— Если вы её так ненавидите, как же… Как у вас получалось всё это время не срываться на меня, не считая самого первого раза?.. И почему вы её так ненавидите? Что она такого вам сделала, и из-за чего вы хотите её убить, называя при этом ожившим трупом? Она что, притворялась до этого умершей? И… и почему она говорила об Эмине, как о вашем с ней сыне? Или у вас есть ещё дети?

Странно, что она не до конца свела все имеющиеся на её руках кусочки пазла и не поняла, что Вероника Щербакова — в замужестве Камаева — и есть та самая “умершая” после автокатастрофы супруга моего старшего брата Гохана.

— Насколько мне известно, у меня только один сын и, да, это Эмин.

В жизни бы никогда не подумал, что начну рассказывать об этому кому-то. Тем более, когда этот кто-то — двойник ненавистной мне женщины и, по сути, является сейчас моей временной любовницей. Этот мир явно за сегодня перевернулся с ног на голову далеко не раз и не два.

— Так она?..

— Да, она жена, вернее, уже вдова моего погибшего брата, которая притворялась все эти годы мёртвой, а теперь вдруг решила воскреснуть, когда узнала с кем я провожу ночи в одной постели в фамильной резиденции Камаевых.

— Ни фига себе! Так вы с ней что?..

— Именно… Что… — я опять не сдержался и кашлянул сухим смешком, словно попытался вырвать из лёгких болезненный комок. — Изменяли Гохану, как самые последние аморальные твари, которым было плевать и на последствия, и на вероятность быть пойманными с поличным. По крайне мере, мне точно было плевать. Я даже жаждал, чтобы нас поймали. Чего не скажешь о Веронике. Вот ей очень долго удавалось водить всех нас за нос. Обещала мне, что расскажет о нас всё мужу и подаст на развод, а потом заявила, что беременна от него и поэтому, мол, не может пойти ещё на больший грех — лишить сына отца. В общем… вертела нами как хотела.

— А откуда она могла знать, от кого у неё ребёнок?

— Как откуда? Откуда знают все матери мира. — в этот раз смешок получился, скорее, кислым, чем горьким. — Материнское сердце подсказало. Хотя и обещала сделать анализы на отцовство после родов, чтобы узнать уже наверняка.

— А потом?

Всё-таки странно чувствовать сейчас нечто близкое к умиротворению, когда наблюдаешь за поведением и реакцией Воробушка, рассказывая ей о том, о чём вообще никогда и никому и в мыслях не думал говорить. А тут как “прорвало”. Хотя я и старался подбирать слова, как можно тщательней и не переходить за допустимую грань. Но почему-то после того ада, что мне пришлось пройти и этим утром, и в течении последующего дня, я впервые ощутил нечто-то близкое к облегчению. Будто глядя в не в меру любопытное личико присмиревшей в моих руках Юльки, осторожно поглаживая его кончиками пальцев и любуясь именно её непохожестью с Щербаковой, моего сознания и тела наконец-то коснулось расслабляющее успокоение. Пусть даже и мнимое. Но дичайшим желанием сорваться с места и крушить всё, что ни попадётся мне на пути, меня больше не пронимало. По крайней мере, ни в эти минуты.

— А потом случилась авария, которая унесла жизнь моего брата. И то, что ни тебе, ни кому-либо ещё знать не нужно.

— То есть… то из-за чего эта ваша Вероника потом прикинулась мёртвой? И как же ей удалось это сделать?

— Ей много чего и до этого удавалось прокручивать. Так что… прикинуться мёртвой для неё, скорей всего, было самым простейшим фокусом. Тем более, что у мусульман трупы принято полностью заворачивать в погребальный саван, а перед похоронами только женщинам дозволяется омывать тело умершей женщины. Тут ей многое сыграло на руку. А что касается остального, где она скрывалась все эти годы и что замышляет теперь — об этом, естественно, за чашкой чая она делиться со мной не собирается. Как и воспринимать всерьёз все мои угрозы.

— Значит… это не первое и не последнее её появление здесь?

— Постараюсь сделать всё возможное и невозможное, чтобы таковым оно и стало. Но я пока не знаю, что у неё на самом деле на уме, и почему она вдруг так неожиданно осмелела. Вероятно, с кем-то связалась — с заинтересованным мною лично спонсором. Поскольку едва ли могла с такой лёгкостью всё это провернуть самостоятельно, без чьей-то помощи и финансовых вложений со стороны. Тем более, она не из тех, кто станет жить честно и бедно, подобно большинству законопослушных сограждан. Она привыкла к деньгам и достатку, и особенно к тем вещам, которые помогали ей получать эти деньги. А ради очень больших денег, она пойдёт на многое — и воскреснуть из мёртвых, и добраться до моего сына. Ей всегда было на него плевать. Она и родила его только для того, чтобы добиться желаемого.

— И что… вы её когда-то очень сильно любили? А потом так же сильно ненавидели, все эти годы?

Разумеется, я не ставил перед собой задачи убедить Воробушка в чём-то обратном или в чём-то перед ней оправдаться. Раньше на такие вещи мне было в большинстве случаев наплевать. Раньше я вообще не подпускал никого к себе настолько близко, не говоря уже о моментах с кем-то обсуждать столь сугубо личные темы. Но раньше я так же так долго не удерживал кого-то рядом с собой и не цеплялся за это сознательно и бессознательно.

Прямо как сейчас. Глядя сверху вниз, вернее каждый раз ныряя в бездонный омут этих зелёных глазищ, не способных отвести от моего лица своего не в меру любопытного взгляда. Как будто Юлька сама интуитивно цеплялась за меня, разве что не делала это физически. А может и хотела, но пока ещё боялась. Пока я не подпускал её настолько близко к себе сам. Зато мог делать с ней, всё что не стукнет в мою извращённую голову. Брать на руки, ласкать её нежное личико, пропускать между пальцами мягчайший шёлк её длинных волос. И, как ни странно, мне всё это нравилось. Или, по крайней мере, успокаивало. Я делал это не потому, что пытался её на что-то уболтать и банально приласкать. Я действительно, хотел этого.

— Хочешь спросить, не изнасиловал ли я тебя тогда из-за чувств, испытываемых к ней? — я на секунду поджал губы и отрицательно качнул головой. — Не думаю… И я уже говорил, что меня повело на тебя совершенно по иным причинам. Как раз из-за тех, что увидел и почувствовал в тебе. Из-за того, насколько ты оказалась на неё не похожа. И насколько оказались другими испытываемые к тебе ощущения.

— И… когда вы со мной “игрались”, вы видели во мне не её?

— Я никогда не видел её в тебе. Наоборот. Наслаждался тем, что ты не она. И с каждой нашей встречей понимал это всё чётче и осознанней. А в какой-то момент просто перестал о ней вспоминать, как и искать хоть какие-то между вами схожие черты и параллели. И это стало для меня не только решающим, но и сознательным в последствии выбором. Может Айла и права. Может ты моё сильнодействующее лекарство от чувств к Веронике Щербаковой. Поэтому… Я и не смог тебя так скоро отпустить. Вернее, нашёл для себя вескую причину не отпускать.

— То есть… вы не делали со мной того, что хотели бы сделать с ней? И не требовали этого от меня?

— Если бы хотел, боюсь, сейчас мы с тобой так мило на подобные темы не разговаривали. Или ты не видела, что я мечтал с ней сделать этим утром?

— Но всё равно!..

Ну вот, а я уж было решил, что мои слова восприняли верно со всем вложенным в них нужным смыслом.

Юлька вдруг опять показательно насупилась и временно отвела обиженный взгляд к окнам эркера.

— Вы же её когда-то любили. Сами сказали, что не смогли забыть. Вы не можете не вспоминать, как она сводила вас с ума в постели. Наверное, ей было чем сводить в отличие от меня — ничего не умеющей и не знающей.

— Знаешь… — в этот раз меня пробрало улыбкой совершенно нежданного для меня веселья. Захотелось даже в коем-то веке рассмеяться, особенно после всего, что пришлось пережить за весь этот сумасшедший день. — Профессиональные проститутки тоже много чего умеют, а знают, так и подавно, страшно представить сколько всего. Но от забойного траха можно получить лишь хорошую физическую разрядку, которая не всегда приносит душе желаемого удовлетворения. Я никогда не чувствовал с Никой душевного покоя и не в том смысле, в каком принято воспринимать данные слова. Потому что постоянно мучался от сводящей с ума ревности. Всегда был на взводе и не знал, как её удержать возле себя. Как сделать только своей. Да, при встречах ей удавалось меня заболтать и даже немного успокоить. Но потом… как только она уходила к Гохану, моя жизнь сразу же превращалась в ад. Когда подобные встречи всё больше перерастают в животную еблю с бессмысленной болтовнёй перед очередным расставанием, со временем даже самые когда-то сильные чувства начинают притупляться или перекрываться чем-то другим, болезненным и неприятным. Казалось, в какой-то момент и в конечном счёте наши отношения и переросли в ни что иное, как во встречи для развратных потрахушек. А мне тогда этого было слишком мало. Только других развитий событий мне не предоставили.

— А разве сейчас… вы не пытаетесь проделать то же и со мной? Потому что это выглядит со стороны, как какая-то ей схожая ответка, но спроецированная на меня. Вы хотите меня… трахаете меня и всё. Ничего более.

— Ничего более? Вот это ты сейчас называешь “ничего более”?

— Тогда зачем вы меня продолжаете насильно здесь удерживать? Почему не даёте сделать выбор самой? И не говорите, зачем я вам кроме того, что вам очень хорошо от тех ощущений, которые испытываете рядом со мной? Вас же никогда не интересовало, хочу ли я сама быть для вас лекарством.

Не знаю почему, но я всё-таки не выдержал и перехватил её ощутимо дрожащую ладошку, отняв от многострадальной подушки и перетянув к своему лицу. Наверное, хотел, чтобы и она это тоже почувствовала. То, как ныли у меня сейчас ладони и зудело в районе диафрагмы тягучими судорогами. Может поэтому и прижался губами к мягким подушечкам с внутренней стороны её кисти и даже коснулся кончиком языкам солоноватой кожи, без труда считав её несдержанную ответную реакцию, тут же резанувшую сладким спазмом головку моего члена.