какая-то зараза, а все мои

попытки прояснить ситуацию он отсекает. Ну и пожалуйста! И не

нужно!

И снова с ресниц срывается пара предательских соленых капель.

– Тебя кто-то обидел? – обеспокоенно спрашивает Глеб.

– А что? Побежишь разбираться? – отвечаю я и резко втягиваю

носом воздух. – Морду ему набьешь?

– И не только.

– Тогда можешь с разбегу об стенку стукнуться. – Поднимаю

голову и сжимаю губы, глядя ему прямо в глаза и стараясь

контролировать эмоции настолько, насколько возможно.

– Тася… – вздыхает Глеб, ослабляя хватку на моей руке. – Я…

Замираю в ожидании, надеясь услышать хоть что-то, но он

молчит. Отступает, отпуская меня и кусая щеку изнутри. Он всегда так

делает, когда очень нервничает или расстроен. Может, у него какие-то

проблемы, а я, дура, истерики закатываю?

– Что случилось? – спрашиваю спокойно, без обычной крутизны, словно нам – опять семь и самая большая проблема, если мама не

выпустит гулять, после того как зайдешь домой попить воды.

– Ничего не случилось, – сухо отвечает Глеб, засовывая руки в

карманы спортивных штанов, а потом вытаскивает зажигалку и

принимается крутить ее в пальцах.

– Вот и поговорили… – усмехаюсь я.

– Что ты хочешь от меня услышать, Тась?

– Да хоть что-нибудь вразумительное… Когда ты начал курить?

– Летом.

– Ты ведь ненавидишь это. Сам твердил, что курящие спортсмены

– идиоты. Как же твои мечты о соревнованиях и профессиональном

баскетболе?

– Фигня все это, – отмахивается он и достает пачку сигарет.

– Фигня – то, что ты держишь в руках!

Выхватываю у него зловредную пачку и немедля выбрасываю в

окно.

– Что ты творишь? – устало спрашивает Глеб.

– Спасаю своего друга.

– Разве я тебя просил?

– А я не спрашиваю.

– Тась, мы выросли из нашей дружбы. И давно. Хватит уже

притворяться, что тебе не наплевать на меня.

– Тебе мячом по голове не прилетало? Что ты несешь?

– Правду, которую ты сама мне никогда не скажешь.

– И кто тебе сказал ее за меня?

– Я сам понял.

– Какой ты умный… Вундеркиндер, блин. А меня ты забыл

спросить?! – не сдерживаясь, повышаю голос.

– Тише ты, – шикает Глеб. – Нас услышат.

– А я не знаю, как еще разговаривать с людьми, у которых явные

проблемы со слухом. Да и с головой тоже. Ты разобиделся на меня из-за того, что сам себе что-то придумал? Нормальный вообще? Я тебе

еще раз повторяю: не хочешь общаться – не будем, только не надо

сваливать проблемы на меня и в придачу делать виноватой.

Тяжело дышу от длинного эмоционального монолога, а Глеб

остается абсолютно спокойным, чем бесит только сильнее.

– Сколько раз мы виделись летом? – спрашивает он, приподнимая

бровь.

Стараюсь вспомнить. Я точно сталкивалась с ним в лифте в

середине каникул, встречала в магазине вместе с мамой, а еще у

подъезда однажды вечером.

– Парочку… – размыто отвечаю я.

– А сколько раз созванивались или переписывались? – продолжает

допытываться Глеб, словно допрос может все объяснить.

– Ты мне не писал!

– Ты перестанешь орать?!

– А ты перестанешь нести чушь?!

Из коридора доносится шум открывающейся двери и грозный

мужской голос:

– Молодежь! Решайте свои проблемы в другом месте!