Лизе стало легко и весело. До такого она сама ни за что не додумалась бы. Не только психологическое, но и физиологическое возрождение женщины. Действительно, какие их годы, сорока еще нет. И она рассмеялась:

– Поздравляю, Верочка. Новая кровь – новая жизнь.

– Так ты выручишь?

– Конечно. Только бы не навредить тебе.

– Говорю же, успокойся. Наши и до рассвета отсюда сматываются. И никого не застукали. Главное – не пить.

Бедовые одноклассницы договорились встретиться в метро в центре. Вера явно не имела желания открывать свое местопребывание. Но Лиза дала себе слово выпытать у нее адрес клиники и регулярно навещать. Быстро собралась. Постучала в дверь комнаты Маши. Дочь не соизволила отозваться. «Уснула бедняжка. Столько эмоций», – подумала неуравновешенная, но чуткая мать. Написала ей записку и ринулась в ближайший круглосуточный магазин.

На улице было еще светло, на душе у авантюристки, считающей себя верхом рационализма, – уже светло. Лиза спешила к той, ради благополучия которой затеяла роман. За две станции до нужной Лизе в вагоне появилась ее хорошая знакомая, и женщины сплетничали, все больше входя во вкус. Поскольку беглянки на условленном месте не оказалось, они продолжали трепаться еще с полчаса. Вера так и не появилась. Знакомая направилась к выходу в город, Лиза поехала домой. «Это к лучшему, – думала она. – Не удалось вырваться, не судьба режим нарушать. Не изгонят Веру, не расстанется она с режиссером. Завтра утром позвонит и скажет, куда везти прокладки. Тортик я Маше с Игнатом оставлю, а ей другой куплю. И фруктов разных, а то схватила второпях одни апельсины».

Дорвавшись до компьютера, Лиза поработала часа три. Потом пошла в кухню за чаем и обнаружила там дочь, уплетающую за обе бледные, ввалившиеся щеки торт. В руке Маши подрагивала ее записка.

– Ой, извини, не выбросила, – сказала Лиза.

– Мама, я чуть с ума не сошла. Заснула случайно. Проснулась, глубокая ночь, а тут записка: «Убегаю, скоро вернусь». Торт вот с перепугу жру.

– Ешь, милая, ешь, – усмехнулась Лиза. – Только не забудь, что жирок у женщин в последнюю очередь наполняет лицо. А в первую что?

– Попу, – уныло ответила Маша и со вздохом закрыла коробку с опасным десертом.


Утром, когда Маша еще переваривала во сне торт, Лиза с привычным отвращением выхлебала свой зеленый чай и собиралась на прогулку. В дверь длинно позвонили. Чей-то палец не щадил безвинную кнопку. Лиза посмотрела в глазок – за ним маячило какое-то удостоверение.

– Кто там? – удивленно спросила она.

– Откройте, милиция, – ухнул в ответ мужской басок.

– Корочку свою от оптики уберите, – потребовала писательница. – А то вдруг вы ею закрываете маску на лице и пистолет в руке.

Документ исчез, но вместо него в зоне видимости оказались мощные живот и грудь, туго обтянутые мятой рубашкой. Лиза присела, стараясь разглядеть, что выше, но, кроме щетинистого подбородка, ничего не увидела. Дверь все-таки распахнула.

– Шелковникова Елизавета Всеволодовна, – без вопросительной интонации заявил высоченный детина с крупными чертами лица и совершенно не вяжущимися с его обликом светлыми подростковыми вихрами. – Мне необходимо с вами побеседовать.

Поскольку Лиза при виде него машинально отшатнулась, он беспрепятственно шагнул в прихожую. «Наверное, везде так – зеленый свет. Слова «разрешите войти» ему неизвестны. Господи, разве можно пускать такого гиганта по квартирам? Пожилые гражданки имеют право на обмороки», – подумала Лиза. И улыбнулась.

– Чему радуетесь? – неприветливо поинтересовался визитер.

– Своему, девичьему, – брякнула Лиза и по его насупленному челу поняла, что зря пошутила. – Идемте в кухню, – мирно предложила она. – Кофе хотите?

– Нет.

– Чаю?

– Нет.

«И «спасибо» в его лексикон не входит, – все еще безмятежно отметила Лиза. – Бог мой, зачем же он явился? С Игнатом что-то стряслось? Машка бед наворотила? Тогда почему он меня требовал?»

– Слушаю вас, – уже неуверенно произнесла она.

Милиционер удовлетворенно хмыкнул. «Какой-то моральный урод, радуется, если удалось подавить человека», – неприязненно подумала хозяйка, заставила себя не пристроиться на краешке табурета, а усесться основательно и более твердо повторить:

– Я вас слушаю. Извините, но ваш приход нарушил мои личные планы.

– Да, как правило, наш приход нарушает планы. Бывает, что на несколько лет.

– Не надо, я пуганая, – рассердилась писательница.

– Тогда скажите мне, чем вы занимались вчера между девятью и одиннадцатью часами вечера? – сурово вопросил здоровяк.

– А почему я должна перед вами отчитываться? – продемонстрировала норов Лиза.

– Советую ответить, – не уступил милиционер.

– Советую вести себя по-человечески.

Как часто с ней бывало, говоря, она торопливо соображала: «Я везучая, когда пишу. Встретила знакомую, болтала с ней. А если бы не встретила? Вера опять пропала. В какой клинике она лечится, я не знаю. Могла бы только дать адрес квартиры. Они бы нашли сначала сына, потом ее. Вскрылось бы, что она пыталась сбежать на какое-то время. Ужас. Небо явно хранит и эту бедняжку, и меня заодно. О-о-о, как мне надо за компьютер сию секунду. О-о-о, как мне избавиться от этого грубияна?»

– Вы знакомы с Ильей Борисовичем Полянским? – то ли внял, то ли не внял ее совету милиционер.

– Да, конечно. Он – мой издатель.

– Пять лет назад вы покушались на него? Обливали ему руки кислотой?

«Не внял», – горестно поняла Лиза и занервничала.

– Эту историю знает весь город. Я была не в себе. А облила его минеральной водой. Но Илья Борисович рассказывал, будто кислотой. В назидание и наказание мне. Понимаете?

– Не понимаю.

– Что случилось с Полянским? – прохрипела Лиза.

– Вчера в десять ему таки изуродовали руки. Женщина хрупкого сложения. Она опустила на лицо капюшон. А в гараже, куда он ставил машину, было темно. Эта предусмотрительная особа улучила момент, когда Полянский выключил свет и готовился выйти. Молча плеснула на кисти какую-то жидкость и убежала. Он, естественно, остолбенел. Потом что-то внутри сработало: нашел в гараже канистру с водой и смыл «подарочек». Хотя, скорее, воспользовался ближайшей лужей, только стесняется признаться. Сейчас Полянский в больнице. Химический ожог не сильный. Долго не продержат. И шутницу мы найдем очень скоро.

Ошалелый вид Лизы мог убедить в ее невиновности кого угодно, только не этого громадного профессионала. У нее в буквальном смысле слова отвисла челюсть и в уголках рта запузырилась слюна. Писательница вздрогнула, в забытьи вытерлась рукавом, сглотнула и тихо поведала:

– Вчера я писала роман. Когда дело застопорилось, меня потянуло в метро. Я всегда катаюсь в таких случаях. И предпочитаю одиночество. А куда поезд везет, мне все равно. На сей раз вез в направлении центра.

Лиза истерически пыталась вспомнить, говорила ли знакомой, что собирается встречаться с кем-то. Говорила, к сожалению. И вышли они на станции, возле которой жил издатель. Она глотнула воздуха и храбро продолжила нести свою полуправду:

– Но тут я встретила приятельницу. Боялась, что она начнет приглашать меня к себе, а я была не расположена к чаепитию, поэтому согрешила – наврала, будто меня дожидается человек. Когда вышли, разумеется, никто меня не ждал. Мы сели, посплетничали еще с полчаса и расстались. Она поднялась в город, а я, успокоившись, поехала домой и снова прилипла к ноутбуку. Это был самый короткий творческий кризис в моей жизни.

– Координаты приятельницы, – рыкнул милиционер.

Лизе от растерянности почудилось, что не угрожающе, а глумливо. Да, глумливого рычания ей раньше слышать не доводилось. Она продиктовала фамилию, имя, отчество и номер телефона свидетельницы, которая должна была избавить ее от обвинений. Но обрадовалась рано. Упертого мента ее россказни только завели.

– Хотите, я скажу вам, Елизавета Всеволодовна, что произошло на самом деле? У вас опять сдали нервы, вы захотели отомстить издателю по-настоящему. И наняли кого-то для черного дела. Исполнительница могла и не знать, что балуется кислотой. Вы дождались ее отчета в метро, расплатились и вот тогда убрались восвояси. Не скрою, с приятельницей вам повезло. Но она не видела, когда вы сели в обратный поезд.

– Прекратите скудоумием блистать. У меня договор на роман, который сейчас в стадии написания. И не в моих интересах напоминать Полянскому о своей давней глупости с минералкой. Он сам, общие знакомые, сотрудники издательства подтвердят, что у нас давным-давно нет никаких разногласий, что в последнее время мы не конфликтовали. Я лишена возможности достать где-нибудь кислоту, я даже не представляю себе, откуда берутся у людей всякие химикаты. И потом, зачем, по-вашему, мне было нанимать женщину? Уходить на время совершения преступления из дома? Тащиться именно на ту станцию? Мужчина в качестве исполнителя меньше ассоциировался бы с моим хулиганским поступком. А убоявшись, что свидетельство моей родной дочери вызовет у вас недоверие, я отправилась бы в людное общественное место или в гости к друзьям в противоположную от дома Полянского сторону. Разве принять отчет и расплатиться можно исключительно глупым образом, который вы выдумали? Повторяю вам, Илья Борисович сам поведал всем встречным-поперечным о моей выходке, причем утверждал, что был облит кислотой. Даже руки перебинтовывал с месяц. Мне было стыдно, как никогда до этого. Я сначала пыталась опровергнуть все, а потом отказалась от комментариев. Дальше. Полянского калечили в десять. В это время мы с приятельницей только выходили из вагона. От его дома и гаража до метро пять минут ходьбы. Женщина убежала, значит, уложилась бы в три. И она полчаса пряталась за колонной, дожидаясь, когда я освобожусь? Понимая, что Полянский наверняка сразу вызвал милицию? Мне за вас неловко.

Кончилось все так, как должно было: милиционер пообещал Лизе встречу на его территории и ушел.