— За что?

— За то, что я хуже, чем вы думаете. Мне все равно, что делается с Ирой… Было все равно, сейчас мне так больно и так ее жалко, что я готова простить ей все, что угодно… Я… Мне вас… Я вас ревновала, понимаете?

— Меня?

— Да. Вы мне понравились. Даже не так… Мне с вами хотелось говорить… Мне с вами было спокойно…

— Но ведь мы можем продолжать с вами говорить! Ведь я же готов делать так, чтобы вам было спокойно! Мое доброе, уважительное отношение к вам нисколько не изменилось! Я по-прежнему настаиваю на том, что вы — чудесный человек, заслуживающий самого лучшего! Как я могу доказать вам свою преданность?

— Не знаю… Сделайте так, чтобы Ирка пришла в себя. Мне страшно видеть ее такой…

Леонид помрачнел:

— Мне тоже. Я стараюсь…

***

Странно, конечно, началась весна. С кладбища. Как будто нельзя было выбрать другую мизансцену. А то ведь голые деревья, вороны, снег, пупырчатый, грязный, и много молчаливых людей. А в воздухе — тонкий, ультракороткий звук «и-и-ии-и» — молчаливые люди рыдают.

Такому количеству фотомоделей и фриков позавидовал бы любой клуб. Красивые, тонкие, ладно перехваченные ремнями, одетые в черное, но в какое черное! Это черное не было траурным, оно было кокетливым, вызывающим, винтажным, гламурным, но другого черного у этих людей не было. К тому же лица у них по-настоящему опухли от слез, а носы, прикрытые фигурными очками, были до красноты истерты платками.

— Откуда эта актеров стольки? — шептались любопытные тетушки на периферии толпы. — Глядзиця, Иванауна! И вон з телевизара дзеука! Диктар наш извесны…

— Дык этыя, которые разбились, аны ж актерами были. Так вот к ним ихныя сослуживцы из Москвы и приехали. Они ж, пакойники, из Москвы ехали, ноччу… Ну, вы же знаете, Михайловна, как они сейчас гоняюць? Вот и расшиблися! Так добра ж расшиблися! Гробы так и не раскрывали! Маци — и тая не видела! Так и пахаронюць…

— Ай, матка родная… А скольки ж им лет было?

— Дык маладыя саусем. Ци то дваццаць, ци то трыццаць.

— Ой, святы Божа… А маци дзе?

— А вон, глядзиця… Вон жэншчына такая красивая, у платке…

— Што плача?

— Ну, з мужчинам разам! Вон, ен яе за локци трымае!

— А, вижу… Во, убиваецца…

— А то ж… Родненьки сыночак…

— А други из им, што разбиуся, гэта хто?

— А друг, за рулем быу. Тожа малады хлопец, не жанаты. Во панакупляюць сабе этыя машины и ганяюць, што дурныя!

— А той перши хлопчык жанаты?

— Да, жанаты. Вон яго жана… Курыць. Яны ж, Михайловна, усе умныя стали, усе кураць!

— А што такая страшная? Худая, белая… Глаза якия, посматрыце, Иванауна! Сухия ж глаза! Не плачыть! Можа, яна рада?

— А руки якия, бачыли? Забинтаваныя руки, наркаманка мо? Што робицца, я не знаю…

***

Потом гробы начали опускать вниз. Работники кладбища багровели под их тяжестью, пыхтели, и было видно, что они колоссальным усилием воли сдерживают себя, чтобы не разразиться матом.

Люди качнулись вперед и завыли.

Сергей закурил и отошел в сторону, там ему было легче — с мобильным наедине.

Наташа взяла Лену за руку, хотела взять за руку и Анжелку, которая тоже поехала на кладбище, но Анжелка, раскрыв рот, смотрела на заезжую фотомодель.

Леонид подошел к очумевшей, дикой, лохматой Ирочке и положил руку ей на плечо.

Ирочка обернулась, посмотрела пустыми, холодными глазами.

— Ир, ты должна держаться.

— Для чего? — спросила она.

— Для того, что у тебя впереди огромная жизнь!

— На хрена?

— У тебя будет работа, семья, дети. 

— На хрена?

— Ты все, что осталось у Роминых родителей! Хотя бы ради них сейчас!

— Я? Все что у них осталось?

— Да, Ира. Ничего другого от их сына не осталось…

— Ничего другого?

Ирочка закурила и медленно двинулась в сторону родителей.

Она не видела их несколько месяцев… На Новый год в последний раз, когда Ромка раздавал подарки.

И столько же не разговаривали. 

— Роза Наумовна.

Роза Наумовна за два дня состарилась до предела — морщины и горькие влажные от слез складки были даже на губах. От Ивана Ивановича сильно пахло лекарствами и алкоголем.

— Роза Наумовна.

Она с трудом оторвала взгляд от горки рыжей земли, которую сейчас затейливо покрывали цветами.

— Нет моего мальчика… Мальчика… Нет больше моего мальчика… Нет больше…

— Есть ваш мальчик, Роза Наумовна…

— Он умер… Как он мог умереть? За что? Почему он умер, Ира? Почему все остальные живы, а он умер?

— Роза Наумовна! Он с нами…

— Роза, прошу тебя! — Иван Иванович подхватил жену, которая начала клониться вниз. — Прошу тебя, Роза…

— Никого не осталось… Его не осталось… Я не хочу жить… Я так не хочу жить… Я должна остаться вместе с моим мальчиком.

— Роза Наумовна! — Ирочка смазала слезы, дождь, другие жидкости, горевшие на лице. — Роза Наумовна! Он оставил кое-что! Для вас и для меня! Он будет с нами!

— Ира! Что ты говоришь, Ира! Она и так на грани безумия! Прошу тебя! — Иван Иванович пытался собрать рассыпавшуюся Розу Наумовну. — Пожалуйста! Не говори ей ничего о нем!

— Роза Наумовна! — Ирочка прижала холодные, грязные ладони к ее измятым щекам. — Роза Наумовна! У меня будет ребенок! У нас с Ромой будет ребенок! Он успел оставить ребенка! Скоро у нас будет другой Рома! Его ребенок! Слышите?

Роза Наумовна взглянула, наконец, в ее глаза. Своими круглыми, сумасшедшими, красными, такими изболевшимися, что хотелось кричать, глазами.

— Рома? Мой мальчик?

— Да, Роза Наумовна! — Ирочка рыдала как белуга, с трудом выговаривая слова, гладила себя по животу. — Вот здесь он! Здесь! Он умер, но он остался! Он с нами!

Иван Иванович, раскрыв побелевшие ресницы, пялился на Ирочкину руку. На то место, по которому эта рука кружилась, и где прятался их сын, который, конечно, не мог умереть. Дети не умирают...

***

— Ирка!!! Ты чокнутая!!! Ты больная!!!

Лена кружилась по комнате, терла лицо руками.

— Как ты могла такое сказать??? Как??? Ты хоть понимаешь, что им придется теперь терять его дважды?

— Почему? — Ирочка курила, а на ее носу висела капля. Давно висела. Ирочка ее не замечала. Плакалось уже как-то совсем незаметно.

— Потому что ты не беременна от Ромы!

— Откуда ты знаешь?

Лена остановилась, посмотрела на сумасшедшую Ирочку. Потом на Наташу, которая кромсала ногтем салфетку на столе.

— Я ничего не понимаю… Ты беременна?

Ирочка молчала.

— Наташ! Ну, что делать? Что делать?

— Ничего, — Наташа пожала плечами — А что ты тут сделаешь?

— Я говорю, как дальше быть? Может быть, они забудут?

Наташа ухмыльнулась. 

— А ты бы забыла?

— Какой кошмар.

За окном капало, стучало по подоконнику.

— А им там холодно! — мечтательно протянула Ирочка. — Но они вдвоем! Прикиньте — они сейчас сидят где-то на туче, обнимаются… Смотрят на нас… Наташка, ты у нас много раз помирала… Есть жизнь после смерти?

Наташа не ответила, но улыбнулась.

— А я считаю, что есть. Не может быть, чтобы не было… И Ромка с Лешкой сейчас летают, а потом мы встретимся…

— Не встретитесь! — буркнула Наташка. — Тебя к ним в рай не пустят!

— Ну, это мы еще посмотрим! — Ирочка глядела в потолок, улыбалась. — У меня есть время, я все сделаю…

— Ты лучше думай, что делать с твоей беременностью! Давай через месяц скажем, что у тебя… как это… выкидыш!

— Фу! Ленка, чего ты стала такая говнистая? От братца моего подцепила? (Лена и Наташа переглянулись: дело идет на поправку. Ирка начала ругаться.) Так это надо прекращать! Нельзя жиль с тем, кого не любишь! Надо жить только с тем, кого любишь!

Лена молчала, не мешала. Пусть говорит.

— Жизнь — это такое издевательство, она все равно заканчивается. И нас так же, как Ромку с Лешкой, упакуют и спрячут под землей… Я вот думаю: они успели о чем-нибудь перед смертью подумать? О чем? Обо мне он подумал? И ведь уже никогда не узнать.

— Считай, что подумал…

— Хитрая ты, Наташка…

— Я не хитрая, я опытная…

— Вот именно поэтому я и рожу этого ребенка…

Господи, о чем она?

— Что вы так не меня смотрите? — Ирочка стала холодной и серьезной. — Я не беременна. Мы не спали с Ромкой, вы знаете…

Тишина, только дождь стучит…

— Но я в ближайшее время кого-нибудь трахну и рожу ребенка. И Роза Наумовна будет думать, что это ребенок Ромки.

— Ненормальная… — прошептала Лена.

— Нормальная! — сердито хрипнула Наташа.

— Девки… Мне так страшно… Я в таком ауте, просто жуть… Мне кажется, он где-то рядом, трогает меня… Я с ним во сне разговаривала… Он не умер, это точно… Мы с ним как-то беседовали… И он сказал, что готов стать папой детенышу, которого я рожу от порядочного, здорового…

Она разревелась, завалилась на диван. Лена грызла ногти. Наташа села ближе и погладила Ирочку по тощей спине.

— Мы все понимаем, Ирка, мы тебе поможем… Только пока не знаем, как… И… это… у тебя мало времени. Это нужно сделать сейчас, потому что девять месяцев никто не отменял. И уже через пару недель может быть поздно, любой, кто умеет считать, вычислит сроки… И будет некрасиво…

— Я знаю! — провыла Ирочка в подушку.

— А как же… Как же работа? Как ты будешь работать с ребенком? — волновалась Лена. — Как ты будешь его без отца растить?

— Это все потом! — Наташа улыбнулась, внимательно посмотрела на Лену, взглядом убирая звук. — Потом подумаем все вместе. Сейчас надо спать…