Она потянулась за второй сигаретой. Я чувствовала, как в голове начал стучать знакомый отбивной молоток, все сильнее и сильнее.

Я не хочу, чтобы она это говорила.

Ирка слушала максимально сосредоточенно, на лице — каменная маска. Женька говорила монотонно, на одной ноте, слезы текли по лицу как будто сами собой.

— В общем, думала все — как жить дальше, не знаю. Домой прихожу вечером, сяду на кухне, вроде как надо что-то делать, а мне худо, руки не могу поднять. И так каждый день. А позавчера вечером встретились в кафе, на окраине, в Купчино… Он мне: «Я все продумал. Твоя квартирка оформлялась в браке, моей дуре предки тоже недавно купили трешку на Елизаровской, триста метров от метро, купля-продажа на жену оформлена. Мы с ней не в разводе, так что с жильем все получится и с твоей, и с моей стороны. На трешку в Мурино вполне. Твой будет приличные алименты платить; я все пробил, зарплата белая. Упрется, найдем способ, что б сработало. Ты в недвиге, так что что-нибудь определим. Старшего твоего можно в Кронштадт в кадетское училище отдать, уже не маленький, восемь лет. Там сейчас очень круто стало — полный пансион; от понедельника до пятницы, по желанию может и на выходные оставаться; кормят до отвала, и казармы теплые, форму выдают. Костя из убойного с Каменностровки своего отдал, говорит, супер. Мелкая пока пусть подрастет. Короче, все неплохо, можно попробовать. Думаю, не пропадем». Смотрит на меня, веселый такой, весь на подъеме. А я слушаю и чувствую, как в груди все сжимается. Вроде как это он, все тот же, что и несколько лет назад, а вроде как совсем другой человек. Я все всматривалась, девчонки, все смотрела, во все глаза… старалась найти, где же тот, без которого даже дышать было невозможно. А его и нет уже. Понимаете?! Нет его, оказывается. Ничего не осталось. Хотя нет, осталось, конечно. Только моего старшего надо сдать в военный детдом, а потом и младшую через пару лет — еще куда-нибудь. И зажить счастливо вдвоем, в Мурино, в на халяву доставшейся квартирке. Вот так вот, девочки… Больше и сказать нечего.

Ирка на последней фразе громко выдохнула:

— Фу, слава богу. Я уже заволновалась, черт подери. Ну и напугала, Женька. Вот так и закуришь, блин! Конечно, нет этого человека. Потому что и тогда, в прошлом, это был просто мент, со всеми вытекающими. Дорисованный тобой персонаж, с реальностью имел мало общего, а теперь и подавно. Ментовка есть ментовка, а годы идут.

— Нет, Ирка, он был. Я помню, как глаза у него светились. Помню, как он был счастлив.

— И что, тот самый счастливый человек мог такое говорить?

— Нет, не мог.

— Ошибочка. Тут даже не в ментовке дело. Это и есть самая настоящая личность, один и тот же мужчина, и теперь, и семь лет назад, ясно? Не каждый, в конце концов, пойдет в уголовку работать; надо быть человеком определенного склада, особенно на современном этапе развития России-матушки. Но это другая тема. Короче, Женька, кончай убиваться. Все банально, розовые очки на пике гормональной активности никто не отменял.

— Может, и так, не мне судить… Просидела в тот вечер с ним до темноты; гуляли по улицам, планы строили. Шла и представляла: это я с другим, с тем самым человеком, из моих воспоминаний, и хоть на этот вечер мне останется то чувство, из прошлого. Под локоть его взяла, прижалась… У него такие плечи, девочки… Потом изобразила, что мне из дома звонят, машину поймала. Утром написала ему всякой хрени, про какие-то неожиданные обстоятельства, проблемы с мужем или что-то еще, не помню… да он не дурак, все понял. Так что вот и все.

Ирка к этому моменту окончательно убедилась: опасности для нашего маленького благополучного социума нет никакой. Как говорится, пролетело прямо над головой и никого не задело, посему Асрян спокойно встала из кресла и снова затеяла варить кофе. Одна минута тягостной тишины, нарушенной приглушенным Иркиным смехом. Она стояла у кухонной плиты, к нам спиной; засмеялась, а потом повернулась и сказала:

— Девчонки, а знаете, как французы называют женский оргазм? «Маленькая смерть». Little death! Жалко, не знаю, как по-французски… представляете? Не в бровь, а в глаз.

Женька вряд ли слушала Иркины всплески психоанализа, а я почему-то разозлилась. Возможно даже, в первый раз в жизни я очень разозлилась на Асрян. Я сидела неподвижно и чувствовала, как все сильнее и сильнее холодеет тело, руки и ноги становятся деревянными, неживыми.

Я замерзаю, мне плохо. Надо ехать домой.

Ирка прибавила громкости:

— Так, девочки. Пьем кофе. Женька, я тебе сейчас рецептик подгоню, новые антидепрессанты, очень гуд. И попробуй не пить! Я все равно увижу, если захалявишь, понятно? И вообще, все хорошо, и не просто хорошо, а как нельзя лучше. Возражения есть?

Никто не возражал. Как можно возражать против очевидного? Минут через двадцать подъехало такси, я сгребла Женьку в охапку, кое-как напялила на нее пальто и потащила на улицу. Посадила на заднее сиденье, сама села рядом. Слава богу, она больше не плакала, а у меня началось позднее зажигание — тяжелый отбойный молоток наконец-то вырвался наружу.

— Женька… так что же получается, ничего не было? Только иллюзии? Получается, не было любви?

Женька говорила тихо, почти шепотом:

— Да, может, и не было, Ленка. Я теперь ничего не знаю. Какая разница?.. Одно знаю точно, он живет в моей памяти такой, какой был тогда. А теперь вот что… Я очень рада, что вышла замуж, что родила Дашку, и что у меня прекрасный муж. Я буду с ним, и мне будет хорошо. И детям моим будет хорошо. Знаешь, теперь я буду приходить домой не позже пяти.

Каково это на вкус — добивать раненое животное?

Она уронила голову мне на колени, свернулась калачиком и больше не сказала ни одного слова до самого дома.

Я возвращалась в семью последней; время позднее, около двенадцати. Время, не предназначенное для замужних дам. Маленький дворик перед нашим домом всегда забит до отказа; дорогие иномарки терлись друг о друга, раздраженно и высокомерно. Парадная тоже — совсем непривычна для рядового петербуржца, жителя спальных районов. Она просторная, с высокими потолками, широкими лестницами и лепниной на стенах. Я села на ступеньку и дала себе целых пять минут. Собраться, сосредоточиться, войти и продолжить радоваться своей прекрасной жизни. Потому что она и правда очень хороша, моя теперешняя жизнь — в ней есть все, даже слишком много для простого жителя города на Неве. В этой жизни совсем не обязательно страдать; ведь бывает так, что человеку выпадает шанс прожить долгие годы необременительно и с удовольствием. Мне кажется, я заслужила такую жизнь, потому что не была рождена наследной невестой с отцом из Смольного; все, что у меня имелось — результат сложных событий и тяжелого труда. А все остальное — пыль и неприятные воспоминания. Я встала, подошла к нашей двери и достала из сумки ключи. Снова знакомый звук за спиной; можно было даже не сомневаться, кто это; несчастная соседская гостья, опять торопится куда-то в самую темноту. Тот же непонятный сверток с книгами, дешевый запах, сильно поношенное пальто и дурацкая шляпа.

Как можно столько месяцев ходить в одном и том же?

На этот раз я даже успела поздороваться ей вслед, но ответа не последовало, как будто она не слышала. Появление ночной соседки резко переключило ход моих мыслей, в голову пришло несколько очевидных выводов: девушка не совсем в себе; вероятнее всего, хронический клиент психиатрии, судя по одежде и поведению, это раз; и второй вывод: сосед явно скрывает ее, не желая распространяться о проблеме, что само по себе подтверждает первый вывод. Для простой студентки, работающей по ночам, она слишком странно выглядит и слишком странно себя ведет. Не исключено, что глухонемая. Я решила, что утром обязательно выясню через Сергея, что и как. Но в очередной раз забыла.

На майские праздники компания так и не собралась. Оксанка находилась в сезонном эпицентре детских болячек, Женька сказалась больной и осталась дома, с мужем и детьми. Мы с Асрян, будучи свободными от маленьких детей и депрессий, уехали к ней в Финляндию, прихватив Костика и его семейство. Стиль отдыха с тяжелой асрянской руки поменялся радикально — никакого обжорства и избытка алкоголя, а только длинные прогулки, велосипеды и пробежки по утрам. Из прежних удовольствий осталась только баня. Мужчины — первые, на самый тяжелый пар; потом дети, а потом я, Ирка и жена Костика. Как же это современно — три женщины после тридцати, у каждой за плечами материнство, а тела больше похожи на девичьи; на бедрах и животе следы строгой диеты и упорных тренировок. Все как положено — стройные ноги, пресс и даже бицепсы. Только груди слегка тяжелее, чем у юной девушки, и предательские извилистые ниточки растяжек на боковой поверхности живота, но их почти не видно. Косметология делает свое дело — наши дамские сумочки ломились от всевозможных баночек, тюбиков и коробочек немалой стоимости. По крайней мере, у меня и Асрян.

Молодость — вот оно, вечное и ускользающее. Нет ничего дороже, чем молодость.

Идея физкультурного отдыха оказалась не очень-то популярной; мужики поддержали нас больше формально, чем с вдохновением. Основной вид мужского спорта — прятать по укромным местам бутылки дорогого виски, а то вдруг товарищ главнокомандующий окончательно введет сухой закон. Для создания видимости Сергей и асрянский Сашка играли в настольный теннис, а Костик покашливал после утренней сигареты, лежа в гамаке. Погода стояла прекрасная.

Дети выросли и больше не нуждались в обществе родителей; затащить на совместную тусовку у тети Иры становилось все сложнее и сложнее. Развлечения состояли в основном из компьютерных игр, Интернета и всего, что к нему прилагалось; причем как днем, так и ночью, судя по громкому смеху со второго этажа посреди темноты. Только моя Катерина каждое утро проводила целый час по индивидуальной программе: ровно в девять надевала спортивную форму и бегала не менее часа независимо от погоды. Ее новые привычки озадачили и меня, и Костину жену; Ирка Асрян, как всегда, тут же сделала точный вывод: