Но в том-то и проблема. Они были включены, ещё и на полную катушку. И только благодаря им я и удержался от рокового для нас обоих шага. Да, у меня это получилось как-то сделать сейчас. Не знаю, как, но получилось. В отличие от нашего первого знакомства. Но тогда она была мне вроде как безразлична, а сейчас…

Кажется, этот маразм и не думает сбавлять своих беспрестанно атакующих оборотов. А я реально ощущаю себя загнанным в угол раненым зверем, не имея совершенно никакого понятия, как от этого избавиться. Слишком много всего навалилось за один раз. Я должен думать и заниматься другими, куда более важными для моей семьи вещами, а не метаться по кабинету и постоянно бить себя по рукам при желании схватиться за бутылку. Меня должны сейчас изводить абсолютно иные проблемы, а не мысли о глупой девчонке, которой хочется пойти на вечеринку к своему бывшему хахалю. О безмозглой и обиженной на весь свет Сэрче, которую мне не терпится выпороть кожаным ремнём по голому заду.

Видимо, поэтому я и не смог долго удержаться дома. Тем более под прессингом осознания (или ощущений) о том, что виновница моих метаний и едва контролируемых чувств слишком близко. И она, по сути, единственная, кто способен либо унять во мне это бешеное буйство, либо довести его до критической точки неминуемого срыва. Хотя, на вряд ли она способна сейчас всё это понимать. А я совершенно не готов доводить сегодняшнюю ситуацию до абсурда или чего-то похуже. И не из-за возможных последствий, а из-за того, что потом не смогу себя простить за минутную слабость.

Так что рванул обратно в город где-то через час-полтора, а уже там заехал в один из встречных винных минимаркетов. До Даниловского кладбища доехал в аккурат к его закрытию. Но, как говорится, неплохие комиссионные за внеурочное вторжение местному смотрителю могут открыть любые ворота и двери в любое время суток, вплоть до самого утра. К тому же, так даже лучше. Когда ты находишься где-то совершенно один, но уже никто не рискнёт нарушить твоего одиночества без твоего ведома, особенно, когда не знает, куда тебя понесло на ночь глядя.

— …Вот такие дела, аби[1]. Хотя, уверен, ты там сам офигиваешь от происходящего вместе с родителями. Одно только радует во всей этой сраной хренотени. Что эту сучку с тобой рядом уже никогда не похоронят.

Я проехался каблуком берца по свежевскопанной земле как раз рядом с мраморным надгробием Гохана, в сердцах пнув мнимый призрак твари, чьего трупа здесь никогда не лежало. Её плиту я распорядился снести едва не сразу же, практически на следующий день после её грёбаного воскрешения из мёртвых. По крайней мере, теперь у меня для этого появился достаточно весомый повод, ещё и законный. Разве что возбуждать расследование о захоронённом на её месте теле не стал. По словам Ники, это была какая-то спившаяся до смерти бомжиха, которую никто не искал по моргам ни тогда, ни уж тем более не станет требовать её останки для перезахоронения сейчас. И, боюсь, от тех останков уже осталось одно лишь название.

— Но, больше всего, бесит другое. То, что живой оказалась именно эта мразь. Та, кто должна была сдохнуть самой первой. Кому самое место на том свете, как никому другому. Причём, в адском пекле, где бы её драли вечность за вечностью подобные ей шайтаны…

Я на пару секунд закрыл глаза, прервав свой пьяный монолог и снова прижавшись затылком к надгробию брата, пока делал из пронесённой сюда бутылки обжигающий глоток явно палёного виски. Но даже это, блядь, не помогло. Перед внутренним взором, будто выжженным клеймом-отпечатком, вновь проступил образ обиженного на меня Воробушка. По ходу, она и не думала прекращать своих преследований, даже при всех моих немощных попытках куда-то от неё сбежать.

Хотя раньше это место и пьяные разговоры с покойным братом действовали на меня безотказно. Нам с Гоханом никто не мешал (если не считать маячившего до этого рядом надгробия Щербаковой). Я мог часами болтать с ним ни о чём, жаловаться или делиться успехами, рассказывать об Эмине, лгать о том, как у меня всё прекрасно. Что-то вроде лечебного сеанса по психотерапии, которая практически всегда мне помогала. Всегда. Но, кажется, не сегодня и не сейчас. Потому что я действительно не знал, что мне делать.

“Блядь! Я не хочу её отпускать! Знаю, что должен. Знаю, что ей со мной не место, и ей пора вернуться в свою прежнюю жизнь, но… Я не хочу! Не могу! По крайней мере, не сейчас!” — кажется, я это уже говорил вслух, где-то за десять минут до этого и, похоже, снова начал ходить по кругу.

К тому же, ни холодная земля, на которой я сидел, ни более холодный мрамор надгробия, о которое я опирался спиной и затылком, мало ощущались моим разгорячённым телом. Кровь под кожей в воспалённых жилах продолжала кипеть и толкать на безумные подвиги. По сути, я насильно удерживал себя на этом месте и алкоголем, и попытками переключиться на что-то другое. Пока ещё с переменными успехами, но ещё, как говорится, не вечер.

— Почему-то других от тебя эпитетов в свой адрес я и не ждала услышать. Обидно, конечно, но… Не даром говорят, от ненависти до любви…

Маловероятно, чтобы я уже успел упиться до звуковых галлюцинаций. Но и не сразу обернулся на бьющий током по нервам и слуху голос Вероники. И какое счастье, что я был в курсе о её недавнем воскрешении, иначе бы точно решил, что с центральной аллеи кладбища ко мне движется грёбаный призрак Щербаковой. Разве что не в белых невесомых одеждах неземного происхождения, а в самом обыкновенном демисезонном пальтишко и с шифоновым шарфиком-платком поверх головы.

— Не всему стоит верить из того, что говорят. А твоим словам, так и подавно. Какого хера тебя сюда принесло? Или ты всё-таки решила занять опустевшее место со своим покойным супругом задним числом?

Девятый участок находился в противоположном от входа кладбища конце и был для меня тем и удобен в позднее время суток. Свет фонарей сюда почти не доставал, а окружающая могильная тишина практически всегда воздействовала на сознание успокаивающим эффектом. По крайней мере, воздействовала раньше, но никак не с появлением Вероники.

Если нарастающее с каждым глотком опьянение потихоньку и притупило недавнее буйство раскуроченных во мне чувств, то сейчас, увидев и услышав эту в конец охреневшую тварь, я едва не протрезвел за считанные секунды до изначального состояния. Хотя, если и не протрезвел, то озверел однозначно. Единственное, продолжал сидеть на занятом мною месте и неподвижно следить за её крадущимся ко мне приближением. Ещё пара шагов и дойдёт до оградки нашего семейного участка.

Может поэтому я и не шевелился всё это время, замерев, подобно выжидающему свою глупую добычу хищнику. Раз сама соизволила, вернее, рискнула полезть мне в пасть, пусть не рассчитывает на какие-то поблажки.

— А почему я не могу просто прийти проведать могилу своего мужа? Или это воспрещено каким-то новым законом?

— А почему ты не можешь сказать правду хотя бы раз в своей грёбаной жизни, не примешивая к словам красивые эпитеты из лживых оправданий? Уж кто-кто, а ты самая последняя из всех живых, кто имеет право приходить на эту могилу. И даже если на минутку допустить твоё возможное рвение — прийти сюда, дабы увидеть воочию результат деяния рук своих, то… Какого, повторяю, хера, ты выбрала этот день и этот час?

— Думаю, ты и так знаешь ответ на свой вопрос. Я пришла за тобой. И даже, наверное, догадываешься, зачем.

Она всё-таки зашла за приоткрытую мной калитку оградки и уже начала делать подступающие шаги к пустому пяточку участка, где ещё недавно маячила надгробная плита с её именем. И вправду, ни дать, ни взять, ирония судьбы. Воскресшая “покойница” на собственной могиле. Извращённой фантазии ей определённо не занимать.

— Ты либо сумасшедшая, либо стопроцентная психопатка, если ничего и никого не боишься. Включая меня. Ты ведь не можешь не понимать, в каком я сейчас состоянии. И тебе ли не знать, каким я бываю в моменты алкогольного опьянения.

— Практически таким же, какими бывают и все. Не в меру раскрепощённым и таким же болтливым, не боящимся ни Бога, ни Дьявола. Хотя, да, контролируешь некоторые свои звериные порывы на честном слове. Но, если хочешь…

Действительно, невъебенно охреневшая сучка!

Ника не просто уже приблизилась ко мне, но и не побоялась присесть передо мной на корточки, заглядывая в мои полупьяные и по любому налитые кровью глаза, подобно потерявшему всякий страх заклинателю змей.

— Я буду нисколько не против, если ты себя полностью отпустишь и сделаешь со мной всё то, что так жаждал со мной сотворить ещё с момента моей преждевременной кончины. А сейчас так и подавно.

— Тогда ты окончательно двинулась рассудком или же вконец потеряла страх. Хотя, одно другому явно не мешает.

Как забавно смотреть в искажённое сумерками лицо этой ведьмы. Угольные тени и световые рефлексы делали её похожей на ту, кем она всегда и являлась всю свою сознательную жизнь, — на бездушную тварь и сущее исчадие ада с когда-то ангельским личиком “невинного” создания. Был бы я суеверным, скорей всего, так бы и решил. Принял бы её за самого Иблиса[2], представшего передо мной в образе Юлии Русиновой. Разве что окружающие сумерки и тени портили её человеческий лик будто живыми, грубыми мазками, не позволяя видеть в ней ту, кого бы я на самом деле хотел сейчас видеть на её месте.

Какое счастье, что кроме визуальной картинки, есть ещё и звуковое сопровождение из ненавистного мне голоса, не говоря уже о запах и отличительном восприятии близости иного тела и совершенно иной сущности. Я даже с закрытыми глазами, без какого-либо усилия, мог теперь определить, кто из них Сэрче, а кто — Щербакова. И этого хватало для меня более чем предостаточно. Для того, чтобы под кожей вскипели правильные желания и чувства, с правильными инстинктами и порывами к исключительно правильным действиям.