Свое шоу я уже отыграла, с привычной сноровкой, почти автоматически, и это было большое облегчение; но я плыла по жизни без перспектив и без радости, плохо выглядела и производила впечатление больного человека.

Янни нашел себе новую подругу. Ее звали Штефферль, она была двадцати шести лет от роду, смазливая, белокурая девчушка со слабым характером, которая каждое утро вставала в половине седьмого, чтобы подать ему завтрак в постель. Она вернула ему чувство собственного достоинства в области секса. Я полагала, что заслужила более достойную преемницу, чем фабричная работница из Австрии, — все же эта Штефферль была действительно довольно глупа. А мой муж был все еще мой муж. Янни был очень, очень влюблен.

Штефферль сбежала от него через несколько месяцев, по поводу чего он стал предъявлять мне претензии и захотел тут же развестись. Видите ли, Штефферль собиралась уже выйти за него замуж и родить ребенка, а я постоянно вмешивалась и наводила на нее ужас своим призраком экс-жены, упрекал он меня. В этой ситуации он показался мне инфантильным и невоспитанным, а его упреки — чудовищно несправедливыми. Позже он сказал мне, что испытывал почти физическую зависимость от нее, подобную той, которую испытывала я сама по отношению к Симону, и если бы у них и в остальном все пошло бы, как у меня, то вряд ли эта Штефферль ушла бы от него сама. Так что, возможно, для него это было только к лучшему.

— По воскресеньям она постоянно хотела сидеть перед телевизором и смотреть передачу про какого-нибудь Шарика или Бобика! Ее необыкновенно привлекали передачи о животных, и, пожалуй, ничего кроме них. С ней практически не о чем было говорить… — говорил он позже.

Но в то время все попытки сближения и примирения кончались ничем, наши эмоции были еще слишком бурны. Разговор, который мы вели, мирно прогуливаясь, касавшийся проведения предстоящего рождественского праздника — первого с тех пор, как он ушел, — закончился безобразной ссорой. Я, конечно, понимаю, что у него тогда были проблемы, но ведь и нервы у него получше моих! А у меня тогда никакого просвета даже и не предполагалось, я все сильнее страдала из-за нерешительности Симона, убивавшей меня.

Совместное с ним существование превратилось в монотонный бег по кругу, мы вместе тренировались, занимались сексом и вели длиннейшие телефонные разговоры, во время которых я всегда говорила больше, чем он. Все застоялось, всякое возможное развитие зашло в тупик, мы никуда не двигались больше.

А может, это и к лучшему, говорила я себе.


Я поставила ему ультиматум, первый из многих, и была настроена крайне серьезно. Я хотела внести в свою жизнь порядок и определенность. На следующий день Симон пришел и провозгласил:

— В субботу, 22 октября, я приду окончательно. Я собираюсь все рассказать жене!

О, Бог мой, в который раз!..

Четко определенная дата в равной мере и воодушевила, и ужаснула меня. Наконец-то он весь, полностью, будет моим… Но, с другой стороны — что я с ним буду делать? Про себя я так решила, что, видимо, его секс со своей супругой становится бесцветным, а со мной — как раз наоборот. И он не прекращал разглагольствовать о нашем совместном будущем.


Приближался назначенный день.

Вместо восьми часов, как договаривались, он позвонил в десять и начал плести какие-то небылицы о людях, которых он в свое время «кинул» и которые якобы теперь нажимают на него и требуют назад свои деньги, поэтому ему сейчас срочно нужно в Деггендорф и он может там несколько задержаться.

Я задремала, вконец вымученная ожиданием. А в полночь в ужасе подскочила — Симон еще не приехал! Я бросилась к машине, подгоняемая каким-то неясным, тревожным чувством, помчалась к его дому. Там я припарковала свою машину на достаточном расстоянии от дома и подошла сколь можно близко, чтобы посмотреть, дома ли он, стоит ли его машина перед входом?

Я приблизилась к садовой изгороди прямо под окнами жилых комнат, как раз так близко, чтобы услышать, как он самозабвенно трахает свою жену, которая стонала и выкрикивала бессвязные непристойности. Это звучало похотливо, горячо и истерично. И мало напоминало «бесцветный супружеский секс».

Я была вне себя от такого наглого обмана. Шок был так силен, что почти лишил меня дыхания. Я развернулась и бросилась прочь оттуда. Мне не хватало воздуха… Мысли проносились с бешеной скоростью. Меня потрясло не то, что он оттрахал свою жену, а его лицемерие. Но что мне делать? Он был неуязвим для критики, словесные атаки оставляли его холодным. А когда он напакостит обеим женщинам, то найдет себе других. Учить жизни можно только того, кто хочет учиться. А какое я вообще имею право учить его? Его характер — это его характер. Разве он не имеет права быть таким, какой есть? Выдержать или покончить…

Я села в машину и рванула в темноту леса. Октябрьский холод пробирал меня до костей — я чувствовала себя так, как будто из меня только что выпустили всю кровь, всю жизнь и всю любовь.


Уходи, Лена, беги прочь, пока есть еще время; оставь этого человека, тебе плохо с ним, он делает тебя больной, слабой. Ты, как падший ангел, несешься из света во власть тьмы, и к тебе уже тянутся черные, когтистые лапы…

Ты падаешь и падаешь, и скоро уже никто не сможет тебя удержать… Вставай и иди! Иди прочь от этого человека… В нем нет ничего, что тебе нужно!..


Все напрасно. Не утруждай себя, мой внутренний голос, я знаю, что ты прав. Но я не могу. Оставь меня в покое — печалиться и плакать…


Итак, ему всегда нужна женщина, которая тоскует по нему. Видимо, сама мысль о моем мучительном ожидании так вдохновляет его, что он упражняется на своей жене еще активнее, чем обычно!.. Благодаря моей тоске он чувствует себя полноценнее. Что ж, этого можно было ожидать…

Бог знает, куда я бреду, что позволяю с собой делать?.. И если Симон не имеет понятия об этике и человеческом достоинстве, то у меня-то оно есть; так же, как и у Янни, несмотря на то что наши с ним словесные баталии порой заканчивались почти дракой, мы с ним оба обладаем чувством стиля, такта и внутреннего достоинства!..

А здесь не было ни стиля, ни такта, ни чего-нибудь даже слегка похожего… впрочем, тут было другое: дешевка. А дешевые трюки всегда самые лучшие. Они универсальны и действуют всегда и на всех. А я была на них не способна!

Даже когда мне захотелось сделать что-то похожее, я не смогла. Этот унизительный шок лишил меня сил. Я лежала выдохшаяся, как боксер после нокаута. Он не может встать и пойти. Он остается лежать, объявляется побежденным, и счет становится 1:0. В моем случае было уже — сколько? — 4:0? И я заметила: в этой игре речь шла не о страдании, любви и желании. Здесь речь шла о силе! Кто применит более сильное средство? Наше взаимодействие протекало на многих уровнях, из которых один определенно назывался: борьба не на жизнь, а на смерть!

И так же мне было ясно, что случилось все это не без моего участия. Я ведь с самого начала принялась вывешивать хвастливые лозунги, и по поводу своей сексуальности в том числе. И таким образом, я где-то специально, а где-то неумышленно спровоцировала его на противодействие. Я действовала открыто и энергично, но при этом не предположила противодействия, а когда его ощутила, то недооценила поначалу. Я с самого начала давала понять, что его скудным интеллектом меня вряд ли можно удовлетворить — в лучшем случае его телом. И я не отметила ни одной его заслуги и не заметила вызова.

Я попробовала что-то изменить, но опять ничто не стало лучше. Наоборот…

ОДИНОКАЯ КОРОЛЕВА

Остаток года пролетел в бесконечных, чуть ли не еженедельных, почти официальных переговорах, в процессе которых Симон и я обсуждали его окончательный приход ко мне.

Один раз причиной, почему он чуть не сделал-таки этот жизненно важный шаг, послужил какой-то особенно напряженный рабочий день; в другой раз он побоялся, что его жена что-нибудь с собой сделает, если он уйдет; в третий его одолел недуг; а когда все возможные доводы были уже исчерпаны, он просто чистосердечно признавался в своей слабости и неспособности сделать этот шаг. Эти постоянные отсрочки совершенно меня изнурили, они лишили меня стойкости, подорвали силы и расшатали нервную систему. Каждый раз, когда приближался вновь назначенный день, я страшно волновалась, волновалась так, что немели руки и ноги, и к этому всегда добавлялся еще больший стресс, когда снова выяснялось, что он все-таки не придет.

— Ради Бога, — сказала я ему как-то раз, — перестань меня мучить! Давай покончим с этим. Давай я просто останусь твоей любовницей… Подумай — тогда у тебя будет сразу две женщины. А у меня — моя свобода. Я ведь совершенно не горю желанием стирать твои носки, и, к тому же, мне не нужно, чтобы со мной в одном доме постоянно находился мужчина. Подумай хорошенько — нам обоим это было бы гораздо удобнее!

Нет, этого он не хотел. Это ему не подходило. К тому же, его, вероятно, не устраивало, что я в таком случае получу свою свободу. Об остальном он молчал. Но едва мы приближались друг к другу, он снова и снова начинал:

— Я люблю тебя, люблю тебя так сильно, как еще никого не любил! Я хочу остаться с тобой, жить с тобой, всегда! Только с тобой я хочу встретить старость!..

Как пластинка, которую я так любила слушать. И каждый раз, когда он бывал серьезно настроен, я брала с него обещание подтвердить свои слова делом, и он всякий раз обещал мне это.

Этот Симон порой казался мне существом из другого мира, с которым я не умею правильно обращаться. Я была недостаточно продувной, чтобы не попасться в клейкие сети его обещаний. Искусство обольщения, как и прочие, имеет свои законы. Тот, кто соблюдает их и знает все правила, при достаточной выдержке может получить от любой женщины все, что захочет.