— Ладно, Арслан. Я не настолько оторвана от жизни, чтобы не осознавать, чего мне будет стоить твоё окончательно подорванное ко мне доверие. — Ника тоже решила скрестить на груди руки, видимо, силясь показать мне, насколько она далека от всех тех глупостей, которые я постоянно вытягиваю из неё на передний план и тыкаю её в них носом. И что она сама не рвётся залезть мне в штаны, как я, быть может, думаю сейчас о ней. — Я здесь перед тобой, как на ладони. Ты можешь делать со мной всё, что только не придёт тебе в голову. И, заметь, никто не сможет при этом тебе помешать. Я рискую больше твоего. Даже собственной жизнью. Поэтому… Прошу у тебя прощения ещё раз, если ты пришёл сюда действительно за этим. И, надеюсь, ты не отменишь мою сегодняшнюю с Эмином встречу, поскольку…

Грёбанная актриса погорелого театра! Даже выдыхает, как какая-то сериальная актрисулька из долгоиграющей мыльной оперы. Ещё немного и в глазах вот-вот заблестят “искренние” слёзы блудной мамочки, которую полностью излечили от пагубных привычек прошлого в какой-нибудь христианской или буддисткой секте.

— Я всё равно сейчас не могу больше ни о чём думать, кроме как о нём… Как его наконец-то увижу и… и… обниму! Хотя и не представляю, как он отреагирует или что скажет.

— Ещё скажи, что тебе безумно страшно.

— Да, страшно! И не нужно, пожалуйста, иронизировать. Ты можешь мне не верить, это твоё полное моральное право, но для меня всё это — далеко не игры.

— Хорошо, Ника! — в этот раз я подключил к своей сдержанной жестикуляции и вторую руку, но сделал от этой ведьмы отступающий к выходу шаг назад. Продолжать и дальше наблюдать за её виртуозным спектаклем у меня уже совершенно не оставалось ни соответствующих желаний, ни нужного настроя. — Ты встретишься сегодня с Эмином, как мы с тобой до этого и договаривались. Поэтому… дерзай, настраивайся на вашу встречу, как тебе подсказывает твоё собственное воображение, но… лучше без меня. И в следующий раз, если тебе захочется со мной встретиться лично, лицом к лицу. Пожалуйста! — я тоже свёл ладони вместе в ложном молящем жесте. — Не надо для этого устраивать ни провокаций, ни каких-то схожих сегодняшнему сюрпризов. Просто передай свою просьбу через охранников. И желательно в такой форме, чтобы она меня действительно могла хоть чем-то заинтересовать. И чтобы я при этом не возжелал прибить тебя прямо на месте. Договорились?

Она лишь молча кивнула в ответ, якобы покорно смирившись с уготованной здесь для неё участью. Ещё и глазки опустила долу. Ни дать, ни взять — послушанная и беспрекословная наложница. Только надолго ли?

— Прекрасно. Как только Эмин приедет, я за тобой пошлю. А пока… отдыхай, обустраивайся и придумывай, что ему скажешь при встрече.

Я просто крутанулся на месте на сто восемьдесят градусов и, не оборачиваясь, широким шагом направился на выход. Ибо оставаться здесь и дальше оказалось для меня тем ещё испытанием.

Никогда бы раньше не подумал, что буду чувствовать подобный маразм наедине с этой… змеёй. Насколько же она и Юлька были разными. Уму непостижимо! Особенно в плане восприятия. И теперь это ощущалось, не передать словами, как остро и сильно. Быть почти идентичными внешне, но при этом источать совершенно отличительные друг от друга флюиды. К одной притягиваешься, как к мощнейшему магниту, а от другой воротит и отталкивает, как от прокажённой.

А ведь когда-то у меня сносило крышу только от осознания, что Ника где-то рядом. Что ещё немного, и я раздавлю её в своих медвежьих объятиях, и не дам ей снова от меня упорхнуть, как она всегда и делала после наших тайных встреч с зацикленным постоянством.

— Арслан!

Ну, вот, началось.

— Что опять ещё?

Я уже было схватился за дверную ручку, когда ей вдруг приспичило бросить мне вдогонку какой-нибудь душещипательной “прощальной” фразой.

— Ничего. Просто хотела сказать спасибо.

Хорошо, что мне хватило ума не оборачиваться, чтобы, не приведи Аллах, не увидеть, какую она при этом состроила сценическую мину. Лишь беззвучно усмехнулся и открыл двери.

— Да не за что, Ника! Хотя, на вряд ли когда-нибудь скажу нечто подобное тебе.

Глава 8

— Но, почему она это сделала?.. И почему так долго не появлялась?!

Сказать, насколько сильно Эмин был шокирован, не сказать ровным счётом ни о чём. Мне и самому в этот момент было настолько паршиво и именно тошно от всей этой идиотской ситуации, что невольно тянуло покончить с этим фарсом раз и навсегда прямо сейчас. Особенно, когда смотришь в напряжённые глаза сына и видишь в них полное непонимание происходящему с подозрительным недоверием и первыми зачатками детской обиды, если не боли.

— Честно говоря, оглум[1], я мало что могу тебе сказать по этому поводу. Я и сам все эти годы жил, как и ты, в полном неведенье и с твёрдой уверенностью, что твоя мама мертва.

— А папа?

Да уж… Столь гибкой логике детского мышления остаётся только завидовать. Но меня, скорее, от подобного ответа неслабо так приложило под дых. Даже невольно стиснул зубы и чуть было не скривился, пока выжимал ответную улыбку искреннего сожаления и отрицательно качал головой.

— Боюсь… твой папа всё-таки мёртв. Я… я собственными глазами видел его и… присутствовал на омовении. А вот… что касается твоей мамы… Думаю, лучше всего объяснить произошедшее с ней и… где она была все эти годы, сможет только она одна.

— Так она… сейчас здесь? У нас дома? — не похоже, чтобы Эмин обрадовался данному выводу. Скорей всего, всё ещё пытался поверить услышанному и тому факту, что это не злая шутка и не идиотский розыгрыш.

— И даже за дверьми этой комнаты. Ждёт, когда ты захочешь с ней встретиться и поговорить.

Я неосознанно потянулся взглядом к закрытым дверям детской комнаты, претерпевшей за последнее десятилетие несколько существенных изменений, как в интерьере, так и в восприятии самого места. Наверное, ни одна детская не выглядела настолько мальчишеской и в буквальном смысле игровой, как эта, тем более, когда оживала прямо на глазах с появлением её маленького хозяина. И вот сейчас, через её порог должна переступить нога женщины, которая не имела к этому месту вообще никакого отношения — ни прямого, ни косвенного. И чья рука никогда не прикасалась к находящимся здесь предметам и вещам, не подарив за столько лет своему единственному сыну ни единой игрушки.

Лучше было бы, конечно, устроить их первую встречу в одной из гостиных. И мне до сих пор не хотелось впускать именно сюда Веронику, испытывая не сколько обоснованную ревность и к своему ребёнку, и к данному месту, а, скорее, здраво понимая, что она не имела никакого морального права омрачать этот маленький мирок своим не вписывающимся в эти стены появлением. Как и оставлять здесь свои ядовитые следы, где бы и на чём бы то ни было.

Но разве я не сам пошёл ей навстречу, приняв большую часть условий ЕЁ игры?

— Хотя… если ты не хочешь видеться с ней прямо сейчас… Думаю, она тебя поймёт. — вроде бы и нечестно давать сыну наводящие подсказки, выгодные, скорее, мне, а не ему. Разве что удержаться от идущего в руки соблазна оказалось не так-то уж и просто.

Правда, куда сильнее тянуло сгрести Эмина в ревностные объятия и действительно никуда не отпускать. Чтобы хоть как-то защитить от непосильного для любого ребёнка испытания.

— Ну-у… раз она уже здесь, — но он тянет, в свойственной многим детям манере вынужденного согласия, почти через нехочу, тем самым вызывая у меня ответную улыбку.

Какая жалость, что я не могу рассказать ему обо всём прямо сейчас. Хотя бы для того, чтобы предупредить о возможных последствиях, и чтобы он особо не рассчитывал на что-то хорошее с этой лживой гадюкой. Только, увы, я не могу. На кону сейчас поставлено слишком многое, в том числе и наше с ним будущее. А Ника подготовилась к этим встречам куда основательнее, чем мы.

Остаётся лишь надеяться на врождённую интуицию Эмина. На то, что он не станет с ходу раскрываться перед той, кто вспомнил о его существовании спустя ДЕВЯТЬ лет.

— Хорошо. Если считаешь, что готов, тогда я её зову.

Обнимать и прижимать к груди я его не стал, хотя и тянуло со страшной силой. Но предплечья всё-таки чуть сжал, успокаивающе погладив по его цыплячьим ручонкам, в попытке передать хоть какую-то ничтожную часть собственных сил и храбрости.

Нисколько не удивлюсь тому факту, что это как раз я и не был готов к предстоящей встрече сына с Щербаковой. Да и едва ли буду готов к подобным вещам когда-либо вообще. Ведь мне самому придётся пройти далеко не через маленькое испытание. Наблюдать, как эта стерва примется разыгрывать перед Эмином добрую тётеньку, давить из себя “искренние” слёзы счастья и материнской любви. Или ещё хуже, тянуться к нему, чтобы потом обнять и зацеловать его порозовевшее от сильного смущения круглощёкое, как и у матери, лицо. От одной только мысли об этом меня начинало буквально, едва не физически передёргивать, будто от ударов электрошокером.

А оставлять их одних я, естественно, не собирался…

— Здравствуй, Эмин. Здравствуй, мой золотой львёнок.

Я, конечно, всё прекрасно понимал, как и предвидел дальнейшие действия Ники. Точнее знал, наперёд, как тщательно и серьёзно она готовилась к данной встрече. Но всё равно, до последнего момента не имел полного представления, насколько основательно она к этому подойдёт и какие при этом будет использовать эмоциональные (можно даже сказать запрещённые) трюки. Например, как опустится перед сыном на колени, тем самым вызвав у меня ответное раздражение на её актёрский фарс. Или во что перед этим оденется, изображая стопроцентную домашнюю мамочку — в шёлковом белом халате с рисунком из бирюзовых цветов, с макияжем под естественную “раскраску” и с собранными на затылке в хвост волосами. Ни дать, ни взять — любимая, послушная и во всём покладистая жена. Разве что без законного и живого мужа.