Языком, пожалуй, все же стоит заняться.

Пиши, жду,

Целую крепко-крепко.

Твой Женя


20.10.54

Линусь, Сказка моя ненаглядная!

Вот уже три недели, как пришло твое письмо, а я не могу собраться ответить. Твое письмо пришло за две недели до моей демобилизации, я как раз собирался на побывку, когда получил от мамы открытку, в которой она писала о нем. Я тогда уже собирался писать тебе, а теперь не собрался даже за три недели. Не было как-то соответствующей обстановки.

Линуська, родная, плохо мне очень. Ты не писала ровно три месяца. Я знаю твой принцип: не писать ради того лишь, чтобы отписаться, но вот это-то и плохо. Неужели за три месяца не нашлось ни мысли, ни чувства, которое бы просилось на бумагу?

Перед тем, как сесть за это письмо, я перечитал все твои письма (их не очень много) – я знаю, что ты меня любишь, я и сейчас слышу твое, сказанное по телефону «очень». Я знаю это и помимо всех писем и телефонов. Ты не думай, я не сомневаюсь. Просто не понятно, почему тебе три месяца нечего писать.

Особенно болезненное восприятие отсутствия твоих писем объяснялось тем, что последние два месяца я провел в обществе бывших наших стипендиатов, учившихся в Москве, Ленинграде, Казани. Двое из них женились в Союзе и ждали своих жен, многие из них получали каждый день по письму. Я знаю, каждый день – глупо, но все же не три месяца. И главное: в последнее время во мне как-то практически окрепло решение как можно скорее оформить наши дела. Я более, чем когда-либо уверен в том, что я ни с кем, кроме тебя, неспособен соединить и прожить всю жизнь. Но ведь это так сложно! Мы ведь знаем друг друга немножко в общих чертах, во всяком случае недостаточно подробно. И хотя письма, конечно, не то, все же они много могли бы помочь в этом.

Линусь, как бы мне хотелось сейчас быть с тобой, чтобы нам думать обо всем вместе, если надо, поспорить, но знать, что ты думаешь, какие у тебя сомнения, любимая моя. А поговорить нам нужно о многом. Я ведь так и не знаю, чем жила ты все эти годы, что было содержанием, что давило и что помогало идти. А ведь если идти вместе, то и нести придется обоим, значит все должно быть друг перед другом ясно-ясно.

Я уже предпринял некоторые шаги, скорее «разведывательного» характера с таким расчетом, чтобы в начале будущего года (не позже апреля) нам быть вместе! ( Даже писать страшно). Все это зависит от двух факторов: моей работы и денег. С работой опять неопределенно: меня опять хотят посадить в газету, а я опять ни за что не согласен. Если не пойдет иначе, уйду из ЦК. Но это не так просто, а главное, нужно принимать во внимание, как это может отразиться на возможности моей поездки к тебе. Денег нужно довольно много: в наших деньгах тысяч 10-12 (моя зарплата 1800). Из них тысяч пять на поездку, а остальное на мебель. Вопрос с работой должен решиться в ближайшие дни, а над вопросом «создания денег» я работаю.

Линусь, ласточка моя, курсы я кончил в звании младшего лейтенанта с благодарностью командования. Через неделю после того, как я кончил свое – насколько я себе представляю, довольно плаксивое – письмо, нас реорганизовали, я попал в колею и от моего немного нудного настроения не осталось и следа. До конца курсов я считался одним из лучших курсантов.

Сейчас я в отпуску, наверстываю упущенное, каждый день хожу в кино и театр, на футбол, слушаю много-много музыки. Позавчера смотрел «Анну на шее». Очень-очень понравилось, по-моему, в своем жанре идеально.

Линуська, желанная моя, пиши, ведь ты можешь, а мне так нужны твои письма.

Передавай привет своим.

Я недавно отрыл у Симонова:


…Когда она – не просто ожиданье

Чего-то, что еще, быть может, вздор,


А всех разлук и встреч чередованье,

За жизнь мою любви с войною спор,

Тогда разлука с ней совсем трудна,

Платочком ей ты не помашешь с борта,

Осколком родины сидит в груди она,

Всегда готовая задеть аорту.

Не выслушать… В рентген не разглядеть…

А на чужбине в сердце перебои.

Не вынуть – смерть всегда таскать с собою,

А вынуть – сразу умереть.

Так сила всей по родине тоски,

Соединившись по тебе с тоскою,

Вдруг грубо сердце сдавит мне рукою.

Но что бы делал я без той руки.


Целую

Твой Женя

P.S. Ты подозрительно молчишь о языке. Мне это ведь так важно!

P.P.S. Если пришлешь фотографию, получишь мою, военную. Меняю!


Весной я получила письмо от сестры Жени, прошло, наверное, пол года, и я уже перестала ждать. В нем она подтверждала мои догадки, что Евгений Зандлер – их дед, еще писала, что Женя умер в 1999 году. Она спросила у его третьей жены, не осталось ли писем от бабушки. Но они ничего не нашли. А еще она написала, что Женя не отличался верностью и просто в один момент не сообщил моей бабушке, что перестал ее ждать.


Дорогая Ирина!


Мне очень совестно, что я так долго не откликалась на Ваше трогательное письмо, пересланное мне Йожефом, но никак руки не доходили. На Ваш первый вопрос ответ: да, я сестра Евгения – Жени – Бергмана, а Зандлер – это фамилия нашего дедушки, похороненного в кремлевской стене. Мы жили в Москве до 1946-ого года, в сентябре которого уехали в Будапешт: наши родители были венграми. Женина переписка и встречи с Вашей бабушкой в первые годы разлуки наверное были искренними с его стороны, но он не отличался преданностью и в 1956-ом году женился на венгерке, “забыв” оповестить об этом Вашу бабушку. Женя умер в 1999 г. а я прочитала Ваше письмо его вдове – третьей жене. К сожалению, письма Вашей бабушки не сохранились, но если у Вас есть еще вопросы, пожалуйста, напишите.

С дружеским приветом

Елизавета Бергман


Если поискать, Женю можно найти в венгерской Википедии. Он завязал в политической карьерой и стал известным директором звукозаписывающей венгерской компании. У него даже появился своя фабрика, которая в годы своего расцвета производила около 10 млн пластинок. Я даже нашла его интервью, где он рассказывает про свое отношение к социализму ( все-таки это была неотъемлемая часть его писем), и это довольно интересно:

« Я всерьез считал, что социализм- самая совершенная система в мире, и что его нужно внедрять всеми способами, а при необходимости силой… Мы проводили дни (1956 год), заботясь о зарубежных коллегах, застрявших в Будапеште. Я был свидетелем почти каждого события, я видел, что происходило перед Парламентом и на площади, и то, что я видел, заставило меня понять, что венгерское общество не в восторге от социализма. И это насилие не может изменить мнение людей» ( информация взята из статьи с сайта jbsz.hu “Bors Jeno – Eley volt nuygalomra vaguom, 16.04.1977).

В 1997 году Евгений Бергман ушел на пенсию. «Я хочу наслаждаться жизнью без ограничений, пока я в хорошем психическом и физическом состоянии». Через два года Жени не стало. Он завещал похоронить его в молчании, под звуки III симфонии Малера.

У всех своя история, своя дорога по жизни. Бабушка не переехала к Жене, Женя не дождался бабушку.

Когда бабушки не стало, дед этого не понял – у него прогрессировала деменция. И он, уже не сознавая, что бабушки нет рядом, продолжал пополам делить конфету – такая у них была традиция – пить чай вместе. Почему их свела жизнь, я не знаю. Почему не свела с Женей, тоже. Остается только рассуждать и строить предположения, почему она не уехала. Была бы она счастлива там и нашла ли она счастье здесь? На эти вопросы никто уже не ответит. Может быть, в вашей жизни Женя и Лина все-таки встретятся и будут счастливы, а может, жизнь у них сложится совсем иначе – и это будет другая история. Но что всегда стоит помнить, жизнь многогранна, и что абсолютно точно – она чертовски интересна.


24.12.61

Линуська, родная!

Извини, что так долго не отвечал на Твое замечательное письмо, это воистину свинство, но у меня не хватило совести просто отписаться, именно потому, что оно было такое хорошее, а ответить по-настоящему не хватало сил. Да и сейчас не знаю, хватит ли. Линка, если бы Ты всегда писала так, как в этот раз! Правда Ты почему-то не довела его до конца, но это – не суть.

Ты спрашиваешь, следствием чего являются те изменения, которые во мне произошли. Это ни в коем случае не разочарование в людях или в работе. Я остался по существу тем же «оптимистом», что и раньше. Кажется, я довольно точно знаю, что Тебя поразило. Появившаяся – особенно относительно- мягкость объясняется прежде всего тем, что кончился (вместе с юношеством) период «Shirm und Drang» и вместе с определенным жизненным опытом, не всегда легко дававшимся (были и такие уроки, как 1956 год), появилось понимание и, главное, чувство истины, что на свете есть не только черное и белое. В отношении работы мне самому захотелось заняться чем-то более конкретным, внешней торговлей как призванием я вообщем доволен, конкретную теперешнюю свою работу я недолюбливаю, именно вследствие ее отвлеченности. Но это вопрос нескольких месяцев, может быть, одного года.

Мой «уход вовнутрь» или сосредоточенность, как Ты ее назвала, имеет совсем другие корни. Мы никогда с тобой об этом не говорили, но Ты, конечно, и так догадалась, что моя семейная жизнь не получилась. Я не знаю, смогу ли я с Тобой говорить об этом подробно, да и стоит ли, суть в том, что вот уже три с половиной года мне следовало бы уйти из дому, но это было невозможно по многим причинам. Сейчас, наконец, мне удалось решить этот вопрос, вот уже почти месяц я живу с мамой и Лийкой, поставив крест на прошедшие семь лет. Я не жалею их – у меня вообще привычка никогда ни о чем не жалеть (все к лучшему) – и потом они дали два положительных результата: замечательную дочку ( забрать ее я, к сожалению, конечно, не мог, но все-таки она моя), и несколько весьма ценных приобретений по части жизненного опыта. Как будет дальше, не знаю, пока все не ясно и довольно пусто, но время – великий мастер решать такие задачи, так что я решил целиком на него положиться. Хорошо, времени этим заниматься не остается: много работаю, перевожу, составляю словарь и т.д.