Елена Сокол - Их женщина

Я привычно вздрагиваю, но руки не вырываю. «Это нормально. Люди касаются друг друга. Так и должно быть».

— Медсестра сказала, что ты ничего не ешь. — Тихо произносит Майкл.

Перевожу на него взгляд.

— Не хочется. — Говорю надломлено.

Меня охватывает тихое облегчение. Я ужасно боялась, что они будут смотреть на меня, как на экспонат в музее. Или, хуже того, станут глядеть с отвращением. Или с жалостью. Мне просто хотелось, чтобы кто-то понял мое состояние. Хотя сама, кажется, до сих пор не понимала, что чувствую.

Мне хотелось, чтобы за всеми этими синяками и грязью они просто видели меня.

— Тебе нужно сделать усилие и поесть. — Майки кладет свою руку поверх моей.

Его ладонь теплая и сильная. Я напрягаюсь, но вырываться не хочется.

— Ужасно хочется забрать тебя отсюда домой. — Добавляет он.

Его взгляд обнимает меня так ласково и крепко, будто хочет удержать над пропастью, в которую я готова была ступить, чтобы сбежать от своей боли. Он словно чувствует это. И мне хочется ему довериться. Такой, как Майкл, точно удержит, не даст в обиду. Ему хватит сил, чтобы удержать над бездной даже нас двоих.

— Я… — Говорит Джимми, хрипло вздыхая. — Я… Мы скучали по тебе.

Поворачиваюсь к нему и признаюсь:

— Я тоже.

Ведь, глядя на них, я с облегчением вспоминаю, как нам троим было хорошо вместе. Чувствую себя той самой Элли, какой была до всего этого.

— А… — разглядываю его с интересом, — а почему на тебе футболка Майка?

Его зрачки расширяются. Он на секунду теряется, оглядывая свой внешний вид с изумлением, а потом хмурится:

— Да… Не бери в голову, мы… в общем, просто махнулись.

Я поворачиваю голову и успеваю поймать настороженный взгляд Майкла, но не подаю вида, что заметила странностей в их поведении. Эти парни определенно что-то не договаривают, уж мне ли не знать.

— Рассказывайте, как там у вас дела. — Прошу, изображая подобие улыбки.

И они говорят-говорят, перебивая друг друга, постепенно скидывая напряжение и все больше расслабляясь. А я слушаю, глядя на них по очереди. Смотрю и не могу избавиться от одной-единственной мысли: кто я, вообще, без них? Как можно было пытаться выбрать кого-то одного из того, кого любишь и любишь? Это почти как решать, без какой руки или ноги тебе легче будет прожить. Да это же просто невозможно…

Тем более, сейчас, когда я раздавлена и уничтожена, когда только их присутствие держит меня на плаву, вселяет надежду на то, что будущее у меня еще может быть и обязательно будет.

Именно сейчас любые мысли о вынужденном выборе кажутся еще более нелепыми и невозможными. Из них нельзя выбирать — это преступление. Они — это я, а я — они. Нельзя решить, от какой части себя ты должен отказаться, и с какой сможешь потом прожить.

Выбрать кого-то одного — это как ампутация на живую, без наркоза. Отрезанная часть не сможет жить без тела, а тело так и будет болеть всю оставшуюся жизнь, ныть противной ломотой и уродливыми шрамами напоминая о том, чего его когда-то лишили.

— Вам нельзя сюда! — Слышится голос отца из коридора.

Дверь широко распахивается.

— Мне везде можно! — На пороге палаты появляется шериф со своими подручными, а за ними мой папа, взмокший от пота и разъяренный, и его коллега — мой лечащий врач мистер Браун. За их спинами прячется тихая, сцепившая руки в замок, Лилиан.

— Что происходит? — Восклицаю.

Но мой сиплый голос тонет в шуме голосов.

— Прошу немедленно покинуть палату. — Требует доктор Браун, но его беспардонно оттесняет к стене один из офицеров.

— Я уйду, только забрав с собой этих щенков! — Одутловатое лицо шерифа кипит от гнева, ноздри раздуваются, покрасневшие глаза горят безумием.

— По какому праву вы врываетесь сюда? — Не уступает мой отец.

Я смотрю на своих парней, пытаясь понять, в чем дело, но на их лицах никаких эмоций. Ни удивления, ни страха. Они будто ожидали подобного развития событий, поэтому выглядят сейчас замершими и немного отстраненными.

— Джеймс МакКиннон, Майкл Салливан, вы задержаны…— слова шерифа доносятся до меня сквозь звенящий гул в ушах, — по подозрению в нападении, нанесении тяжкого… и попытке убийства…

Что происходит?!

Я хватаю ртом воздух и чувствую, как рука Майкла крепко сжимает мою ладонь.

— Поднимай свою задницу, и поехали в участок! — Громыхает шериф.

— Какого черта? За что? — Спрашивает Джимми.

— Тебе повезет, сучонок, если мой сын выживет, если же нет… — Рука блюстителя закона сжимается на футболке парня.

Он хватает его за грудки и подтаскивает его к себе.

— Что произошло-то? Эй, вы, полегче! — Майкл отпускает мою руку и встает. — По какому праву вы его задерживаете?

Гнев Андерсона-старшего перебрасывается на него:

— Про права вспомнил? Лучше тебе ответить, умник, чем вы оба занимались сегодня ночью?

Джимми молчит, сжимает челюсти и прячет глаза в пол.

— А… что случилось сегодня ночью? — Майкл растерянно дергает плечами.

— Все ты прекрасный знаешь, сукин ты сын!

— Потрудитесь объяснить, пожалуйста.

— Ах, ты… — Шериф отпускает Джимми и делает шаг к нему.

Но между ними встает мой отец:

— Я не позволю вам так вести себя. Особенно здесь, в больнице, особенно с несовершеннолетними!

Андерсон сжимает зубы, чтобы не ударить его, а затем дает короткий знак своим подручным, и те скручивают Майку и Джимми руки за спинами.

— Может, вам еще зачитать ваши права, отморозки?

— Я не позволю! — Задыхается от возмущения мой отец. — Это произвол!

— Разберемся. — Усмехается шериф, отталкивая его.

— Объясните, что происходит!

Тот устало выдыхает и, оглядев всех присутствующих, угрожающе прикасается к кобуре:

— Дружки твоей дочери подозреваются в нападении, совершенном этой ночью на моего сына, Роберта Андерсона. Советую попрощаться с ними…

— Но они этого не делали… — Папа, тяжело дыша, преграждает им путь.

— Конечно, не делали. — Цокает языком шериф. — Пропустите нас, иначе я буду вынужден применить силу.

Отец нехотя отходит, заметив, как тот ухватился за рукоять пистолета, но тут же спохватывается:

— Они всю ночь были здесь, в больнице, у постели моей дочери.

Это заставляет Андерсона остановиться и смерить его пронзительным взглядом:

— Да ну? — Он склоняет голову набок и прищуривается. — Вы же знаете, что понесете ответственность за эту ложь?

Папа стойко выдерживает его взгляд:

— Думаю, вы, шериф, как никто другой должны знать об ответственности за деяния, так?

— Это правда. — Вдруг прерывает их эмоциональный диалог Лилиан. Она нервно облизывает губы, прежде чем продолжить. — Мальчики были здесь… Всю ночь. — Ее губы дрожат, а пальцы нервно теребят пуговицу. — Это моя вина, простите, мистер Кларк, мистер Браун. Я прекрасно знаю правила лечебного учреждения, знаю, что не положено… но… я не могла не впустить их к ней. — Женщина обводит взглядом парней, а затем, подняв выше подбородок, с вызовом впивается глазами в шерифа: — Девочку жестоко изнасиловал и избил какой-то отморозок. Ей очень нужна была поддержка друзей, понимаете?

Мне кажется, что Андерсон сейчас испепелит ее взглядом, но тот просто разворачивается и выходит в коридор:

— В участок этих ублюдков!

— Вы должны отпустить нас или предъявить обвинения, — напоминаю я, наваливаясь на спинку стула в комнате для допросов.

Разбушевавшегося шерифа, разбившего мне вчера губу, в помещение больше не допускают — коллеги боятся, как бы он не натворил дел. Поэтому передо мной сидит очередной служивый, кто-то из местных детективов, уже третий по счету за сегодняшний день, и задает по кругу одни и те же вопросы.

«Где вы были? Что делали? Почему не сознаетесь?», и прочее.

Похоже, промариновать меня в камере, чтобы добиться своего, не принесло им никаких результатов. Не помогли уловки и угрозы, не сработали каверзные психологические ловушки, и теперь приходит время для хитростей и просто наглой лжи.

— Ваш друг сейчас в плохом душевном состоянии, если вы понимаете, о чем я говорю. — Мужчина со скучающим видом перелистывает документы в своей папке, затем поправляет очки и смеряет меня долгим, подозрительным взглядом. — Если он сознается первым, то ваши дела будут плохи, мистер МакКиннон.

— Сознается в чем? — После двух суток в заключении трудно оставаться спокойным, но мне это, кажется, удается.

— Все вы понимаете. — Он стучит шариковой ручкой по столу.

— И законы знаю неплохо. — Добавляю я, выпрямляясь. — Если у вас ничего нет, вы должны отпустить нас.

— Разве?

— Шериф ошибочно полагает, что его власть здесь безгранична.

— Возможно, как раз сейчас ваш друг Майкл дает против вас показания.

Зеваю, едва не вывихивая челюсть. Потягиваюсь.

— Вот это вряд ли.

— Мы донесли до него всю опасность вашего положения, и поэтому…

— Думаю, вряд ли вам удалось запугать моего друга. Это во-первых. — Еще раз лениво зеваю. — Во-вторых, мы не делали ничего плохого, и у нас алиби на ночь нападения, о котором, кстати, нам неизвестно никаких подробностей, как бы вы не пытались нас на этом подловить. — Упираю локти в столешницу и с силой тру ладонями лицо, а затем смотрю в его хитрые серые глазенки: — Тон вашего разговора не слишком уверенный, уж простите, мистер. Это значит, что вы, возможно, обыскали наши дома, опросили свидетелей, или чего вы там еще обычно делаете? А, да, нас осмотрели: и одежду, и рожу, и только в жопу не заглянули, а зря — вдруг я там пушку прячу?

— Мистер МакКиннон!

— Или сыночек шерифа, насильник и трус, не от пушки пострадал? А, да, правильно — вы же нам не говорили. Вот и я буду молчать, как рекомендовал бы мне мой адвокат, если бы он у меня был. Вы ведь не дали мне ему позвонить? Все верно?