Телефон, словно демонстрируя свою целостность зазвонил. Я посмотрел на него ненавидяще, как на очередное свое фиаско. Трубку брать не хотелось, но, вдруг, о Кате новости? Звонил Сенька.

— Слушай, — сходу начал он, словно в порядке вещей вот так звонить, словно не было в нашей дружбе ямы поглотившей больше десятка лет. — А давай мне сердце вырежем и ей пришьем?

— Ты снова пьёшь?

— Трезв, как стеклышко и мучим адским похмельем. Настолько адским, что жизнь не мила. Вот и подумал, нахер жить в мире, который так ко мне жесток? А сердце у меня ого-го даже группа крови у нас с Катькой одинаковая.

— Как ты себе это представляешь? Захожу я такой в больницу, руки по локоть в крови, и в пакетике целлофановом сердце? Здрасьте люди дорогие, я вам сердце принёс. Труп идиота донора лежит на парковке, можете остальные органы вырезать, чтобы добро не пропадало?


Сенька не засмеялся, а буквально заржал в самое моё ухо, я даже поморщился и трубку от лица отодвинул. Пожалуй, если он так с похмелья умирает, то в нем жизни слишком много. И правда, отщипнуть для Катьки. Я даже вообразил, как я и правда его сердце вырезаю. Позволил себе думать, целое мгновение, что вот так было бы правильно…

— Я не могу себе позволить… — теперь мне приходилось напрягать слух, чтобы расслышать слова. — Не могу себе позволить, чтобы она умерла. Так не должно быть…

Я знал, что не должно быть. И я не знал, что делать. Вчера в моей пьяной голове ворочались мысли, что надо пойти, и заплатить хирургу за то, чтобы Катьке просто пересадили моё сердце. Но пьяному гораздо легче и проще. Сейчас я понимал, что это все… незаконно, как минимум. Что так бывает только в сериалах. Но и поверить в то, что выхода нет, я не мог. Должен быть. Нужно только найти…

— Я придумаю, — сказал я Сеньке. — Я что-нибудь придумаю.

Сказал, и только сейчас понял, что настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, когда Сенька сбросил звонок, говорил я с тишиной. Снова бросил телефоном в стену, тот отскочил на пол с одним лишь сколом на стекле защищающем экран. Научились же, китайцы, делать, помимо воли восхитился я.

Глава 26

Сеня

Сигарета сломалась в пальцах едва слышно хрустнув. Табак просыпался на полированную поверхность стола, впрочем, гладкой её можно было назвать с натяжкой — усеяна мелкими царапинами. Я подцепил щепотью мелкую ароматную крошку из листьев, выращенных, если верить рекламе где-то на просторах Доминиканы. Поднёс к лицу, вздохнул запах… Вкусно. Запах табака мне всегда нравился.

Кто-то из великих и наверняка очень умных сказал — найди, то что любишь и пусть оно тебя убьет. Я любил сигареты. Любил хороший алкоголь. Угрозы минздрава обещали мучительную смерть, но она все не шла. Я любил Катю… Вот из-за неё похоже и сдохну.

Лучше бы наркоту полюбил. Она убивает быстро, с гарантией. Вот только вид наркоманов, которых передо мной прошло множество вызывал лишь брезгливость.

— Ну вот отчего так, а? — спросил я у Димки. — Вот я слова красивые говорить умею не хуже твоего. И сам… ничего так, скажу без ложной скромности. Какого хрена она в тебя влюбилась?

Димка пожал плечами, посмотрел на меня волком. Я отвёл взгляд — всматриваться в его глаза мне совсем не хотелось. Я подозревал, что в моих глазах все то же, от того и зеркал суеверно избегал. Если честно, то даже перебил их в своей квартире. Бесили. И затравленный мой взгляд, и донельзя здоровое тело, которое никакая зараза не брала. Так и буду бегать, пока не подстрелят, а Катя… Я махнул рукой. Сам себя задолбал и нытье это тоже… достало.

— Поговори с ней, — попросил Димка.

Я снова махнул рукой — говорил. Она смотрела сквозь меня, она отлично в этом искусстве поднаторела за последние годы. Когда вроде и говорит с тобой, а взгляд в пространство. И упрекнуть нечем — слушает. Улыбается молча, Мона Лиза, блядь. А меня так и подмывало пробить на жалость… Катька меня не любила, но жалела. А я ловил эти крохи жалости и тепла, как щенок голодный подачки со стола.

— А пошли тоже сдохнем? — предложил я.

— Гениально, — ответил Дима и подозвал официанта.

Мы бухали. Это вообще очень по мужски, просветила нас мама Димы. Бухать в тяжёлой ситуации. Героически. Прям так она и сказала. Вроде, как стыдно стать должно. Может даже стало… где-то очень глубоко внутри, где жил ещё Сенька, самый красивый мальчик в школе, которого всеобщая любовь и безденежье ещё не успели испортить. Только, сука, слишком глубоко. Желания надраться не убило.

И как назло алкоголь ухал внутрь, как в черную яму и кроме лёгкого отупения и желания отлить ничего не вызывал. Легче не становилось, деньги и хорошее бухло на ветер.

— И что делать?

Вопрос риторический. Сколько раз мы его задали друг другу за эти дни — не счесть. А ответа так и не нашли. Может и правда, не на дне бутылки его искать нужно. Но попытаться то стоило… Смешно, но мы с Димой старались не бухать далеко от больницы в которой лежала Катька. Пьём, а телефоны на столе рядом лежат. Позвонят — сорвемся. Только не звонит никто, а если звонят, то совсем не те. Приходится самим мучить бесчисленными звонками врачей, а они все твердят одно и то же. Они тоже достали.

— Давай больницу взорвем, — снова выдвинул я предложение. — А то достали… Прогнозов не делаем, бахилы наденьте… Меня, возможно, нахер уволили, но динамит я найду…

— Конечно, Кате же станет легче от этого.

— В старину так хоронили… Приносили в жертву тьму народа, чтобы, значит, покойнику на том свете не так скучно было. Вот мы с проводим всех с Катькой, да ещё и с салютом…

Слушать мой не совсем трезвый бред Димке явно надоело. Полез в карман. Вынул телефон — Катькин. Я нашу Дюймовочку в последние годы видел всяко чаще, чем её Ромео, поэтому трубку признал сразу.

— Разряжен, — сказал Димка. — Я все включить его боюсь. По сути сто грамм пластика, а словно ящик пандоры.

— Забей, — велел я. — Не считая криминала, трупов и наркотиков Катька жила вполне себе скучной жизнью. У неё даже мужиков в последние годы не было. Кроме меня…

Димка кулаки сжал. Я даже обрадовался — подеремся сейчас! Все лучше, чем уныло спускать бухло псу под хвост. А Катьке можно и не рассказывать, это её расстроит… Однако мой бывший товарищ взял себя в руки, кулак, вместо того, чтобы в печататься в мой нос разжался. Жаль, я уже буквально чувствовал вкус крови на губах. Мазохистом что ли на старости лет заделался? Станешь тут….

Я взял телефон в руки, повертел. Мой зарядник бы подошёл, но он в машине, а машина хрен знает где. Но есть официант. Официанты — милейшие существа. Главное, чаевые отстегивать, и их терпению позавидует сам Будда. Через три порции виски, которое я в себя буквально вливал — не хотелось, Димка решил, что хватит. Телефон появился перед нами заряженный на двадцать четыре процента. Хватит. Для чего только?

— Та-да-да-дам, — выдал я под мелодию какого-то мрачного гимна и заслужил ещё один мрачный взгляд. Буде, меня этим не пронять. Луженый я. — Ну что ты мнешься, как девица на выданье?

— Я код не знаю, — вспомнил Дима.

— Дай.

Код я тоже не знал. Даже удивился этому факту. Я же все знаю, про мою Катьку, которая моей никогда не была. Испугался. А вдруг и правда, долбаный ящик Пандоры? Может, ну его… Я покрутил телефон в руках.

— Сим-сим, откройся…

Телефон завибрировал, включаясь. Мелькнул на экране известный логотип. А потом, не дожидаясь, пока мы определимся, как быть дальше телефон разразился гневной трелью.

Сначала телефон я выронил, просто от неожиданности. Потом потянулись к нему оба, разом протрезвев. Я даже подумал, что может Катька на маникюр записалась, а мы тут устроили… Телефон я схватил. А потом перебросил Димке, словно он раскаленный.

— Трус, — констатировал Дима.

И трубку взял. Я перегнулся через стол, чуть ли не прижался щекой к Димке, наши мамы бы растрогались, право слово. Мне не хотелось пропустить ни слова. Но слова… были не теми, что я хотел бы услышать. Но и роптать было глупо, когда меня судьба по голове гладила ласково? Да никогда. Разве тогда, в самую первую ночь, когда Катька обнимала меня всем телом и я притворялся, что не чувствую на своих губах её слез.

Через каких-то полчаса мы были в больнице. В другой, не Катькиной. У той, что здесь лежала не было всего самого лучшего, что мог предоставить наш город. Казеная ночнушка, одеяло в клеточку, не вправленное в пододеяник. У меня даже руки зачесались исправить это и перестелить постель как следует. Но тревожить больную нельзя, она в коме. В реанимацию нас пускать не хотели, но наглость и деньги города берут, что уж говорить о среднестатической российской больнице.

— Я не хочу говорить это Кате, — прошептал Димка. — Я не знаю, что она в ней нашла, в этой девочке, но она её любит…

У меня слов не было. Бывают такие ситуации, когда слова излишни. Да и раньше их не находилось для Ляльки. Я покопался в себе — чувствую ли я сожаление? Она, эта глупая девчонка так меня любила. Я любил Катьку. Катька Диму. Есть ли вообще в этом хреновом мире справедливость?

— Я к врачу, — сообщил Димка, дверь за ним закрылась.

Я был рад, что он ушёл. Мне нужно было что-то ей сказать, маленькой сумасшедшей Ляльке, которая готова была продавать свое тело в угоду другим. Которая, наверное, убила бы за то, чтобы быть со мной рядом. Я пододвинул табуретку к кровати, сел ближе. Взял её руку. Тоненькая совсем, ногти сострижены коротко, иголка капельницы торчит из вены. Еле заметно, мерно бьется ниточка пульса. Я искал в себе слова. Отчего мне вдруг показалось важным найти эти самые слова, что она не услышит?

— Прости меня, — наконец сказал я, чувствуя себя невероятно глупо. — Ты должна меня понять… Ты же тоже мной больна. А я так же заражён по жизни, не тобой, прости… Наверное, мне многое стоило сделать иначе… Хотя, кому я вру… Так же и шагал бы по граблям с гордо поднятой головой, радуясь, что сегодня смогу к ней прикоснуться, и плевать, что потом так хреново, хоть сдохни. И ты такая же, правда? Мы с тобой два ублюдочных извращенца, вот кто. Если бы нас не было, все было бы иначе, наверное… Но… мы же есть. Не обижайся на меня, хорошо? Хотя, ты всегда меня прощала, и сейчас простишь, я знаю…