— Да все в порядке. Видишь, живая и здоровая.

— Лен, не буду встревать, это бесполезно. Я не первый год тебя знаю, но просто вспомни Женьку. Вспомни, как она своего мента встретила. Как говорится, больно увидеть истинное лицо или его метаморфозы. Прогрессирование симптоматики на фоне социальной и возрастной трансформации, а проще говоря, все говно наружу. Так что я тебя прошу, присмотрись повнимательнее. Тебе уже не двадцать с хвостом, как тогда; у тебя хороший муж, и все прочее, как говорится. Годы не делают характер лучше, особенно человеческие слабости. Есть возможность взглянуть без розовых очков.

— Ирка, это он. Какой был, такой и остался. Все тот же человек, ничего не поменялось. В этом вся проблема.

— Хорошо, допустим. Если хочешь, отложим этот разговор, пока ты все равно не в состоянии серьезно рассуждать.

— Кроме тебя, мне не с кем об этом говорить.

— Тогда вот что — это опасно, давай уже прямо. Это может иметь серьезные последствия. Надеюсь, не в нашей бывшей больничке?

— Нет.

— Какой-то психоз. Только идиот мог не уехать в Германию.

— Да какая разница, где оперировать, Ирка.

— Тогда поехали на Чукотку. Ты участковым терапевтом, а я алкоголиков буду откапывать.

— Алкоголиков я и без тебя могу откапать. Лучше скажи что-нибудь хорошее.

— Да что хорошего тут можно сказать?.. Такой сюрприз, блин… что тут может быть хорошего!.. Боже, Ленка, я же просто за тебя боюсь, это же очевидно… Завидую я тебе, дуре, и жизни твоей дурацкой. Вот и все хорошее. Знаешь, Сокольникова… с точки зрения науки — любовь — вещь во многих отношениях разрушительная и часто бывает просто опасна для человека. Хотя последнее время мне кажется… это как дар, как талант. Если не суждено, так хоть ты тресни.

Несмотря ни на что, Асрян блестящий мозгоправ, вот так вот.

Наконец дошли до дома; мужики и дети спали, что облегчало доступ в ванную. Мы с Иркой легли вдвоем на кухонной тахте. В очереди на помывку оказались последние; открыли бутылку вина, втихаря выпили ее в ванной и еще полчаса вспоминали мои баталии с бывшим мужем и наши приключения на последних курсах института. Легли, накрылись старым пледом и еще целый час не могли угомониться; пихали друг друга пятой точкой и хихикали.

— Ирка, да подвинь уже свою армянскую жопу… черт, я сейчас свалюсь.

— Моя жопа теперь всего на пару сантиметров больше твоей, дорогая. Сама двигайся.

— Может, в сантиметрах и не больше, а в ширину все равно.

— Придушу щас тебя, Сокольникова.

— Попробуй, утром без сережек проснешься.

— А я твою «Фурлу» фломастером разрисую.

Почти до двух часов мы хихикали и продолжали возню, пока Катька из соседней комнаты не взмолилась о тишине.

Остаток отдыха каждый провел, как душе придется. Мы с Иркой шарились по распродажам; Лену Сокольникову беспокоил один-единственный вопрос: купить или не купить Славке какой-нибудь сувенир? Что-нибудь красивое и обязательно барселонское; в конце концов, поняла — не надо никакой Испании. Купила диск с Лондонским Симфоническим, Led Zeppelin, Kashmir — что может быть лучше такого подарка? Так здорово жить рядом и слушать одну и ту же музыку.

Перед возвращением на родину семейство снова повесило на меня почетную должность собирания чемоданов. Катька чинно выставила в ряд немало бумажных пакетов; на яркой поверхности надписи, приводящие любую женщину в состояние экстаза. Сергей тоже купил себе несколько новых вещей; а мой шопинг не задался — выловила пару джинсов с большой скидкой и купальник. Оргазм не состоялся, к удивлению мужа.

— Ты права, Лена. Валюта теперь дорогое удовольствие.

В аэропорту все вздыхали по пролетевшим праздникам. В мыслях воскресали текущие проблемы на работе, домашние заботы, школа, репетиторы, кружки и детские сады; стало грустно и хотелось хоть немного пожить отвлеченной эмоцией. Так и вышло — после таможни народ возбудился на тему перевоза Женькиной бабушки с Донбасса. Бабушка сопротивлялась, не желая оставлять свой старенький домик, но Женька не отступала и бегала по инстанциям для оформления документов. Разговор всего на двадцать минут, а завтра настанет реальность; этот факт не мог не удручать. Еще четверть часа до посадки — все разошлись, чтобы потратить остатки наличности в duty free; наша кресельная линейка опустела, и совершенно случайно мы с Костиком остались одни. Костик заерзал, но убежать в такой ситуации было бы совсем некрасиво.

Иди и говори. Другой дороги нет.

Я подсела поближе.

— Костя, я хотела с тобой поговорить, по поводу той конференции в Сочи, ну и вообще… Насколько я знаю, Сухарев тебе все рассказал.

Костик сидел молча, а я хоть и заикалась, но продолжала:

— Я даже не знаю, что тебе сказать. И вообще не знаю, что дальше будет.

Он повернул голову в мою сторону; ни злости, ни печали, ни презрения.

— Лен, давай не будем об этом. Славка мой друг.

— А я? Мне казалось, я тоже твой друг. Костик, мне стыдно говорить об этом. Ты помогал мне в самые тяжелые периоды.

— Лен, я себя хреново ощущаю, особенно тут, у вас. Перед Ефимовым неловко. Поэтому не вмешивайте меня больше, хорошо? Ни ты, ни Славка. Можешь Сухареву так и передать.

— Прости меня, Костик.

— Да не за что. При чем тут я.

Ответа не нашлось. Слава богу, народ стал возвращаться из магазинов, еще десять минут — и дорога домой. Сели в самолет и дружно проспали до самого дома.

Бешеные российские каникулы продолжались — на следующий день после возвращения Сергей вместе с рыбным соседом уехал на Финский залив. Это помогло увидеться со Славкой и провести вместе почти полдня; я вручила доктору Сухареву музыку, он обрадовался, как ребенок, и тут же смутился. Уселся за кухонный стол, достал из куртки диск «Битлз» в исполнении разных музыкантов и какие-то модные наушники.

— Я тоже музыку купил. Хотел что-нибудь другое, ну типа… потом подумал — будет заметно, придется объяснять. А тут — на работу отнесешь, будешь истории писать и слушать музыку в наушниках.

— Мне очень нравится.

— Я так и подумал.

Мы продолжали тайные встречи. Помнится, когда я выходила из холостяцкого логова доктора Парджикия — на душе всегда было легко. Приятное невесомое облако пролетало по чистому небу, не портя погоды; без дождя, не скрывая солнца; не задевая ни совесть, ни душу. Теперь все было по-другому. Расписание моей жизни все то же, все те же женские радости — завидуйте, пострадавшие от кризиса. Мы продолжаем банкет; как говорится, кто на кого учился. Все те же магазины, фитнес-центры, уборщица, массажист и регулярный ботокс. Как обычно, в той же женской компании. Слава богу, среди нас нет продавцов машин, торговцев итальянским шмотьем, держателей турагентств. А также нет чиновников и полиционеров, потерявших доступ к взяткам. Потому все по старому тарифу, по прежнему расписанию. Но все же одна маленькая неприятная деталь омрачала существование — почему-то жизнь моя в один день стала неинтересной и потеряла смысл. Я продолжала быть частью общества; была рядом, качала пресс вместе со всеми, колола волшебные уколы в носогубные складки, пыталась возбудиться, глядя на пару прекрасных итальянских сапог, но получалось слабо.

Выход на работу после затяжного всероссийского отпуска ознаменовался странным и печальным событием; товарищ полковник пропал. В одну из пятниц он не явился на анализы и осмотр; в этот день специально для него Сергей Валентинович пригласил профессора из НИИ онкологии, клиника заплатила за вызов двадцать тысяч; надо было решать, чем теперь лечить больного; несмотря на модные иностранные таблетки, метастазы продолжали расти. Однако больной не пришел; его искали дома, звонили на работу, но никто, даже его супруга, не знали ничего о его местонахождении. В голову лезли самые неприятные мысли; вполне возможно, скоро обнаружат тело с огнестрельным ранением в голову где-нибудь за городом, подальше от дома. Последнее, что мне пришло в голову — это написать письмо на электронный ящик его друга, но и оно осталось без ответа.

В конце февраля неожиданно объявился Принц Чарминг, позвонил около трех часов дня. Очень тактичное время — Леночка еще не дома, но работа практически сделана. Много говорил о США; суть рассказа можно было свести к одному: доктора за бугром — это белая кость, а у нас — батраки. Потом немного о Барвихе, затем чуть-чуть о ребенке и о планах переезда в Белокаменную. В нашей клинике вместо прекрасного Парджикия уже оперировал молодой парень, оказавшийся не менее рукастым и таким же ходоком. Внешне полная противоположность Гелы — среднего роста, кряжистый и немного угловатый. Светловолосый славянин с грубыми чертами лица. Жесткая мужская внешность без налета метросексуальности и веселый нрав. Как и положено, женат; а далее все по тому же сценарию: заведующая косметологическим отделением пала жертвой прекрасных серых глаз, о чем сразу стало известно всей клинике. Тоскующие по крепкому мужику петербурженки оценили доктора положительно; народ повалил за новыми лицами, грудью и попой. В надежде на лучшее, раз еще водятся такие мужчины в природе. Да-да, именно такие, как молодой доктор на хорошей иномарке. Закон парных случаев, хоть и разный фенотип; так сказал Шрек, увидев новую звезду. Парджикия не преминул расспросить, что там за новый мальчик, а потом темы иссякли, в трубке послышался неловкий вздох.

— Леночка, может, сможем увидеться, а то я через два дня уже обратно?

— Гела, у меня никак. Бегаю с дочкой по репетиторам, мы же поступаем в этом году. Никакой личной жизни, вот так вот. Прости.

— Ничего, в следующий раз. Я тебе позвоню заранее, договорились?

— Хорошо. Целую.

Я облегченно положила трубку, и даже показалось, будто Чарминг тоже обрадовался моему отказу. Живо представила себе модную московскую клинику и молоденькую красивую ассистентку, влюбленную в руки мастера. Точно, все так и есть, можно даже не сомневаться. Пролетело так же незаметно, как и началось; в памяти остался легкий приятный след, без взаимных обид и разочарований. В тот день произошла странная вещь — я с большим удовольствием прошлась вместе с Асрян по магазинам и оставила нескромную сумму в каком-то дорогом ресторане на Невском. Как будто вернулась прежняя невесомость, пусть даже на полдня. То самое беззаботное состояние, в котором я жила последние годы. В такси сквозь винную дрему снова вернулись тревожные мысли и образы: Славка, дурацкие очки, сутулая спина. Жалко, теперь не могу увидеть его, выходящего из операционной. Как он снимает маску, перчатки, что-то недовольно рявкает сестрам и анестезиологу.