грохотом отправляю на тумбочку. Из комнаты выглядывает Маня.

– Свидание не удалось? – спрашивает сестра.

– Ах, при чем здесь это? – в сердцах восклицаю я, мучаясь с

замком молнии на сапоге. Стоит мне только присесть на корточки, как

тут же вразвалочку подходит Арнольд и пытается облизать лицо.

– Ну и как он целуется? – продолжает допрос Маня.

Почему-то снова первый, о ком я думаю, – это Макар. Поэтому на

всякий случай уточняю:

– Кто? Олег?

– Нет, блин! Наш Арнольд! – сердится сестра, а бассет-хаунд

действительно все-таки успевает облизать мне щеку. – Или ты еще с

кем-то успела поцеловаться?

Представляю Манино лицо, когда она узнает, что этот «кто-то» –

ее обожаемый Бойко.

– Не твое дело, Манюня, – говорю я, наконец справившись с

сапогом.

Быстро снимаю куртку и шагаю в ванную. Маня – за мной.

– А я думала, ты с Олежкой поссорилась. Он ведь с Тасей…

– Не говори мне об этой предательнице!

– Значит, ты все знаешь? – ахает сестра. – Я их видела.

– Ага. Козырь болтает всякие гадости про меня.

– И как ты… – начинает Маня.

– Мне неприятно это обсуждать! – повторяю я и захлопываю

дверь перед носом Мани.

Включаю воду, и пока та с шумом стекает, растерянно смотрю в

зеркало. И чем дольше гляжу в свои испуганные зеленые глаза, тем

сильнее кажется, что мое отражение вот-вот растворится…

Что со мной? Я словно под дурманом. Достаю телефон из кармана

джинсов. Отправив Олегу в ответ несколько сердечек, пялюсь на

последнее сообщение для Бойко. Зачем я ему написала про пятницу?

Дура!

Но послание не доходит до адресата. И только теперь меня

осеняет, что дело не в плохой связи. Макар просто сунул мой номер в

«черный список»…

Глава 9

Тася

Двадцать пять… Двадцать шесть… Двадцать семь…

Шумно выдыхаю на подъеме, напрягая пресс. Мышцы живота

горят, лоб и шея вспотели, но я упрямо продолжаю третий круг

упражнений, стараясь не обращать внимания на заложенный нос.

– Тася! – строго произносит мама.

Ложусь на пол и запрокидываю голову, чтобы встретить

недовольный родительский взгляд.

– Я тебя дома оставила, чтобы ты поскорее выздоровела, а не для

того, чтобы ты надрывалась. Что за шутки? И не надо рассказывать, что с высокой температурой жир сжигается быстрее. А ну, марш в

постель!

Спорить нет никакого желания. Поднимаюсь на ноги, ощущая

легкое головокружение, валюсь в кровать. Мама подходит ближе и

присаживается рядом, укрывая меня одеялом. Касается прохладной

ладонью моего лба, смотрит в глаза и напряженно вздыхает:

– Тась, что ты творишь? А?

– Я за последние четыре дня съела годовой запас шоколада и

цистерну сгущенки, – тихо отвечаю я. – Как думаешь, можно ли где-то

арендовать фуру? Потому что другой транспорт теперь мне не

подойдет…

– Я не об этом…

Свожу глаза к носу, пытаясь отвлечь маму своими кривляниями.

На серьезные разговоры у меня сейчас точно не хватит сил.

– Не сработает… – строго предупреждает мама.

– Все хорошо, мам. Тебе…

– И это тоже, – перебивает она, накручивая на палец одну из моих

тугих кудряшек, которые сбились в псевдодреды из-за трех дней

валяния в постели. – Дочь, давай выкладывай. Что случилось?

Что? Ничего не случилось! Ничего, блин, кроме катастрофы

вселенского масштаба. Меня предала лучшая подруга; парень, который

мне нравится, начинает отчего-то меня больше раздражать, чем

привлекать, а мой, казалось бы, единственный друг забил на меня, потому что у него появилась девушка. И все прекрасно! Замечательно!

Лучшее время в жизни!

В глазах появляются слезы, и я накрываюсь одеялом с головой.

Чувствую, как мама наклоняется ниже и прижимается щекой к моему

лбу. Она обнимает меня через преграду и срывает последний хлипкий

замок на двери, за которой я спрятала боль и разочарование.

Есть что-то отпускающее в объятиях матери. И я позволяю

самому родному человеку увидеть меня без ширмы стойкости и

безразличия. Выпускаю наружу все, что копилось последние пару

месяцев, и рассказываю историю с самого начала, наблюдая, как мои

ладошки крепко сжимают теплые и ласковые руки.

– Девочка моя, какой ужас, – произносит мама, не пытаясь скрыть

негодование. – Просто кошмар! Я бы хотела сказать, что это ерунда и

ты обо всем забудешь, только сама знаю: легче не станет.

– А вообще станет? – спрашиваю с царапающей душу надеждой.

– Конечно. Такое нужно пережить. Ты у меня сильная девочка.

Дай себе время. И не надо прятаться здесь, так проблемы не решаются.

– Знаю, мам… Но лучше мне еще немного побыть в изоляции. Не

хочу никого из них видеть, для их же безопасности. Думаешь, папа

обрадуется, если меня придется забирать из полицейского участка?

– Собираешься побить их всех? – усмехается мама, глядя на меня

больше с одобрением, чем с предостережением. – И теперь массу

набираешь?

Она в молодости была грозой района, все ее врагини ходили и

оглядывались, переживая за свои прически. Мне папа рассказывал и, по-моему, даже восхищался. Может быть, поэтому и я рассматриваю

подобный вариант развития событий. Лучше пусть тебя боятся и

недолюбливают, чем унижают и смеются, – закон джунглей, – а школа

тот еще обезьянник.

– Не хочу, но могу… – бурчу, сдувая надоедливую кудряшку со

лба.

– Тогда и правда тебе лучше посидеть дома, пока не остынешь. Во

всех смыслах. Похоже, снова температура поднялась. – Мама трогает

мой лоб, а после убирает руку, недовольно поджимая губы. – Никакого

спорта, пока не выздоровеешь! Ясно?

– Кристально… – сухо отвечаю я, предвкушая еще несколько дней

самобичевания. Если я ничего не делаю, то думаю. Но думать

получается только о плохом.

– Тась, мне с трудом верится, что Аля могла так поступить с

тобой. Совсем на нее не похоже.

Ауч! Удар в больное место. Ничего меня не задевает так сильно, как подстава от Макаровой.

– И я тоже так считала, мам. Но Олег бы точно не стал врать.

– Уверена?

– А зачем ему это?

– Мальчики не отличаются особой хитростью, но и списывать со

счетов их нельзя. Ты сама говоришь, что у тебя к нему двоякие

чувства. А это уже интуиция, доченька. Иногда стоит к ней

прислушиваться.

– А ты сразу влюбилась в папу?

– Конечно, нет! Он раздражал меня до ужаса. Весь такой

правильный и спокойный, что хотелось станцевать у него на макушке, лишь бы увидеть хоть какие-нибудь человеческие эмоции.

– И-и-и?.. Как получилось, что вы вместе двадцать лет?

Мама меняется в момент. На лице проступает сияние нежности, взгляд теплеет. Она определенно вспоминает что-то очень хорошее и

дорогое сердцу.

– Только рядом с ним я могла быть собой, – признается она с

улыбкой. – Ничего из себя не строить и не переживать из-за потери

имиджа. Он принял меня такой, какая я есть, полюбил и уже не

отпустил.

– Прямо как Аля с Макаром, – ухмыляюсь я, вспоминая эту

парочку.

Ну ведь правда. Бойко (так же, как и я) знает Алю совсем с другой

стороны: с нормальной, настоящей. Он видит, что она не идеальна, но

до сих пор ходит за ней хвостиком, несмотря ни на что.

Пуленепробиваемый пацан. Вот за что я его и уважаю. Какие глубокие

чувства. И почему Аля ничего не замечает?

– И не только Аля с Макаром, – говорит мама, хитро улыбаясь.

– А кто еще?

– Ох, доча… Когда у тебя глаза-то откроются?

– О чем ты?

– Проехали, – отмахивается она. – Сама скоро поймешь.

– Мам, что мне делать?

– Отмечу сегодняшний день в календаре. Тася просит совета… –

хихикает она, а я злюсь.

– Мама!

– Мама, мама… – Она качает головой, будто устала от меня, но я-то в курсе, что это просто дразнилки. – Как минимум тебе стоит

поговорить с Алей еще раз.

– Мне сложно… Я тоже натворила дел. – Вспоминаю, что на

диктанте по иностранному повела себя, как настоящая жаба. – Она

злится и вряд ли будет разговаривать со мной.

– А я думаю, она скучает по тебе, как и ты сама, – произносит

мама и проводит пальцами по моей щеке, глядя в глаза. – Вы ведь

подруги. И ты это знаешь.

Хотелось бы верить… Тоска ложится камнем на грудь. Три дня

постельного режима я практически ни с кем не общалась. Не хотела.

Даже переписку с Дымарским свела к минимуму, объясняя это тем, что

у меня очень высокая температура и каждую минуту хочется спать.

Хотя по-настоящему мне каждую минуту хочется рыдать и орать во

всю глотку: ведь я не понимаю, что со мной происходит и каким боком

в мыслях об Олеге постоянно появляется Глеб, облизывающий свою

девушку.

– Ладно. – Мама хлопает себя по коленям и встает. – Сварить тебе

макароны? Я купила твои любимые фарфалле[2], и сгущенка, кажется, тоже есть.

– Ну мам! – ною я. – Хочешь, чтобы на меня точно никто больше

не посмотрел и я осталась старой девой?!