— Потому что не уверен, что тебе нужно знать это.

— Просто скажи. — Она поворачивается и смотрит на меня в темноте.

Не вижу глаз, но чувствую, как ее взгляд впивается в меня.

— Я… это всё я. Не знаю, как так вышло. Я просто потерял контроль. Мы думали, что все кончено, сожгли одежду, избавились от улик… Боже… Я — просто чудовище, знаю…

Но она не отталкивает меня. Прижимается крепче и тихо шепчет:

— Ты не чудовище.

Целует, а потом засыпает.

Элли

Впервые за все эти годы я вижу его на похоронах своего отца. Он появляется, когда гроб уже опускают в землю. Слежу за деревянным ящиком, который погружается на дно большой ямы, потом перевожу взгляд на живые цветы, которыми устлана по кругу могила, чувствую, как кружится голова и хватаюсь заледеневшими пальцами за локоть мужа.

А потом его голос, ничуть не изменившийся за все это время:

— Привет. — Взрывает мою реальность, заставляя потерять ориентацию в пространстве. — Простите, я опоздал.

Волнение в его голосе заставляет меня вздрогнуть. Не дышу. Мне так страшно поднять глаза, потому что я знаю, что увижу его. Столько лет представляла, как сильно он изменился, рисовала его черты в своем воображении, но все равно не угадала.

— Привет, — мой голос звучит надтреснуто, будто из него вырывается стая ворон.

Джимми совершенно другой, но это он. Его взгляд, его упрямо стиснутые губы, острый нос. Его синева в глазах, которая всегда заставляла меня терять самообладание. Я смотрю на него, словно в зеркало, и вижу там горе — оно написано в каждой морщинке и каждой черточке любимого лица. Он тоже скорбит вместе с нами.

— Мне очень жаль, Элли…

И внутри все сжимается. От этих слов. От звука собственного имени. От вида его рук, тянущихся ко мне. От такого знакомого тепла тела и мужского запаха.

И я падаю в его объятия и чувствую, как растворяется каждая клеточка моего тела. Умираю или оживаю. Не понимаю сама. Это что-то настолько невообразимое, как коснуться вдруг того, чего давно нет. Того, что потерял и не надеялся когда-либо обрести снова.

— Брат. — Звучит его низкий голос. — Соболезную.

И ощущаю, как его рука поднимается с моей спины, и как к нашему объятию присоединяется Майки. Мы стоим возле могилы моего отца и крепко держим в объятиях друг друга. Втроем.

Долго. Очень долго. Будто никого и ничего в мире больше и нет, кроме нас.

А когда мы размыкаем руки, я не могу смотреть в его глаза. Избегаю взгляда. Майкл зовет Джимми к нам в гости вечером, а мне приходится делать вид, что занята собственными мыслями. Тот молчит, словно ожидая, что могу быть против. Но я молчу. Поэтому он соглашается. И это рождает во мне новую бурю эмоций.

— Да, конечно, приходи. — Киваю я. — Посидим, поболтаем.

И впервые ощущаю какое-то странное чувство. Мне будто неловко, что я вышла замуж за его друга. Будто и не было той истории с Мэгги. Будто это я его предала.

— Тогда до вечера. — Бросает он на прощание.

Мы обмениваемся мимолетными взглядами, и оба словно недоумеваем, как допустили все то, что произошло с нами. Мы на секунду становимся влюбленными подростками, которые беззаботно смеялись и так открыто тянулись друг к другу. Мгновение промелькивает и исчезает, точно бабочка присевшая на ладонь, а потом вспорхнувшая в небеса.

А потом весь день я брожу по дому, общаясь с пришедшими выразить сожаление гостями. Говорю с сослуживцами отца, с Лилиан, с соседями и с его благодарными пациентами, а сама вижу лишь образ Джимми, все еще стоящий перед глазами: его уложенные в беспорядке каштановые волосы, красивое и мужественное лицо, горящие синевой на смуглом лице глаза и легкую небритость, придающую ему серьезности и добавляющую возраста.

А едва солнце наклоняется к горизонту, и дом пустеет, является и он сам. Решительным стуком в дверь переворачивает мою устоявшуюся жизнь с ног на голову.

— Посмотри, кто там. — Прошу мужа, делая вид, что расставление чистой посуды по местам самое важное на свете занятие.

— Конечно. — В своем обычном спокойном тоне отвечает Майки.

И мне хочется извиниться перед каждой веснушкой на его любимом лице за то, что мое сердце продолжает что-то чувствовать к другому мужчине.

— Это Джимми. — Сообщает муж, возвращаясь на кухню с бутылкой красного вина. Ставит ее на стол и смотрит мне в глаза.

— Угу. — Выдыхаю я, не скрывая от любимого человека своего волнения. Устало опускаю плечи. — Закуски осталось много. Где расположимся?

Он улыбается, понимая, кажется, мое состояние:

— Не переживай. Все будет хорошо.

Целует меня в лоб. А меня уже трясет от неясного волнения, потому что из гостиной слышатся знакомые шаги.

— Привет. — Говорит Джимми. Его появление едва не сбивает меня с ног. — Познакомься, это Элли. Она очень хорошая. Когда-то мы с ней и с дядей Майки были очень дружны.

Я не понимаю, кому он говорит это. Но тут из-за его спины показывается девчушка. Длинные светлые волосы, вьющиеся на концах, слегка вздернутый носик, пухлые губки и выразительные голубые глазищи, обрамленные длинными ресницами — совсем как у ее отца. Она похожа на куколку или на сказочную принцессу. Стоит в дверях и комкает пальцами подол синего платьица.

— Элли, это Софи, моя дочь. — Виновато (или мне показалось?) представляет ее мне Джимми.

— О… — теряюсь я, но тут же спохватываюсь: — Привет. — Жму ее маленькую ручку. Несмотря на ангельский вид, девица достаточно рослая — доходит ростом мне до груди. — Привет, Софи.

— Здравствуйте. — Смущается она, хлопая глазками.

— Ты голодна? Хочешь перекусить? — Спрашиваю.

Девчонка топчется на месте.

— Печенье с молоком?

— Ага. — Соглашается.

— Твой папа тоже любил молоко. — Улыбаюсь я.

Почему-то мне хочется расплакаться. И я предпочитаю не смотреть на застывших на пороге мужчин. Достаю молоко, наливаю в стакан, раскладываю рассыпчатое печенье на блюдце.

— Давай. Я отнесу на веранду. — Майкл берет поднос. — Пойдешь со мной? — Обращается он к малышке. — Поможешь?

— Да. — Кивает она, бросая взгляд на отца.

— Тогда бери вот эту тарелку с бутербродами. — Весело подмигивает ей мой муж.

Я не верю, что он это делает. Зачем? Нет, мне нельзя оставаться с Джимми наедине.

Но это уже происходит.

Девчонка послушно бежит за другом отца, оставляя нас двоих в кухне.

— Ты изменилась. — Джимми говорит это очень тихо.

— Да. — Отвечаю, теряясь под его взглядом. — Прошло ведь больше семи лет.

Натягиваю на онемевшие губы улыбку.

Джимми подходит ближе, и я перестаю дышать. Ощущение от его присутствия заполняет меня целиком. Оно парализует.

— Ты стала еще красивее. — Произносит он. — Невыносимо красивая Элли.

Поднимает руку, и на короткое мгновение мне кажется, что мужчина хочет погладить меня по щеке. Но вместо этого он запускает пальцы в свои волосы и растерянно улыбается.

— А ты возмужал. — Шепчу я, буквально съеживаясь.

— Спасибо. — Пожимает плечами. Вот теперь на самом деле тянется ко мне и берет мою руку в свою. — Кажется, что все было только вчера. Но все изменилось, да? Нас всегда было трое. А теперь… — От этого прикосновения у меня перестает биться сердце. Джимми касается большим пальцем гладкого ободка моего обручального кольца: — А теперь вас только двое.

Я физически чувствую, как разбивается мое сердце, но все равно сквозь слезы сбивчиво бормочу:

— Да. Теперь так. Это навсегда.

И, закусив губу, медленно отдергиваю руку.

А кожа на том месте, где он только что ее касался, продолжает гореть. Как и мои щеки, моментально вспыхнувшие под его настойчивым, бесстыжим взглядом.

Джеймс

Смотрю, как она спешно убегает, и на мое лицо выбирается радостная улыбка. Клянусь, моя жизнь будто озарилась светом — рядом с Элли я снова живой, снова чувствую, как кровь бежит по венам.

Только увидев ее смущение, увидев знакомый блеск в глазах, румянец, разливающийся по щекам, я вспомнил, чего лишился, от чего замирало сердце и разрывалась когда-то на части душа. Вспомнил, каким ощущал себя счастливым и влюбленным рядом с этой прекрасной девушкой, и каково это, когда от одного только ее взгляда мутнеет рассудок.

И это происходит со мной снова. Дыхание прерывается, по телу бегут мурашки, а состояние такое, точно прыгаешь со скалы — стремительное падение в бездну, где твоим телом правит невесомость: ноздри щекочет ее аромат, похожий на шейк из молока и розовых лепестков, пальцы почти ощущают под собой бархат ее кожи, а во рту чувствуется сладкий вкус девичьих губ.

Это божественно…

И от осознания того, что я сам однажды отказался от всего этого, грудь пронзает тупой, ноющей болью. И боль эта — единственное, что не дает мне сейчас броситься за ней, догнать, схватить в охапку и изо всех сил прижать к себе.

А еще Майкл. У которого теперь помимо моральной, есть еще и вполне законная причина считать Элли своей. Он — ее муж.

Я беру тарелки с закусками, выхожу на веранду и присоединяюсь к ним. Мы сидим под светом тусклой лампы, которую по очереди атакуют все виды насекомых, слушаем шум ветра и разговариваем о жизненных мелочах. Так обыденно и легко, словно и не было стольких лет, разделивших наши жизни на «до» и «после».

Спустя час Софи засыпает под звук нашей беседы. Я отношу ее в дом и укладываю на диване. Возвращаюсь и наливаю нам троим еще вина. Пока мы с Майки по очереди рассказываем о своих успехах, Элли кутается в теплый плед и молча слушает нас. Она смотрит то на него, то на свой бокал, и лишь изредка бросает на меня короткие, полные волнения и тревоги, взгляды.

А я… Черт возьми, я даже теряю нить разговора, постоянно перескакивая на мысли о ней. Думаю о том, что не важно, что было у нее до меня. Важно то, что мы могли бы попробовать снова. Начать все сначала. Не будь всех этих обстоятельств в виде наших жен и мужей, у нас бы точно получилось. Уверен.