— Я согласна поговорить с господином Камаевым наедине прямо сейчас в этом самом кабинете. С вашего, конечно, позволения, Лев Юрьевич и Игорь Станиславович. Не думаю, что он решится сделать здесь что-то со мной страшное прямо у вас под боком. В любом случае, нам всё равно, рано или поздно, придётся пройти через это — встретиться без свидетелей и обсудить имеющиеся к друг другу претензии, как и полагается двум очень близким людям.

— Действительно, господа. Если бы я задался целью лишить сударыню Щербакову столь ценной для неё жизни, то едва ли бы стал делать это здесь, сейчас, на глазах у стольких свидетелей. Могу поклясться на чём угодно и перед каждым из вас по отдельности, что я и пальцем её не трону, даже если она сама начнёт слёзно меня об этом упрашивать. Просто сделайте это. Оставьте нас одних, или, хотя бы, создайте видимость нашего с ней уединения.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, и мне потом не придётся расхлёбывать те глупости, которые ты можешь тут скоро наворотить. — Никольский нагнулся к моему уху почти одновременно со своими оппонентами, потянувшимися к Щербаковой со своими советами по другую сторону стола, и так же понизив свой голос до едва разборчивого шёпота.

Но я и не думал смотреть на собственного адвоката, продолжая буравить выжидающим взглядом невозмутимое лицо Ники. Убеждаясь всё больше и основательней, что именного этого она и добивалась — остаться со мной наедине, без ненужных свидетелей, и только тогда вывалить мне на голову всю подноготную о своих гениальных планах на меня и Эмина.

— Надеюсь, теперь ты довольна? Получила то, для чего на самом деле устроила весь этот фарс с судебными исками? — заговорил я снова уже после того, как нас оставили наконец-то одних, после чего в кабинете воцарилась неестественная для этого места прессующая тишина.

— А разве это была не твоя личная просьба с озвученным при всех весьма конкретным желанием? — разумеется, даже теперь, когда нас больше никто не слышал и, возможно, не подслушивал, Вероника и не думала снимать прежней маски. Или, хотя бы, просто не строить из себя невинно пострадавшую.

— Если ты намереваешься разговаривать со мной и дальше в подобном сценическом амплуа, тогда, прости, но мне придётся отменить своё решение и позвать всех обратно.

— Ой, да ладно тебе, нашёл из-за чего давить на жалость.

Вот теперь намного лучше. Теперь действительно видно, до чего она готова дойти лишь бы заполучить желаемое, применяя для этого все доступные ей методы воздействия. Даже снять с лица маску невинной жертвы (причём с явным облегчением), явив миру себя настоящую и практически без лишних прикрас.

— И не нужно смотреть на меня, как на врага всего турецкого народа. Ты сам дал мне ясно понять, что разговаривать со мной по-хорошему не собираешься. Прости, любимый, за столь радикальные меры, но иных способов подступиться к тебе, я банально не видела.

— Подступиться, или добиться чего-то более конкретного? Хорошо! У тебя это вышло. Я внимательно слушаю. Хотя можешь написать нужную тебе сумму на бумажке. Думаю, у этих камер дрянная чёткость, на записи всё равно ничего видно не будет.

— Так ты решил, что я добиваюсь от тебя нужного внимания только из-за денег?

— А ты реально, блядь, думала, что я поверю в твои якобы нежданно-негаданно проснувшиеся материнские чувства? Странно, что они вдруг вообще у тебя проклюнулись. Причём именно сейчас, а не, скажем, где-то ещё лет через десять.

— Может уже хватит, Арслан? — не знаю, насколько искренним сейчас было её поведение, но потянулась она к своей сумочке за пачкой сигарет и зажигалкой не очень-то уж и расслабленным жестом. — Я понимаю, тебе плевать на то, сколько и мне пришлось пережить за эти годы. Потому что и сейчас прекрасно читаю всё это по твоим глазам. Что лучше бы я оставалась мёртвой для всех и дальше. Но, увы, дорогой, и прости. Мне надоело жить в тени. Я устала притворяться кем-то другим, как и изводится из года в года от убийственного осознания, что не могу находиться рядом с единственно любимым мною мужчиной и нашим сыном. Я сполна расплатилась за все свои прошлые ошибки и имею право на счастье не меньше твоего!

— Серьёзно? Расплатилась? Сполна? Это вообще, что сейчас за на хер такое было? Или ты и впрямь решила, что я проникнусь в твою откровенную хуйню только потому, что хочу добиться от тебя прямых ответов на свои вопросы? Единственное, чем ты действительно могла расплатиться за все твои, как ты говоришь, ошибки — это оказаться мёртвой не только по официальным документам. А все остальные сказочки на данную тему поприбереги лучше для своих старческих мемуаров. Если, конечно, ещё доживёшь до столь преклонного возраста.

— Я, так понимаю, ты и не собирался обсуждать со мной вопросов по нашей насущной проблеме. Вернее даже, по твоей. Видимо, решил без свидетелей вывалить на мою голову весь накопившийся за последнее время негатив. Извини, любимый, но я сейчас как-то не в настроении. Меня, конечно, заводят и твои грубости, и пошлые словечки, но ты выбрал для этого не самое подходящее место и время.

Ну что тут скажешь ещё? Охренительная сучка. Всегда найдёт, чем съязвить и как ответить, сохранив при этом лицо неподступной гордячки. Вот и сейчас решила воспользоваться своим излюбленным трюком, вывернув тему разговора в удобное для себя русло и продемонстрировав свою наигранную обиду через показательные действия. А точнее, подхватив со стола пепельницу, поднялась со стула и, вильнув бёдрами, как заправская топмодель на парижском подиуме, продефилировала на высоченных каблуках демисезонных полусапожек до окон кабинета. Всё бы ничего, только её точёную фигурку в брендовом синем платьице, расшитом сверкающей чешуёй из металлизированных пайеток, подпортил массивный ортопедический воротник вокруг её лебединой шейки.

Не знаю, чего конкретно она пыталась от меня этим добиться, но глядя на угадывающиеся под узкой юбкой явно подкачанные ягодицы, желаемого для их обладательницы эффекта я не испытал. Разве что поднявшуюся со дна души удушливую волну искреннего презрения и ненависти, заставившую меня самого неспешно встать из-за стола и проследовать за объектом своих нынешних проблем крадущейся поступью одержимого убийцы.

И, видимо, я слишком уж бесшумно передвигался, по большему счёту, на подсознательных инстинктах, чем на осознанных, поскольку и Ника заметила моё к ней приближение уже после того, как остановилась у окна и интуитивно обернулась. Естественно, дёрнувшись и едва не подскочив на месте, когда увидела моё полуозверевшее лицо, уже почти нависшее над ней едва не впритык.

— Если ты не прекратишь ебать мне мозги своими излюбленными приёмчиками и не скажешь, чего добиваешься всем этим фарсом, я просто возьму тебя за патлы и выкину в это окно. И поди потом всем докажи, что это сделал я, а не ты сама в порыве бесконтрольного припадка.

— Я тебе уже говорила, Арслан, далеко не раз и не два. — удивительная смелость, вернее даже, граничащая с безумием. Она не только не попыталась отшатнуться или отступить от меня на безопасное расстояние, но и упрямо уставилась мне в лицо, часто заморгав и с трудом сглатывая подступивший к горлу комок страха. — Я вернулась сюда только из-за вас. Из-за Эмина и тебя. Вы — единственный смысл моей жизни и всегда им были. Я просто… Просто уже не могу так существовать. Сходить с ума на расстоянии из-за невозможности увидеться, поговорить и выпросить прощения.

— Лгунья… Беспринципная и бессовестная лгунья. — я процедил свои обвинения сквозь зубы и жёсткий оскал, всё ещё сдерживаясь благодаря какому-то чуду, чтобы и вправду не схватить её за волосы и не долбануть этой безупречной лживой маской по звуконепроницаемому стеклу ближайшего к нам окна. — Ты можешь хотя бы раз признаться, как есть, без всего этого грёбаного пафоса и неуместных прелюдий низкопробного пошиба?

— В чём признаться? Что хочу быть всегда рядом с вами? Что хочу вернуться в семью единственно любимых и дорогих мне людей.

— Нет, блядь! — не знаю, как не сорвался в крик и не схватил её снова за горло поверх этого карнавального ошейника, чтобы впечатать в стеновую панель у окна или в само окно. Но не прохрипеть ей в глаза звериным рыком всё-таки не смог, как и не ударить ладонью по оконной раме рядом с её головой. — Ты хочешь вернуться не в семью, а снова погреть свои жадные ручонки на наших банковских счетах. И ничего более эффектного, чем добраться до них через Эмина не придумала. Одно только непонятно, откуда у тебя вообще взялась эта безумная уверенность, что ты сможешь что-то урвать или хотя бы отстоять в суде свои материнские права?

— Это не безумие, Арслан. А та нынешняя действительность, которую ни ты, ни твои адвокаты и уж, тем более, не все деньги Камаевых не способны подмять под себя. И я прекрасно знаю, что ты не остановишься ни перед чем, чтобы добиться своего и не подпустить меня к сыну. Поэтому… я тоже не собираюсь ни перед чем останавливаться и, в отличие от тебя, буду использовать все, даже самые аморальные приёмы и методы, до которых лично ты никогда не опустишься. Ты ведь хочешь огородить Эмина от меня, не так ли? Даже мысли не допускаешь, что когда-нибудь мы с ним наконец-то встретимся, и он узнает о моём существовании.

— Что ты, мать твою, задумала, и что уже успела провернуть за моей спиной? — я склонился к её глазам ещё ближе, прорычав вопрос пока что на пониженных тонах, но не менее угрожающих, как и мой помутневший взгляд беспощадного палача. Только одному Аллаху было сейчас известно, скольких мне стоило сил держать себя в руках и не сделать с этой сучкой то, что я уже успел ей озвучить в лицо — выбросить её в окно.

— Ничего такого, чего бы не сделал кто-то другой на моём месте, перед тем, как пойти в ва-банк. — она снова нервно сглотнула, но затянуться передо мной сигаретой так и не рискнула, скользнув напряжённым взглядом по моим губам. Видимо, ещё не успела забыть, как я раньше бесился из-за этой дурной привычки, к слову, не самой у неё худшей. — Написала несколько заявлений в нужные инстанции, дала пару взяток вполне себе влиятельным должностным лицам из Управления по делам несовершеннолетних и защите их прав. Точно сейчас не скажу, но пришлось поотбивать пороги ещё нескольких социальных служб, в частности специализирующихся на ювенальной юстиции. Конечно, я знаю, какой ты не в меру упрямый и ни перед чем не пасующий игрок, но… Одно дело, если бы всё это касалось лишь тебя одного. Только, я как-то сомневаюсь, что твои нервы выдержат наблюдать месяцами (а может даже и годами), как твоего сына обхаживают из комиссии по опеке или пристраивают к нему своих надзирателей, а тебя самого, едва не каждый день лично заставляют заполнять целый ворох нужных бумажек и документов, гоняя по психиатрам и вынуждая сдавать анализы практически каждое божье утро. Разумеется, ты можешь избавиться от назойливого преследования большей части данных блюстителей ювенального закона самым доступным тебе методом. Но ведь всегда найдутся те, кого будет сложно подкупить или даже перекупить. Я уже молчу про решение суда, которое тоже может оказаться для тебя “неожиданно” проигрышным. Ты ведь так и не решился узаконить своё биологическое отцовство, заставив поверить собственного ребёнка, что его настоящий отец вовсе не ты. В общем, накосячил с этим вопросом по полной. Как ни крути, но даже ты не можешь не понимать, насколько шатки твои шансы отстоять в суде свои отцовские на Эмина права. А когда мне отдадут моего сына, думаешь, я захочу и дальше здесь оставаться, а не уехать, например, на постоянное жительство куда-нибудь во Францию или вообще в Аргентину. Или ты и вправду полагаешь, что я сейчас выложу перед тобой все свои козыри, как на духу, только потому, что ты такой весь страшный, охренительно крутой и сильный и можешь свернуть мне шею за считанные доли секунды?