Эль Кеннеди - Игра

Или, может быть, не хотела видеть.

Может быть, как Ти-Джей, как все в этом мире, я выбрала более легкий путь. По крайней мере, подсознательно. Может быть, было проще остаться слепой к настоящим чувствам Ти-Джея, посчитать его нуждающимся другом, чем подумать, что эти чувства могут значить для нашей дружбы.

– Ти-Джей, – тихо говорю я и впервые за пять минут… двигаюсь. Я протягиваю ему руку. Мои пальцы трясутся так сильно, как не тряслись никогда. Мне так страшно, что мне кажется, я неизбежно написаю в штаны.

Он смотрит на мою заметно дрожащую руку и с печалью в глазах смахивает со своего лица снежинки.

– Тебе страшно, – бормочет он. – Я не хочу, чтобы тебе было страшно.

– Тогда спустись со мной с этого карниза, – прошу я.

Он не отвечает.

Я роняю руку и снова сильно прижимаю ее к телу.

До нас доносится еле различимый шум голосов. Внизу собралась толпа. Я вижу полицейских в униформе и задумываюсь, нет ли среди них того, который арестовал нас с Хантером. Офицера Болмана. Того болвана. На небольшой парковке перед общежитием стоит карета скорой помощи и несколько полицейских машин.

– Мне незачем тут оставаться, – бормочет Ти-Джей. – Я лучше умру, чем опять буду вести эту тупую дерьмовую жизнь.

– Ты можешь не умереть, – замечаю я.

– Тут четыре этажа. Падать метров пятнадцать.

– Вероятность смерти от падения с четвертого или пятого этажа только пятьдесят процентов. От тридцати метров, да, ты, наверно, умрешь. – Я изгибаю бровь. – Но большинство падений с этой высоты не смертельны.

У него сверкают глаза.

– У меня нет настроения слушать твою бредовую статистику, Деми.

– Она не бредовая. Я только сегодня разговаривала об этом с папой.

– С чего вдруг, черт возьми, вы об этом разговаривали?

– Потому что папа оперировал мужчину, который выпал из окна с высоты около двадцати метров. Он пытался выкурить сигарету втайне от жены, поэтому высунулся из окна и потерял равновесие. Упал головой на тротуар. – Я сглатываю. – Рассказать тебе, что с ним случилось?

– Он пережил это большое приключение, и, хотя его жена развелась с ним из-за того, что он втайне от нее курил, теперь он живет долго и счастливо с горячей медсестрой, которая обтирала его губкой, – с сарказмом говорит Ти-Джей. – Мораль истории: жизнь всегда стоит того, чтобы ее прожить. Хорошая попытка, Деми.

Я безрадостно смеюсь.

– Нет. Он выжил, но у него треснул череп, что привело к субдуральной гематоме. Мой отец прооперировал его, но повреждения были слишком серьезными. Он еще жив, но у него сильно пострадал мозг. Он больше никогда не будет жить нормальной жизнью. О, и у него не видит один глаз, потому что падение повредило глазной нерв. Еще рано говорить о размерах когнитивных повреждений, но папа не питает особых надежд.

Ти-Джей выглядит потрясенным. Он пугающе молчит, и его взгляд приклеен к земле под нами.

Тьму прорезают мигающие красно-синие огни. Луну заслоняют тяжелые облака, и падающий снег ослепляет меня своей белизной на фоне чернильного неба. Несмотря на собравшуюся перед Бристол-Хаусом толпу, кажется, что мы с Ти-Джеем сейчас единственные люди на всем свете.

Мой желудок скручивается узлами, пока я ломаю голову, думая, что еще сказать. Как ему помочь.

– Что ж, – тихо говорю я. – Вот такие дела.

На его лице промелькнула боль.

– Вот такие дела.

Я ни хрена не понимаю, что происходит, когда врываюсь в раздевалку. Парни все уже в экипировке. Я один одет не полностью, и мне сейчас абсолютно на это плевать. Отец Деми следует за мной по пятам, шокируя каждого из моих товарищей по команде своим видом. У тренера взлетают брови.

– А это еще кто? – спрашивает он.

– Это отец Деми, – объясняю я. – Доктор Маркус Дэвис.

– Ого, – выпаливает Баки, таращась на нашего гостя. – Вы быстро сюда доехали! Новости появились буквально только что.

– Что вообще происходит? – спрашивает доктор Дэвис, игнорируя всех, кроме единственного взрослого в комнате.

Дженсен протягивает руку.

– Чад Дженсен, и, боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос. У меня есть только размытая фотография на телефоне.

– Это Деми, – говорю я сквозь сжатые зубы.

Доктор Дэвис угрюмо кивает.

– Это моя дочь. Где находится это место? Бристол-Хаус?

– Это общежитие в западном конце кампуса, – объясняет Мэтт. – Идти десять минут, ехать две минуты.

Доктор Дэвис уже у двери.

– Дэвенпорт! – кричит он. – Мне нужно, чтобы ты показал, где это.

Мои ноги не сдвигаются с места. Потому что… команда вот-вот выйдет на лед. Эта игра решит, кто выйдет в финал конференции НХЛ, а оттуда пройдет на национальный турнир. В «Замороженную Четверку».

Но я не могу сейчас играть в хоккей. Моя девушка стоит на чертовой крыше посреди февраля, пытаясь отговорить суицидника. Я просмотрел несколько твитов в трансляции, которую показал мне Мэтт, и сделал вывод, что там не просто тусуется двое людей. Ти-Джей явно грозится прыгнуть.

Я запускаю обе руки в волосы. У меня дико дрожат пальцы. На мне щитки, хоккейные штаны и носки. А наверху только майка. Налокотники и ошейник беспорядочно вывалены из шкафчика. Нагрудник лежит на скамье.

Жестко сглатывая, я обвожу взглядом комнату. Я вот-вот нарушу каждое правило из руководства капитана.

Я хотел быть хорошим капитаном. Я хотел ставить команду на первое место, поддерживать своих парней, быть терпеливым с ними, следовать всем правилам, которые я собирал с начала сезона. Я обещал себе, что не дам девушкам вмешиваться в хоккей, и вот сейчас я готов вышвырнуть руководство капитана из окна… из-за девушки.

Но у меня просто нет другого выбора. Гарретт, Дин, Логан – думаю, они бы меня поняли. Мне кажется, они бы никогда не поставили спорт выше своих женщин. Так что если моя команда меня возненавидит, то так тому и быть. Я только знаю, что если Деми в беде, то она превыше всего.

– Парни. – У меня жесткий голос. – Простите. Я не могу сегодня играть.

Никто не говорит ни слова.

Чувство вины внутри меня скручивается в желудке в тугой крендель.

– Поверьте, – отчаянно продолжаю я, – я не хочу пропускать эту игру, но даже если бы я сейчас вышел на лед, то стал бы вам только мешать. Мыслями я не здесь, а с Деми. Я не смогу сконцентрироваться, пока не буду знать, что она в безопасности и…

– Она только что взобралась на карниз, – выпаливает Мэтт, приклеенный глазами к экрану телефона.

Доктор Дэвис замирает у двери. Уверен, у него в глазах такой же полнейший ужас, как и у меня.

– Что она сделала? – спрашиваю я. – Что происходит?

– Не знаю. В твите только написано, что теперь на карнизе двое. И все.

У меня так быстро бьется сердце, что я чуть не падаю в обморок. Дрожа, я глотаю воздух и опять запускаю руку в волосы. Я хочу их вырвать.

– Простите, – говорю я своей команде. – Я должен идти.

– Чувак, какого хрена ты извиняешься? – спрашивает Мэтт.

– И какого хрена ты еще здесь? – тянет Конор. Ленивая интонация никак не сочетается с серьезным блеском в его глазах.

Я устало смотрю на тренера, и он коротко кивает. Я отлепляю кроссовки от пола и вылетаю из раздевалки.

– Вот он, – объявляю я пять минут спустя, и внутри меня борются тревога и нетерпение. – Въезд на парковку вон там справа.

Но когда мы пытаемся на нее завернуть, то обнаруживаем, что ее оцепила полиция Гастингса. На парковке я замечаю скорую помощь, три полицейские машины и два автомобиля службы безопасности университета.

Я матерюсь от негодования.

– Остановитесь тут на обочине. Если машину эвакуируют, то я дам вам свою, ладно?

Он так же нетерпелив, как и я, когда мы вылезаем из его БМВ. Зимний холод ударяет мне в лицо, как это было, когда мы выбежали с арены. На улице мороз, но кости у меня болят не от температуры. Это страх. Чистый парализующий ужас.

Когда я смотрю на крышу Бристол-Хауса, то испуганно шиплю.

– Господи.

– О боже, – одновременно говорит доктор Дэвис и издает мучительный стон. Я поворачиваюсь и вижу, как он накрывает глаза тыльной стороной ладони, словно ему невыносимо на это смотреть. Потом он бессильно роняет руку и твердо кивает. – Пошли.

Мы несемся вперед, но полиция оцепила место происшествия. Место происшествия. Господи, я уже считаю это местом происшествия – потенциально разрушительного происшествия.

Я снова смотрю вверх, и у меня почти до удушья сжимается горло. Хотя темные волосы Деми развеваются на ветру, она стоит неподвижно, будто статуя. Она в красном свитере и черных леггинсах и выглядит очень маленькой и хрупкой. Жаль, что я не слышу ее голос и не вижу ее глаз. Ти-Джей стоит рядом с ней в футболке и трениках, крепко прижав к телу руки.

Они разговаривают. Я не знаю, о чем. Мне не важно, о чем они говорят. Я хочу подняться туда и стянуть этого маленького засранца с карниза, а потом сбросить его на хрен вниз за то, что поставил под угрозу жизнь Деми.

Я заставляю себя дышать и замечаю, что отец Деми хочет пройти к дому, несмотря на протесты молодого полицейского, пытающегося его остановить.

– Вам нельзя туда, сэр!

Я перевожу взгляд на лицо этого копа. Я знаю этого парня. Как уж его звали? Албертс? Албертсон!

– Это его дочь, – объясняю я, вставая между двумя мужчинами. Глаза Албертсона расширяются, когда он меня узнает. – И моя девушка. Вы ее знаете, Албертсон: она была со мной в камере.

Доктор Дэвис с негодованием смотрит на меня.

– В какой камере?

Я отмахиваюсь от вопроса.

– Пожалуйста. Албертсон. – Моему голосу как-то удается звучать спокойно.

Мужчина в форме осторожно оглядывается через плечо, опускает голову в крошечном кивке и дает нам пройти. Мы останавливаемся метрах в двадцати от входа в общежитие. У дверей несколько полицейских заняты напряженным разговором с человеком в костюме – деканом, понимаю я. Другие члены администрации факультета тоже тут, как и небольшая толпа наблюдателей, которых копы пытаются согнать в одно место.