Обнял её, утешая, а сам запах её вдыхаю, и встаёт. Больной извращенец, вот кто я. И лениво думаю, а пройдёт это, если с Дюймовочкой переспать? Или все, абзац, на всю жизнь мне такое веселье?

— Я тебя вытащу, — обещаю я. Шепчу в ухо, и так и тянет лизнуть мочку уха, попробовать на вкус. Представляю Катину реакцию, и на смех пробивает. Я точно кончу свои дни в психушке. — Но для этого тебе придётся….

Обмануть ту Катю было просто. Какой бы она себе умной и взрослой не казалась, сама была наивная донельзя. Лялька понимала куда больше, но молчала. Может, считала, что так будет лучше?

— Нужно притвориться, что я твой парень, — велел я Кате.

Она смотрела, как на сумасшедшего и соглашалась. Я вынуждал её притворяться, чувствуя себя жалким. За руку держал и слюной захлебывался. Воровал чужое время, чужое внимание, чужие прикосновения. И я знал, да, знал, себе можно не врать — Димка очень гордый, с лихвой. Если посчитает, что его предали, простить не сможет. А я…я не гордый. В том, что касается Катьки. И пусть меня корежит от одной лишь мысли о том, что Димка её обнимает, что спит с ней, я согласен на объедки с барского стола… Только бы моя была.

Ребята работали бригадами. Катьку привела Лялька, и работать стала с ней. И с Жориком. Я и внимания привлекать к Катьке не хотел, и видеть не мог, как этот урод её взглядом раздевает.

— Разбить бы их, — бросил я Игорю невзначай.

Тогда, по сравнению с тем же Игорем я был пешкой. И моё слово, как таковое, особого веса не имело. Приказывать я не мог, бесился, от невозможности что-то изменить.

— Брось, — ответил Игорь. — Лялька с Жориком два года уже работает. Перетрахаются и успокоятся.

Да, Игорь был весьма невысокого мнения о нас. Но у него были на то основания — большинство подсаживались наркоту и сдыхало, на пенсию не уходил никто. А я Катьку хотел выдернуть чистой и не испорченной, пока она топталась по самому краешку болота, не увязла в нем с головой…

Только Жорику глядеть надоело. Решил, что неплохо бы и потрогать. Он наверное, с такими, как Катя и не общался никогда. Из неблагополучной семьи сам, и товарищи все такие же, нормальной жизни не видевшие. Для него это было нормой, настаивать на своём, ни сколько не задумываясь о том, насколько его внимание вообще даме нужно.

Когда я увидел, их, на той кухне, думал что убью его. И наверное убил бы, если бы не Игорь.

— Охолони, — посоветовал он мне. — Ничего с твоей принцессой не станется.

А потом…потом принцесса залетела. И такое случается. И осознание того, что случившееся бесповоротно меня едва не сломало. Ошарашило. Смотрел на неё — обычная Катька. Глазищи жёлтые, прядка опять из косы убежала. И понимаю, все. Занял её Димка целиком. Даже изнутри.

Сам же Димка меня нашёл. Хотя я не прятался. Я даже мечтал об этой встрече. Дружил с ним с семи лет, а сейчас мог думать только о том, чтобы месить его тело ногами, как Жорку. Чтобы кровь в разные стороны брызгала. Но Димка был не таков, и кому как не мне это знать?

— Сень, я же тебя просил не подходить к Кате.

И спокойный такой, словно не бабу делим, а выясняем, кому достанется последняя жестянка пива. А мне его из себя вывести хочется. Чтобы кричал слюной брызгая.

— А если подойду?

И думаю, вот Димка такой умный, такой порядочный, а дальше своего носа не видит. А может, именно поэтому и не видит, в его вселенной Катька и наркотики не совместимы. А в моей блядь, совместились и откинуть этот факт никак.

Нет, тогда мы не подрались. Потом…инцидент будет. А тогда Димка меня за плечо схватил, в глаза смотрит, вижу — держится из последних сил. И меня так и подмывает спровоцировать. Но если сейчас мы подеремся, виноватым буду я. И жалеть Катька его будет, своего бедненького Диму. А я не хочу казаться хуже, чем я есть. Не в глазах Кати. А ещё очень боюсь, что она ему расскажет. И Димка не отвернётся, а придумает выход. И тогда…я буду совсем не нужным. И любоваться своей Дюймовочкой буду украдкой поглядывая из-за штор. Нет, спасителем буду я. И поэтому сейчас буду держать себя в руках.

А Димка оказался куда отмороженнее, чем я считал. Жорика убил… В то, что Жорку убила Катька, не поверил бы даже глухой слепец. И самое обидное — снова победил.

Бросил Катьку, убитую, можно даже сказать — уничтоженную. Никому, кроме как Главному не нужную, а уехал героем. А я остался. А хрен ли толку? Я с ложки её кормил, было дело. Просто есть отказывалась, сидела, целый день смотрела в одну точку. Это уже тогда, когда мать её погибла. Психовал, бесился, системы ей с глюкозой ставил, так как боялся, что она просто растает. Она в истерике начинала биться при виде врачей тогда.

Как ребёнка вынянчил. Вымолил даже. Потом, когда она перестала быть похожей на живой труп, я заставил её проснуться утром. Рано. До рассвета ещё. Нетерпеливо ждал, пока оденется. Сумку я уже подготовил, все загодя сделал. Стоял май — по ночам ещё холодно, утром роса вымачивает штанины. Зато так красиво, мир кажется таким юным и невинным, что поневоле обманываешься, каждый год. Я хотел, чтобы обманулась и Катя. Встряхнулась.

Мы ехали молча, ещё по темноте. Катя курила, когда затягивалась, огонёк сигареты светится ярко-красным. Мне не нравилось, что она курит, да ещё так много, но кто бы меня послушал? Когда мы доехали до места, небо только посерело на востоке.

Сюда мы приезжали ещё детьми. Несколько станций от города на электричке, потом через лес по тропке. На машине куда как проще. Перед нами река. Здесь она разливается, притворяется морем. Машина остановилась почти на самом краю обрыва. За нами сосны, прямые, длинные, в самое небо.

Я вынес корзинку, свернутый плед. Катька посмотрела на меня недоуменно, но все же помогла. Плед расстелила, достала завернутые в фольгу кривые бутерброды моего производства, термос с чаем.

Удивительно, но стандартные бутерброды — сыр, колбаса, булка, лист салата, здесь показались удивительно вкусными. Я понял, что так глубоко погрузился что в свои, что в Катькины проблемы, что уже давно ел не чувствуя вкуса еды.

— Вкусно, — пробормотал я с полным ртом.


— Ага, — согласилась Катька и бутерброд свой откусила.

Вот кто бы сказал, что я буду радоваться тому, что баба ест — не поверил бы. А поди ж ты, сижу, радуюсь. Жизнь забавная штука. Солнце выглянуло над гладью воды. И правда, почти море, противоположный берег теряется далеко, в смутной дымке.

Рассвет не получился идеально киношным. Виновата ли средняя полоса России, отечественное небо, либо неравноценная замена моря на реку, непонятно. Вместо розового он разливался по небу оранжевым, подкрашивая перья облаков всполохами малинового. Отражение солнца лениво качалось в волнах, подергиваясь рябью. Подсветились золотым стволы сосен, подсохла роса на траве. Над моим ухом лениво жужжал единственный пока комар. Холодно. Зато чай в термосе горячий.

Наш обрыв не пользовался популярностью — к воде здесь можно было спуститься лишь рискуя сломать шею. Именно уединенностью он нам раньше и нравился. Дальше людный пляж, коса песка вдоль берега. А тут — тишина.

Вдалеке залаяла собака. Она бежала широкими прыжками, то напрыгивая на кромку воды, то отскакивая прочь. За ней брел хозяин. Иногда он поднимал палки с песка, бросал их вдаль, чему его пёс был несказанно рад. Одна улетела в воду. Пес лаял на неё сердито, но лапы мочить отказывался.

Катька подобрала камушек, размахнулась и бросила его в реку. Не докинула — шлепнулся в метре от воды. Вздохнула.

— Хорошо, да? — спросил я.

— Да…почти, как нормальные люди.

Спокойно так сказала, а у меня сердце в груди кульбитом зашлось. И смотрит на меня, глаза жёлтые, словно тоже рассвет отражают, а в них — пустота. Вот тогда я наверное понял, что на самом деле ненавижу Димку, а не просто ревную к Кате. Ненавижу за то, что уехал, строит новую жизнь, а мы в дерьме барахтаемся. Вроде сами виноваты, да. Но я смогу сорваться. Меня ничего не держит. А вот Катька… Димка герой, он её от Жорика спас. А то, что я изо дня в день её спасаю, этого она не видит. И никогда наверное не увидит, не оценит. Горько. Смешно, но тоже хочется героем быть, в её глазах.

Я знал, что он вернётся. Слишком упертый. И прекрасно помню, как он вернуться обещал, скалился разбитыми губами. Но Катя… Такая хрупкая. Слабая. Никому по настоящему не нужная…Тогда, тем холодным майским утром я поклялся, что не отдам её. Это для Кати Димка герой. Для меня — предатель. И Катя моя.

— Поехали домой, — попросила она, легко коснувшись моей руки.

Я молча поднялся, свернул плед. По дороге Катя уснула, сползла на моё плечо. Вести машину было неудобно, но я терпел. И возле дома её остановился, и стоял целый час, пока она не проснулась. Я то знал, что кошмары её мучают. Пусть спит. А рука потом колола сотней тысяч иголочек и отказывалась разминаться — затекла.

Я до последнего надеялся, что вылечусь. Что наваждение схлынет. Меня потянет к другим бабам, и в глазищи Катькины жёлтые затаив дыхание я заглядывать перестану. Но нет. Похоже, это неизлечимо.

И первая наша близость, горькая до боли, от слез солёная, запечатлелась в памяти навечно. Каждый, сука, кадр. И кожа её, гладкая, странно холодная. Если бы не её мягкая податливость, прерывистое дыхание, биение сердца, можно было бы подумать, что я глажу алебастровую статую.

А я от каждого прикосновения пьянею. По ноге вверх, в ямку под коленом. Там кожа особенно нежная, кажется нажми сильнее ненароком — порвешь. Колени чуть разведены, между ними то, что любому мужику моего возраста прекрасно известно. А вот поди ж ты — крышу сносит. И туда, под подол лёгкого платья я пробираюсь медленно, моя ладонь скользит целую вечность. Словно по мирному полю.

Думается — вдруг она меня остановит? И даже хочется этого, до боли. Пусть бы я и умер там же, от перевозбуждения. Нет же… Ноги разводит ещё сильнее в стороны, и всхлипывает тихонько, словно сдаваясь, и мне окончательно крышу сносит.