Между тем я стала гораздо смелее, мне нужно было только немного освоиться. Любопытство и удивление, восхищение и воодушевление зажгли огонь в моей душе.

По правде говоря, я собиралась в эту ночь спокойно поспать, чтобы посвежее выглядеть на следующий день, но в два часа Рикардо постучал в дверь, потом еще раз и еще… Я затаилась. Пятиминутная пауза, затем снова стук; причем на этот раз он стучал настойчиво и не переставая. Чтобы не разбудить всех вокруг, у меня не оставалось другого выхода, кроме как открыть ему дверь. Он хотел, чтобы я ему открыла, я должна была ему открыть — и, конечно же, я ему открыла. В конце концов, это не затянется надолго, — подумала я про себя, — не больше, чем на сорок минут.

— Пойдем в мою комнату, у меня там виски и немножко музыки!

Мы стояли в темной комнате. Я была раздета. Он просунул руку между моих ног и сквозь зубы втянул в себя воздух, с полузакрытыми глазами повторяя:

— Пойдем, пойдем!

В его комнате я не успела взять сигарету, как он, уже раздетый, стоял передо мной с тугим, возбужденным членом. Когда я села на кровать, он поднес его к моему лицу.

— Возьми! Возьми его!

Я взяла его в рот и сделала все, как было велено.

— Я небольшой, но с характером! — сказал он, пристально глядя мне в глаза. Мы легли на кровать, он просунул свой палец мне между ног и стал там орудовать, делая иногда почти больно. Кроме того, он кусал меня за соски, дергал за волосы, снова наклонял мою голову к своему члену и приказывал:

— Соси! Соси его!

Похоже, что мужчины понятия не имеют, как удовлетворять женщину, они умеют только приказывать. Затем он перевернул меня на живот и поставил за четвереньки. Подполз сзади, смочил слюной мой анус и ввел в него свой член. Сначала один небольшой толчок, затем полное, глубокое вхождение на всю длину, — так что я начала хватать ртом воздух. Он и не подумал ослабить напор, не представляя, что это нужно делать мягко, с остановками, аккуратно, только тогда можно доставить удовольствие.

— Я трахаю твой зад! Я трахаю твой зад! — все время бормотал он.

Потом приподнял меня.

— Пойдем! Пойдем! В ванную, перед зеркалом. Смотри на отражение, — сказал он.

Я увидела нас — я, как пчелиная матка, большая, светлая, мускулистая, и он, черный и крепкий на мне.

— Смотри! — сказал он. — Люблю скорпионов!

Великолепное зрелище. Он как скорпион висел на мне и впивался в мою измученную плоть своим жалом.

Он пригнул меня книзу так, что пришлось упереться в пол ладонями, ступни вместе, ноги прямые в коленях. Слава Богу, у меня очень гибкое тело. Того момента, когда он кончил, я не уловила. Все эти мужчины на Бали, как, впрочем, и многие немцы, в момент кульминации никогда и звука не издадут. Они не стонут, не говорят ничего — ничего. Он вытащил свой пенис, старательно вымылся, надушился. Мне в очередной раз пришла в голову мысль о СПИДе, но я знала, что останусь здорова, потому все что я делаю, я делаю правильно.

Потом мы вернулись в комнату и я заставила его вылизывать меня, заставила повертеть немного своим маленьким розовым языком, а потом удовлетворять меня рукой. Я ему сказала, что не нужно быть таким грубым, и сама водила его пальцем. Он учился быть нежным, а я — приказывать.

ЛУЧШИЙ

Раньше мне было незнакомо ощущение того, что мой друг, мой любовник может удовлетворять меня настолько, что все другие рядом с ним меркнут и сникают, бывают либо слишком грубы, либо слишком быстры, слишком незначительны или просто очень тупы; что тот мужчина, оставшийся дома, просто и есть самое лучшее. Я впервые в своей жизни сталкиваюсь с такой ситуацией. Все мои прежние партнеры не были хорошими любовниками, только в первые полгода наших отношений что-то было интересно и приятно, а потом секс с этим человеком переставал меня интересовать. Но это совершенно другой случай. Я делаю здесь все, что хочу, и полностью свободна. И несмотря на все это, я тоскую по Симону, по его рукам, телу, его терпению, мягкости, непредсказуемости, нежности. Он просто и в самом деле хорош.

И СНОВА МАЧО

Со мной произошло что-то редкостное.

Чем свободнее я жила и чем безграничнее была в сексуальном плане, тем лучше себя чувствовала. Я чувствовала себя независимой, свободной, сильной и, хотя, зачастую была вынуждена делать то, чего не хотела, все-таки чувствовала себя гораздо лучше, чем когда была зациклена на одном мужчине. Хуже всего я чувствую себя, когда храню верность. Тогда я становлюсь зависима, настраиваюсь на настроение и образ жизни своего мужчины. А это не приносит мне ничего хорошего. Свобода и верность — обе должны иметь место.

Все здешние мужчины: бразильцы, французы, австралийцы и прочие, часто бывали грубы. Они дергали за волосы, чего-то требовали, они часто бывали несправедливы, но одно только это еще было терпимо. Эти ощущения мне знакомы по Янни, но не в сексуальной сфере, а в коммуникативной. Когда человек тебя провоцирует — несколько жестоко и немного грубо, — ты и сама становишься такой. И агрессивной. Это идет женщинам на пользу — когда их провоцируют. Для меня это провокация, на которую я реагирую, как мужчина. Я по натуре склонна к тому, чтобы в жизни и в любви быть слишком мягкой и уступчивой, быть ласковой, привязчивой и пассивной — но теперь начинаю избавляться от этих качеств, и становлюсь все активнее. Мягкость требует твердости. Я больше уже не пускаю дело на самотек, а беру его в свои руки. Мачо — это еще не самое плохое, пока ты не подчиняешься им, а осознаешь силу их и им подобных и учишься быть агрессивной и требовательной и брать от жизни то, что сама хочешь. В этой жизни побеждает тот, кто берет от нее, что хочет, и делает то, что хочет, и понимает, что он хочет делать. Это относится и к женщинам. Я была не в состоянии действовать без катализатора. Я нуждаюсь в ком-нибудь, кто грубее, сильнее, жизнеспособнее; кто увлек бы меня — а у меня есть способность увлекаться! Тогда все мои способности просыпаются и я начинаю приходить в форму.

Через некоторое время стало уже неважно, есть кто-то в комнате или нет. Все они были одинаково плохи, холодны, за редкими исключениями. Началось пресыщение. Я была полна по самые края, с меня было довольно. Пила я или не пила, тоже уже стало неважно. Однако засыпать на Бали я могла только в пьяном виде.

Куда ушли те времена, когда я достигала оргазма за две минуты? Они вернутся, когда взбодрюсь и приду в форму, я знала это.

Один-единственный раз я отправилась спать, не пойдя на дискотеку. Мои силы были на исходе, настоятельно требовался отдых. Симон каждый день посылал мне факсы, где подробно описывал свою тоску по мне. Я тоже тосковала по нему, но иначе. В целом, я больше уже не доверяла ему, зная, что отнюдь не всегда он подкрепляет свои слова делами.


В моем распоряжении были еще два дня, после которых предстоял чудовищный перелет назад, в Германию, и это приводило меня в ужас. Мне уже не доставляли никакой радости ни экскурсии, ни мужчины, ни занятия спортом. Я занималась йогой, водной аэробикой, ходила на массаж, но уже отчетливо хотела домой. Кульминационная точка последних двух лет пройдена, я переполнена, сыта по горло.

Я так думала. Однако последние дни, включая перелет, составили блестящий финал всей этой авантюры.

В последний день я была уже так измотана, что уснула прямо на дискотеке — просто улеглась на подлокотник кресла и отключилась. Никто этому не помешал. Перед этим я заняла третье место в конкурсе на лучшее исполнение рок-н-ролла с партнером, удачно выбранным за две минуты до начала. Час я проспала, потом поднялась и собралась пойти домой. Мой ключ от номера сломался еще днем, и я попросила администратора найти провожатого, чтобы открыть дверь. Проводить меня поручили охраннику в белой рубашке и черной форменной фуражке. По дороге он спросил у меня — сонной, разбитой, с тяжелой головой, какой я тогда была:

— Ты не хочешь заняться со мной любовью?

Одним больше, одним меньше, — подумала я, — почему бы и не воспользоваться?

— Ладно, идем ко мне.

И бесстыдное чувство полной свободы захватило меня. Он открыл дверь, разделся: черное тело, мокрый поцелуй. Через некоторое время, чуть задыхаясь, он предложил:

— Я позвоню своему другу. Ты подожди. Мой друг готов прийти сюда и помочь нам закончить это дело.

Я не знала ни имен их обоих, даже вспомнить их лица не могу, помню только возбуждающее ощущение бесстыдства и смуглые, тонкие тела. Я даже не помню, были ли они на высоте в ту ночь. Мне тридцать девять лет, — сказала я себе, — я могу использовать мужчин исключительно как источник наслаждения и сама каждую ночь решать, хочу я секса или нет. Недалекий человек может предположить, что он меня использует, однако это относится к нам обоим. Я не нуждаюсь в том, чтобы изображать желание, в то время как его у меня нет. И когда его нет, то ни одна свинья не смеет подойти ко мне, даже собственный муж. С отсутствием желания ничего нельзя поделать. Чего-то еще можно достичь инстинктивностью. Но гораздо больше — независимостью женщин от моральных воззрений мужчин. Воспитание и условности повсюду пролагают свои границы.

Мужество! Мужество! Мужество! Все, что ты делаешь или хочешь делать, все блокирует страх перед мнением других, перед их смехотворными суждениями, которые не стоят и ломаного гроша! Как может судить обо мне ожиревшее и скучное высшее общество или какие-нибудь служащие, ничего за свою жизнь не пережившие? Никак.

Я могу всех их, восклицающих, всплескивающих руками, визгливых, потерявших самообладание оставить за своей спиной. И ничего мне за это не будет! Я могу жить так развратно, как захочу — я в руках Божьих.

БАЛИЙЦЫ

Очарование Бали…

Есть оно еще или уже исчезло?

Не сбылась моя тоска по отдалению, трансу, новому измерению, погружению в чужую религию. Конечно, нет. Я чужая здесь. У него еще есть своя религия, у народа Бали, но она — в семьях, в местных обычаях, а остаток ее за деньги продается туристам. Бали продает свою душу. И я сама здесь лишь потеряла свою. Все неразвитые страны начинают продавать душу из нужды в деньгах. За пару рупий ты получаешь их искусство, их танцы, их секс. Вандализм туристов наводнил этот мир.