— А что там Григорий, как поживает?

— Ты по порядку давай, Сокольникова.

— Ну, если по порядку, то доктор Сухарев теперь два раза в месяц оперирует в Берлине. Так что Гришка может пойти отдохнуть и прихватить с собой свое бесплодное мозгокопательное ремесло.

— А ваше мозгокопание, значит, плодное?

— А як же.

— Не уходи от темы. Я переживаю, вдруг кто-то про вас узнает, Ленка. Ты в своей старой больничке больше не светилась?

— Нет.

— Часто видитесь?

— Не очень. Пару раз в месяц, максимум.

— И что, планов еще на будущее не настроили?

— Был разговор. Сам затеял, я не начинала. Сказал, что готов и что будет ждать.

— Вот оно… ночная кукушка дневную всегда перекукует.

— Ирка, ты же знаешь. Не только в этом дело.

— Ладно. Просто следи за ситуацией, чтобы потом она сама за тобой не следила.

— Помирать, так с музыкой, Ирка… так что там Григорий?

— У нас все просто. Толерантное высокообразованное европейское общество. Обсуждает с женой природу своих чувств к прекрасной русской; у них же все, что из России, все русское. Придурки, одно слово. Короче, в семейном кругу пришли к выводу, что природа влюбленности глубока, но для понимания еще нужно время. Представляешь?! Сука, короче говоря. Это я про них обоих.

— Так это ж как раз в вашей психотерапевтической манере, Ирка. Тебе должно нравиться.

— Да мне придушить его хотелось после такого рассказа. Ишь, тоже. Я что, для этого не жру ничего и морду раз в неделю полирую, что бы он с женой свои чувства обсуждал?! Козел. Ну ничего, подождем.

— Ирка, в таком возбуждении я тебя еще не видела. Не пугай.

— Да ладно, все путем. Главное, карьера прет. Надо уже потихоньку прикрывать частные консультации в Питере. Тут все просто — цену подниму, да и все. Времени не хватает.

Мне хотелось спросить: что дальше, что ты там уже напланировала, госпожа Асрян? Но не стала. Потому что заранее чувствовала — что бы она ни сказала, я все равно расстроюсь.

Полдвенадцатого, я ехала в такси и думала о себе и Ирке. Столько лет прошло, и вот теперь мы еще больше вместе, как никогда близки, почти без слов. Вместе учились, начинали работать, помогали друг другу как могли, ни разу не предав. Вспомнилась та ужасная сцена, когда Стас чуть не погиб из-за маленького кусочка мяса в горле; как я трясущимися руками прокалывала ребенку шею, и как потом мы сидели на скамеечке около нашего приемника и выли, безумно и тоскливо, будто две одинокие волчицы в полнолуние. И вот теперь, когда мы обе изменились до неузнаваемости, еще более крепкая веревка соединяла нас. Старый толстый канат, пропитавшийся соленым и красным.

Иногда по пятницам, в пылу женских разговоров, я ловила на себе ее взгляд. Ирка просто смотрела на меня; а мне казалось, она молча обращается с чем-то смертельно важным. Послание о самом сокровенном и выстраданном; но не ко мне, а к той девчонке, с которой она сидела на лекциях много-много лет назад.

Заклейте свои грязные рты широким пластырем, дамы и господа. С виду все должно быть благородно и дорого.


В первые осенние недели я еще несколько раз возила деньги и лекарства подружке моей несчастной Иванцовой. Огромная коммунальная квартира с высокими потолками; того и гляди, дореволюционная лепнина повалится на голову. Очень похожа на коммуналку моей бабушки, хотя с отличиями — эта грязная, пропахшая табаком и не закрывающимся туалетом. Соседи-алкоголики или одинокие старухи, которым тысячу лет от роду. Больная лежала на раскладушке в самом углу съемной комнаты, не говорила, не двигалась; увидев меня, каждый раз начинала плакать. Я брала на кухне старую табуретку и сидела около нее, хотя бы минут пять. Как-то раз на пороге столкнулась с сыном; первый класс — а он уже самостоятельно приходил из школы, помощи ждать было неоткуда. Старая куртка с чужого плеча, на два размера больше, такая же огромная шапка; школьный портфель, давно уже вышедший из моды. Посмотрел на меня мимоходом, не поздоровался и побежал к маме. Я шла вниз по лестнице и плакала.

Несмотря ни на что, жизнь двигалась вперед; в конце октября Асрян издала указ: на ноябрьские праздники всем составом снова плюем на курс валют и едем в Финляндию, на дачу. Возражения не принимались; в приказном порядке народу был отправлен продовольственный список на трое суток. Состав прежний — Женька, Оксанка, семья Костика и мы с Сергеем. Моя Катерина вяло отреагировала на приглашение и объявила о поездке в Москву вместе с одногруппниками. На дешевом ночном поезде, весело и шумно. Какая уж тут Финляндия с тетей Ирой.

Сергей вызвался отвечать за алкоголь, Оксанка — за маринование мяса, все остальные — за что-то еще. Жена Костика претендовала на пироги и за неделю до вылазки обзвонила народ с целью определить предпочтения. Оказалось, никто не хотел ничего сладкого, а только курник, или пирог с грибами и картошкой, или на худой конец с творогом. То ли годы, то ли холода — организм хотел белка, и побольше. Были бы студентами, заказали бы огромный торт, вот такие вот возрастные предпочтения.

В итоге ничего не получилось — повторился неожиданный сценарий, как перед Барселоной. Закон парных случаев, да только больной один и тот же. За пару дней до выезда вечером позвонила Костина жена, голос дрожал; доктор Сокольникова сразу поняла — Костик снова никуда не едет.

— Лен, я тебя прошу, приезжай к нам прямо сейчас. Я ничего не могу сделать! Уже пару часов уговариваю к вам поехать или позвонить. Тебе или Славе, все равно. Ничего не хочет, лежит, весь скрючился, не может встать.

— Так хотя бы что говорит?

— Мне кажется, у него живот сильно скрутило.

— Сейчас буду.

Сергей задерживался на работе, я оставила сообщение и поехала к Костику домой. По дороге пыталась строить прогнозы и составлять предварительный диагноз. Скорее всего, все просто — язва желудка. Курит, нервничает на работе, не так давно съел целую аптеку аспирина и парацетамола, а потом удрал из отделения с недолеченой пневмонией и необследованным желудком.

Эх, жалко, в августе не сделали гастроскопию. Ну ничего, на этот раз не уйдет; хотя плевать Костик хотел на все наши диагнозы и планы обследования.

Скорее всего, сейчас буду отправлена туда же, куда и жена, посему осталось одно-единственное запасное оружие: я набрала городской телефон нейрохирургии и попросила санитарок передать заведующему — пусть перезвонит Косте Захарову домой.

Костик к этому времени купил хорошую трешку на Комендантском проспекте, старая квартира осталась в приданое девчонкам. Лестничная клетка встретила крепким запахом табака; конечно, вряд ли Ирина позволяет курить дома. При входе я на автомате вымыла руки, как будто приехала на вызов к обычному больному. Костик лежал в гостиной на диване; скрючился пополам и оттого казался совсем маленьким для взрослого мужчины; как будто тринадцатилетний подросток. Бледный, капельки пота на лице, измученное болью тело. Сколько раз наблюдала такую картину в приемном покое; можно даже не подходить и не смотреть живот — скорее всего, прободная язва. Я забыла поздороваться и тут же начала на повышенной ноте:

— Короче, друг; собираемся, и по-быстрому. Сейчас приедет Славка, отвезет в приемник. Ир, найди паспорт, полис, белье сменное.

Ира почувствовала силовой перевес в свою пользу и резко оживилась.

— Может, что-то из еды? Есть пара йогуртов.

— Не… теперь долго поесть не придется.

Она засуетилась и выскочила из комнаты собирать пожитки в дорогу. Костик с трудом приподнял голову и вступил в переговоры:

— Зачем Сухарева позвала?

Я присела на диван рядом с больным и положила руку на лоб. Свет от настольной лампы падал прямо — показалось, он еще больше похудел; щеки ввалились, глаза отливали желтизной.

— Слушай, Костя, давай сейчас не будем. Ты не хуже меня понимаешь, что происходит. Такое чувство, что у тебя ни семьи, ни детей. И вообще, ты что-то сильно бледный, даже желтоватый. Рвоты с кровью не было, только честно?

— Если и была, то три-четыре дня назад. На сегодня симптомов нет.

— Так, значит, уже давно мучаешься?.. Ну ты и придурок, Костик. Как так можно, я не пойму! И давно уже боли?

— Какая разница. Я просто не лечился. Лечение язвенной болезни проводится амбулаторно.

— Да у тебя, скорее всего, прободняк!

— Ничего такого. Острого живота нет. Отстань, Ленка, давай домой уже.

Говорил через силу; я видела, как каждый вдох отдавался непереносимой болью в животе.

Вот же козел упрямый.

— Значит, так, Костя. Сейчас приедет Сухарев и решит, что там острое, а что нет. Все, я пойду Ире помогу.

Жена довольно оперативно собрала вещи, я уселась в кухонное кресло и стала ждать подкрепление; буквально через десять минут приехал Славка. Не разделся, даже не снял обуви; зашел в комнату и увидел оптимистический пейзаж. Костик хотел было встать, но при первом же резком движении снова сложился пополам; его стошнило желчью прямо на пол. Славка присел на колено около кровати и бесцеремонным образом начал щупать живот, будто это вовсе не Костик, а безымянный больной из приемного покоя. Несколько секунд осмотра и недовольная хирургическая гримаса.

— Костян, собирайся, хватит уже блевать тут. Щас Федьке позвоню, подъедет к приемнику.

Костик не высказал никаких эмоций по поводу крайне грубого осмотра живота. Через полсекунды снова скрутило, и снова вывернуло. Он лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, придерживая рукой многострадальный живот. Ира присела на корточки, взяла его за руку и начала причитать…

— Костик, ты слышишь, что тебе говорят, надо ехать. Я тебя прошу, пожалуйста.

Я подошла к ней и шепнула на ухо: