испытываю к ним чувство зависти. Хочется разреветься прямо в

столовой, на глазах у всех. Но я героически откусываю слойку и

медленно, словно нехотя, жую. Непрошеные слезы жгут глаза. Дабы от

них избавиться, опускаю голову и часто моргаю… А когда поднимаю, натыкаюсь взглядом на Макара. Тот сидит через пару столов от меня и

как-то озадаченно рассматривает. Наверное, со стороны у меня

слишком жалкий вид, что на меня не похоже… Несколько секунд мы с

Бойко смотрим друг на друга, а затем Макар кивает: мол, что с тобой?

Я демонстративно отворачиваюсь. Пусть общается со своей

драгоценной Алиной. А я и без них отлично проживу. Без Таси и

Макара. Ничего, ничего. Зато у меня есть Олег – самый красивый, умный, понимающий парень на свете…

Отодвигаю недоеденную слойку в сторону и покидаю столовую. В

класс идти не хочется. Осталось два урока истории, но у меня по этому

предмету одни пятерки. К тому же историчка – давняя мамина

приятельница, и я с ней в отличных отношениях. Навру потом что-

нибудь. Но возвращаться на урок и снова сидеть рядом с Тасей как на

иголках… Нет, я этого просто не вынесу!

Уже на крыльце вдыхаю морозный воздух и натягиваю шапку, потому что волосы свои нежно люблю, а без головного убора в такой

холод они точно испортятся. Домой сейчас не тянет. У Мани

закончились уроки, кроме того, она знает мое расписание. Обязательно

сдаст меня родителям. Выдумывать болезнь для исторички – глупо.

Еще маме позвонит, чтобы справиться у своей знакомой о здоровье.

Лучше тихонечко сама с училкой договорюсь, а пока – прогуляюсь.

На улице морозно, но безветренно и как-то непривычно тихо.

Давно прозвенел звонок, опустел школьный двор. Выйдя за ворота, сворачиваю в противоположную от дома сторону. Шагаю к городскому

парку. Там сейчас тишина и покой. То, что мне нужно.

За своими невеселыми мыслями не сразу замечаю слежку. Лишь

после негромкого покашливания за спиной резко оборачиваюсь и вижу

озадаченного Бойко. Мы уже добрались до железнодорожных путей, за

которыми начинается безлюдный осенний парк.

– Ты зачем за мной следишь? – поежившись, спрашиваю я и, словно очнувшись, смотрю по сторонам.

Голые лесопосадки – впереди, и одинокий пустырь с двух сторон.

Так себе картина. Летом здесь, конечно, все выглядит по-другому. Еще

и внезапно сильный ветер подул: стало совсем холодно и неуютно.

А если бы за мной увязался какой-нибудь маньяк, а не Макар? Бр-р. Хотя пару месяцев назад я маньяком и Бойко могла обозвать.

Прозвище ему подходило. Но теперь он одержим Алиной…

– Нашла где погулять, – говорит Макар.

– Тебе-то что? – с раздражением откликаюсь я. – Гуляю где хочу.

– Как кошка – сама по себе? – усмехается Бойко, пронизывающий

ветер забавно взъерошивает его светлые волосы.

– Что-то вроде этого, – соглашаюсь я.

Макар продолжает стоять напротив и внимательно наблюдать за

мной, будто я в любую секунду могу сорваться с места и сделать что-нибудь из ряда вон выходящее. Например, лечь на пути и ждать, когда

меня перережет поезд. Но у меня и в мыслях нет ничего подобного. Я

смотрю на Бойко и не двигаюсь. Пахнет мокрыми листьями, и откуда-то издалека доносится одинокое унылое карканье.

– Серьезно, Макар, зачем ты ушел с уроков и потащился за мной?

– Потому что ты грустная, – отвечает Бойко.

Я, неожиданно для себя, широко улыбаюсь.

– Весомая причина.

– Для меня – да. Ты в столовой чуть не плакала.

– Слойка черствая и невкусная попалась.

– Это из-за Козырь? В школе вы больше не тусуетесь вместе.

– Какая тебе разница, Бойко? – повышаю я голос. – Чего лезешь?

Сержусь я, грущу, чуть не плачу… С кем дружу, кого люблю? Что ты

нос суешь в чужие дела? У тебя теперь есть Алина… Вот и топай…

Ей-богу, не хотела я про Алину говорить! Но ее имя прямо-таки

вылетает из моих уст. А еще отчего-то снова в носу чешется, будто

слезы вот-вот из глаз хлынут… Последние слова я произношу с каким-то театральным надрывом. Аж от самой себя тошно становится. Зато

Макар, услышав мою пламенную речь, неожиданно разулыбался. Чем

снова выбесил.

– Чего скалишься? – не выдерживаю я.

Тогда Бойко негромко смеется и шагает мне навстречу. Теперь мы

стоим рядом прямо перед путями и слушаем звук приближающегося

поезда.

– Аля, ты ведь только со мной так общаешься. Я очень польщен.

– Было б чем гордиться…

– Значит, я – избранный? Как Нео из «Матрицы».

– Ой, Макар, заткнись!

– Вот тебя и прорвало. Ты вообще ни с кем ничем не делишься?

– А с кем мне теперь делиться? – глухо и растерянно отзываюсь я, немного остыв.

– Давай сюда руку, – говорит Макар.

– Это еще зачем? – настораживаюсь я.

Вместо ответа Макар молча берет меня за руку.

Поезд, гремя тяжелыми вагонами, приближается к нам на всех

парах и предупреждающе гудит. А Макар не удостаивает меня

ответом.

– Слушай, Бойко, надеюсь, мы с тобой не будем вдвоем прыгать

под поезд? Я, конечно, расстроена, но не настолько, чтобы Анну

Каренину изображать.

– Кричи, – громко говорит Макар.

– Что? – теряюсь я.

Мой вопрос тонет в грохоте подходящего к нам поезда.

– Кричи! – повторяет Бойко, повышая голос. – Все, что

накопилось… Легче станет! Мне тоже в последнее время хреново…

Хочешь, я первый начну?

Макар, запрокинув голову, хриплым голосом начинает:

– А-а-а-а!

Поезд в этот момент проходит мимо, но совсем близко от нас.

Грохочет, раскачивается… Я вижу мелькающие окна и светлые

занавески. Голос Макара тут же тонет в этом грохоте, и тогда я, последовав его примеру, ору что есть мочи:

– А-а-а-а!!!

Я получаю безумное удовольствие от процесса, а еще кажется, что

вот-вот сорву голос. Макар больше не кричит, зато я продолжаю

громко орать, выплескивая все, что скопилось за осенние месяцы.

Бойко, глядя на меня, смеется. Тогда я прекращаю свой крик и тоже

смеюсь… Нет, смеюсь – это мягко сказано. Я истерически хохочу, привычно похрюкивая.

Поезд длинный. Он торопится, рвется вперед, гремит, стучит, громыхает как гром. Шумит так же громко, как мое вдруг

разволновавшееся сердце. Оно готово вот-вот выскочить из груди, когда Макар вдруг, не отпуская моей руки, притягивает меня к себе и

как одержимый начинает целовать.

Глава 8

Тася

Трудно ли жить без одной руки или ноги? Я думаю, да. Но сейчас

кажется, что мне отрубили половину тела, разделив пополам. Все не

так. Слишком трудно ходить, размышлять, дышать, говорить. Я

потеряла часть себя – и не представляю, как такое пережить или хотя

бы привыкнуть.

Первая неделя после ссоры с Алей – ад. Мы еще сидим за одной

партой, но между нами такой холод, что зима может смело брать

отпуск в этом году. Мы и без нее все заморозим. По школе уже прошел

слушок о нашем разладе. Его трудно не заметить. Радует, конечно, что

нас с Макаровой или слишком уважают, или боятся, чтобы

расспрашивать напрямую, но… пристальные взгляды, шепотки,

обсуждения только прибавляют нервозности к моему и без того

шаткому состоянию.

С трудом доживаю до пятницы, мечтая отдохнуть от ледяного

котла под названием «школа». Конец полугодия давит на плечи, а на

голову сыплется такое количество заданий и контрольных, что

черепушка вот-вот расколется. И последний удар на этой неделе

получаем на уроке английского вместе с грозным заявлением

Виктории Олеговны: «Сегодня пишем диктант!»

По классу разлетаются тяжелые вздохи и тихие ругательства, но

учительница непоколебимо шагает между парт и раскладывает перед

учениками чистые листы. По привычке смотрю на Макарову, чтобы

вместе ужаснуться и поддержать друг друга, но быстро себя

одергиваю. Это больше не про нас. Мы попытались в понедельник

изобразить нейтралитет, но получилось откровенно фигово и

неискренне. Аля так на меня смотрит… Будто я что-то у нее украла.

Но это неправда! Я…

– Готовы? – произносит Виктория Олеговна, прерывая мои мысли, и начинает зачитывать текст.

С головой погружаюсь в выполнение работы. Вслушиваюсь в

слова учительницы и орудую ручкой. В целом все не так уж плохо.

Текст несложный, есть парочка заковырок, но я уверена, что получу

как минимум четверку.

Под конец урока перепроверяю диктант и замечаю краем глаза, что Аля наклоняется ко мне, заглядывая в листок. Действую чисто

машинально, даже не успев подумать о том, что делаю. Подвигаю руку

и закрываю последние два абзаца.

Бам!

Сердце ударяется с такой силой о ребра, что жжет в груди.

Судорога сковывает легкие, мешая вздохнуть, в левом виске

пульсирует острая боль от перенапряжения. Боюсь представить, какое

сейчас у Али лицо, и замираю.

Громкая трель звонка едва воспринимается на слух, сижу, не

шелохнувшись, и гляжу перед собой в пустоту. Макарова резко

подскакивает, и парта чуть не взлетает в воздух. Аля пулей выбегает из