— И тогда все полетит в задницу! — шепнула в ответ Ирочка.

Но ребенок ее удивил. Давно уже никто так не удивлял, как ребенок.

И это ЕЕ ребенок! ЕЕ СОБСТВЕННЫЙ! Рожденный ею, плоть от плоти, клон, копия, маленькая мягкая человекообразная личинка, козявочка…

Обалдеть…

Чудо.

— Слушай, а как ее зовут?

— Кого? — не поняла Ирочка.

— Ну, малышку?

А действительно! Ирочка удивилась — а как зовут ее ребенка?

— Блин, а как? Я не знаю… Как обычно называют?

— Ну, ты не должна называть так. Как обычно. Это твой ребенок, ты можешь дать ему любое имя, которое тебе нравится!

— Любое?

И, как назло, никаких пристойных идей. Единственное имя, которое казалось Ирочке более-менее достойным, звучало приблизительно так — Ирочка. Но две Ирочки рядом — это слишком. Тогда как?

— Назови в честь мамы!

— Нет, не хочу…

Мама даже не знает, что ее дочка родила… Отвратительно. Не стоит называть ребенка в честь мамы.

— Тогда в честь подруги.

Ленкой? Наташкой? Да ну! Это инцест какой-то получается! Ирочка так привыкла к тому, что Лена — это ее Ленка, конопатая зануда, намазанная, вечно что-то читающая… А Наташа — это ее Наташка, хромоногое чудовище, упрямое и молчаливое… Назвать так дочку?

Нет, не дождетесь!

— Ленька! Я не знаю! У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Ну, в целом есть… Имя кое-что значит в жизни человека. К его выбору нужно отнестись очень ответственно, понимаешь? Ты можешь сейчас назвать ребенка именем, которое покажется тебе модным или забавным, а она потом вырастет и будет стесняться, потому что в том времени будет другая мода на имена или потому, что симпатичное тебе, редкое имя будет вызывать неприятные ассоциации у всех остальных! Имя должно подходить по психофизическим характеристикам, по некоторым другим показателям. Я не очень верю в эту науку, но как психолог замечаю определенную зависимость от имени…

— Ой, короче! — Ирочка махнула рукой. — Назови ее сам! По всем правилам!

— Я? — он страшно удивился. — Я должен назвать ее?

— Ну, блин, а кто? Ты же у нас ученый? Вот и сделай что-нибудь умное и полезное!

— А вдруг оно тебе не понравится?

— Понравится!

— Ладно, — Леонид закусил губу, и долю всматривался в маленькое опухшее личико. — Мне кажется… Дай-ка. дай-ка… Так… Мне кажется, что этого человечка зовут…. Ее зовут… Мария!

— Как?

— Ну, ты же сама сказала, что имя должен выбрать я…

— Да сказала, сказала! Просто еще раз повтори, как ее зовут!

— Мария… Маша… Машенька… Маруся…

— Маруся! — Ирочка улыбнулась. — Прикольно! Мне нравится! Эй, ты! Маруся! Хватит жрать!

Маленькая Маруся даже не поморщилась. Как ела, так и продолжила…

***

Наташа проснулась на плече Г., проснулась от того… что вдруг уснула. Всю мутную, тягучую, абсолютно нереальную ночь она пролежала, вдыхая аромат подмышки Г. Аромат был, надо сказать, благородный, косметический. Поэтому ощущения телесности человека рядом не было. И хорошо, не отвлекало. Наташа ни о чем не думала, голова была тканевым придатком тела, никаких функций. Раз в пять минут усилием воли Наташа заставляла себя подумать о том, как жить дальше, без присутствия Яковлева где-то на эфирном уровне. Понимала, что не представляет себе такой жизни. Вот как если бы вдруг исчезли все страны и континенты, окружающие город Минск, и даже большая половина Минска исчезла, осталась только часть суши два на два километра с теми домами и магазинами, в которые заходишь каждый день. И вроде ничего такого смертельного — ты все равно не часто выбирался в другие районы Минска, а уж в других странах вообще ни разу не был, и какое тебе дело до того, есть они или нет? Но они исчезли, а вместе с ними исчез покой и смысл, потому что это не жизнь — без мира вокруг…

А еще она проснулась от того, что всегда просыпалась в это время и тихо уползала на работу. То же самое надо сделать и сейчас. А еще предстоят объяснения, почему оставила пост, цветы, как могло такое получиться. И придумывать ничего не хотелось. Скажет как есть.

Она умела уходить так, чтобы не разбудить.

— Натаха! Ну что? — дамы-коллеги бросились навстречу. — Мы уже такого себе надумали! Как все прошло?

— Нормально прошло.

— А мы сказали, что тебя «скорая» забрала, сдали твою выручку и цветы, так что можешь не дергаться!

— Спасибо вам.

Дамы переглянулись, потянулись за сигаретами.

— Ой, что-то не так, Натаха! А ну, признавайся! Мужик бросил? Пошалил ночь и бросил?

— Да, наверное.

— Так ты не знаешь?

— Вы правы, да. Именно так все и было…

— Ах, мерзавец! А с виду такой порядочный! Ну, ничего! И это тоже забудется! Бабы, сволочи, выносливые! Их мордой об асфальт, а они встают и идут дальше!

…Наташа простояла на посту у цветов уже часа три, а дамы все не унимались. И стоило только возникнуть паузе, как тут же образовывались группы сочувствия, содружества Сильных, но Гордых Женщин. Они гневно курили и кричали Наташе слова поддержки.

— Ниче, Натаха! Одним мужиком больше, одним меньше!

— Сколько их еще будет!

— Забудь, как страшный сон!

— Эти козлы вечно нашу кровь пьют! Убивать их надо!

К обеду они распалили себя до революционного состояния. Поэтому, когда появился Г., сначала возникла глубокая пауза, а потом дамы взвились на дыбы и звонким шепотом начали поносить мужиков, яростно поглядывая на противника. Если бы только он ответил им невежливым словом или взглядом, был бы мордобой.

Но Г. интересовался только Наташей.

— Слушай, а куда ты делась? — спросил он, удивленно и не очень довольно щурясь. Я проснулся, тебя нет. Нам надо было с утра подъехать в офис, оформить бумаги.

— Извини, я не могу…

— Чего ты не можешь?

— Быть с тобой…

— Вот те раз… — Г. устало вздохнул. — Ребенок! У тебя в голове — черт знает что! Ты сама не знаешь, чего хочешь!

— Я хочу, чтобы меня не трогали.

Дамы-коллеги напряженно подслушивали.

Г. спокойно и утомленно рассматривал Наташины цветы.

— Знаешь, любой другой на моем месте обиделся бы, развернулся, уехал и пропал. Но я уже большой парень. Я немножко понимаю в людях. И прекрасно знаю, что тебе будет не хватать меня, а мне — тебя. Поэтому все эти красивые, гордые жесты я сейчас пропущу, хоть и уеду. У меня много дел, я должен разобраться с бумагами, подготовить тебе рабочее место. А ты приходи в себя. Я был бы рад помочь тебе, находиться в это время рядом, но если тебе легче меня не видеть какое-то время, я это обеспечу. Только ты уж, пожалуйста, не будь злой, и позвони сразу, как только отойдешь. Или я сам позвоню. Все.

Он красиво развернулся, полы его пальто разметал ветер.

— И вот еще! — он улыбнулся всем сразу. — Пожалуйста, напиши заявление об увольнении! Пока найдут тебе замену, пройдет время. У нас его не так много!

— Слышь, Наташка! — дамы сползлись поближе. — Так, а чего ты говорила, что он тебя бросил? Он вон как распинался! Чего-то мы не въезжаем, кто кого бросил?

— Это неважно. — Наташа смотрела, как он уезжает. — Я его не люблю.

Вот тут дамы начали сердиться.

— Знаешь что? — сказали они. — Мы думали, ты нормальная! А ты… Идиотка какая-то!

***

Дима все-таки нашел Лену, забрал ее, отвез в свою холостяцкую берлогу, такую маленькую и захламленную по сравнению с дворцом, в котором она прожила последние несколько лег. Там они пили кофе, трепались о чем-то незначительном. Лена даже отрубилась на пару часов, а когда проснулась, увидела, что Дима спит в кресле и рот у него широко раскрыт.

Сон все-таки великое дело. Очень правильно поступили те, кто его изобрел. Лена снова могла мыслить, вспомнила о работе. Вдруг прорезалось хрупкое, дохленькое понимание того, что надо после себя оставить какой-то след. Может быть, работа как раз для этого и существует.

Она даже вспомнила Фредди Меркури, который тоже знал, но работал, пел, снимал клипы и не скрывал того, что «медленно сходит с ума», но «шоу должно продолжаться».

Шоу должно продолжаться.

С таким грустным девизом (а лучше хоть такой, чем никакого) Лена выбралась в коридор. Предстояло еще найти обувь в горках всяком всячины, наваленной здесь, у Димы дома.

И было непонятно, где у него включается свет.

— Так, что за маневры? — Дима появился внезапно, но вовремя. — Куда это ты сбегаешь? Отставить самоволку!

— Мне на работу!

— Всем на работу! Даже мне! Сейчас вместе и поедем! Ишь ты, какая самостоятельная!

Ладно, спасибо. Она не одна. Глупо с этим бороться и гнать от себя этого милого парнягу.

Устало зубоскаля, доехали до телекомпании.

— Ну, что? — Дима нахмурился. — Снова прощаемся на год?

— Не знаю, — честно сказала Лена. — Может, и навсегда.

— О! Красиво сказано!

Кажется, его задело. Естественно, не знает, почему она так сказала. Она и сама не знает. Кокетство какое-то болезненное, предсмертное. Но и не признаваться же ему сейчас, на пороге, в диагнозе? Она его почти не знает, хоть он и кажется ей милым…

Кажется милым… Какие до дикости нелепые определения! На фоне смерти!

— Но я буду рада увидеть тебя еще раз, — ляпнула и ушла, вяло ругая себя за плоскоумие.

С другой стороны, кто на ее месте мог бы шутить?

Сергей уже был на работе, бледный, грустный. Сразу встал, вышел

навстречу.

— Лена! Нам надо поговорить!

— Не надо.

— Но ты не можешь просто так уйти!

— Почему? Могу!