Брэдфорд Баррингтон Ланкастер, напротив, считал, что его должны помнить.

На какое-то мгновение Чейзу захотелось сказать кузену правду. Но Чейз Карлтон всю свою жизнь доверял только себе самому. Поэтому, улыбаясь примирительной улыбкой человеку, с которым он надеялся установить нормальные родственные отношения, когда маскарад закончится, Чейз спокойно произнес:

— Мне жаль, Брэд, но я действительно ничего не помню, кроме того, что вспомнил в Пуэрто-Валларте.

— Право же, ты мог хоть что-нибудь вспомнить, — обиженно пробурчал Брэд, в голосе которого на сей раз безошибочно слышались скептические нотки.

Он что, подозревает, будто я самозванец? Или у него есть причины думать, что я симулирую длительную амнезию?

— Я пытаюсь, Брэд, но не в моих силах вернуть мою память. Я стараюсь встречаться с людьми и посещать места, чтобы вспомнить о них. Понимаешь?

— Конечно, — согласился Брэд, слегка пожав плечами. — Скажи, что я могу сделать, чтобы тебе помочь?

— Я провел много времени, листая семейные альбомы. Я знаю имена и лица, но был бы тебе признателен, если бы ты рассказал мне об этих людях.

— Нет проблем. Видишь ли… это больше чем семья. Мы все связаны кровными узами. Наш дедушка был лошадником из Кентукки. Он провел первую половину своей жизни, пытаясь вывести лошадь, которая бы завоевала приз «Трипл Краун», но когда ему это не удалось, он переехал сюда и основал студию. Он здорово преуспел в создании фильмов, но никогда не оставлял мечту о призе «Трипл Краун». — Губы Брэда исказились в кривой усмешке. — Мне бы хотелось, чтобы он дожил до того времени, когда Умница пересекла финишную прямую в Белмонте.

Усмешка на лице Брэда и легкое раздражение в голосе никак не вязались с сердечным пожеланием любящего внука.

— Звучит так, будто ты совсем этого не хочешь.

— Но я хочу. Его бы наповал убило то, что его внук, который никогда не интересовался скачками, осуществил его заветную мечту, особенно если принять во внимание тот факт, что родословная Умницы далека от совершенства. — Брэд помолчал. — Не смотри на меня с таким удивлением. Ты знаешь и все знают, что я не в восторге от нашего дедушки, так же как и многие в Голливуде.

— Почему?

— Во-первых, он был тираном. А как тебе понравится то, что я был рожден — мы оба были рождены — благодаря одному из его указов.

— Не понял?

— В том смысле, что наш любимый дедушка, когда его дочерям-близнецам исполнился двадцать один год, провозгласил на весь Голливуд, что в день своего шестидесятилетия он подарит им по половине студии «Трипл Краун» при условии, что к тому времени каждая из них преподнесет ему внука.

— Одного внука? — нарочито спокойно поинтересовался Чейз.

Не явилось ли это причиной того, что его бросили? Возможно, Брэдфорду Баррингтону Чейзу нужен был только один внук от каждой дочери? Тогда понятно, почему его родители его бросили. Или это был их собственный выбор, потому что им нужен был только один наследник?

— Хотя бы одного, — ответил Брэд. — Уверен, что наш дедушка был бы рад иметь побольше внуков, чтобы тиранить их.

— А других детей не было?

— Нет. Я был единственным ребенком, потому что иметь даже одного ребенка было непосильной задачей для моей тщеславной матушки. Я думаю, что твои родители, мать по крайней мере, могли захотеть заиметь и других детей, но по той или иной причине не захотели.

— Я был близок с моими родителями?

— Ты был близок и «не близок» что родителям, что дедушке. Тебе удалось эмоционально избежать психологической политики нашей семьи.

— Психологической политики?

— Наш дед все превращал в конные скачки. Из каждой пары — наших матерей, а потом и нас — только один мог стать победителем. Все в нашей семье были вынуждены постоянно соревноваться. Но ты перехитрил лису. Ты просто отказался соревноваться. А когда на тебя давили, ты отправлялся на яхту.

Чейз ничего не мог прочитать в темных глазах Брэда. Относился ли Брэд к нежеланию своего кузена соревноваться с похвалой или с пренебрежением? Расстраивала ли Брэда, как это расстраивало Джиллиан, склонность Чейза Кинкейда исчезать в море, когда его донимали родственники?

— Значит, мы с тобой были соперниками?

— Вовсе нет, несмотря на все усилия деда.

— Мы были друзьями?

— Да, мы были очень близкими друзьями, — улыбнулся Брэд.

Подали салат, и они приступили к еде. Спустя несколько минут Чейз положил вилку.

— Не мог бы ты рассказать мне, что случилось на озере Тахо?

Лицо кузена омрачилось, чего Чейз никак не ожидал.

— Наш дедушка был сукин сын, моя мать невероятно тщеславна, отец жаждал власти, но я их всех любил. Я был просто опустошен, когда они погибли, так же как и смертью твоих родителей, которых я тоже любил.

— Я тоже был опустошен?

Красивое лицо Брэда стало еще мрачнее.

— Мы оба страдали. Всю жизнь мы были близкими друзьями, но смерть наших родителей еще больше нас сблизила. Это случилось через две недели после того, как мы стали совершеннолетними. Неожиданно из беззаботных студентов из богатых семей мы превратились в сирот, на плечи которых легла ответственность за руководство студией, основанной нашим дедушкой и отцами.

— Ты сказал — наше совершеннолетие?

— Да. Хотя я был рожден десятого ноября, а ты одиннадцатого. Но я родился в Лос-Анджелесе в четыре часа пополудни, а ты родился во Франции после полуночи, а это означает, с учетом восьмичасовой разницы во времени, что мы появились на свет с разницей в несколько минут.

«Как близнецы. Может, именно поэтому меня и бросили, что у меня уже был брат-близнец?»

С серьезным видом Брэд рассказал Чейзу о пожаре на озере Тахо, аде, образовавшемся всего из-за одной искры из камина и приведшем к таким трагическим последствиям. Затем всю оставшуюся часть обеда Брэд рассказывал Чейзу историю «Трипл Краун», которой они совместно управляли вот уже тринадцать лет. К тому времени как они расстались, с улыбками заверив друг друга, что непременно встретятся в субботу вечером на семейном обеде у Эдварда и Клаудии, Чейз почувствовал, что раздражение Брэда и его скептицизм исчезли.

По дороге в Клермонт Чейз вдруг осознал, что его кузен не сказал ему ничего личного, ничего такого, что было бы известно только им двоим. Даже высказанное им мнение об их деде наверняка было хорошо известно в Голливуде — мнение, вне всякого сомнения, разделяемое многими.

Чейз пришел к выводу, что Брэд Ланкастер не сказал ему абсолютно ничего такого, чего бы он сам не мог легко узнать от любого обитателя Голливуда.


По возвращении Чейз нашел Джиллиан в спальне, его спальне. На комоде лежала аккуратно сложенная стопка одежды, а она сама склонилась над открытым ящиком.

— Привет.

— О, привет, — пробормотала она, вздрогнув. Ее лицо вспыхнуло, и она быстро закрыла ящик. — Как прошел ленч?

— Мне кажется, Брэд рассердился из-за того, что я так и не вспомнил о нашей с ним дружбе.

— Наверняка Брэду не нравится думать, что его могли забыть, — хмыкнула Джиллиан. — Рассказал ли он тебе что-то такое, что оживило твои воспоминания?

— Практически нет, — ответил Чейз. — Чем ты занимаешься?

— Раздумываю, что нам взять с собой на Бора-Бора… если, конечно, ты не раздумал туда ехать.

— Я не раздумал, — заверил ее Чейз. — Я надеялся, что ты уже все организовала.

— Я так и сделала. Пока тебя не было, позвонили из бюро путешествий и сказали, что нам зарезервировали то же бунгало, что и в прошлый раз.

— Хорошо. Возможно, у нас существует какой-то особый ритуал, когда мы собираемся в путешествие. Напомни мне о нем.

— Ну… ты всегда откладываешь вещи, которые хочешь взять с собой, а я укладываю их в чемоданы. Но если ты предпочитаешь другой вариант…

— Нет. Делай так, как мы делали всегда.

Чейз удивился, что его не обеспокоила перспектива, что она будет укладывать его вещи, или то, что они будут лежать вместе с ее вещами в одном чемодане. Это казалось ему таким интимным, гораздо более интимным, чем то, что он всегда разделял с женщиной, гораздо более интимным, чем физическая страсть и удовольствие, которые он так часто испытывал…

— Послушай, — неуверенно проговорила Джиллиан.

— Да?

— Если тебе не нужна машина, можно я возьму ее, мне надо кое-куда съездить.

— Что-то забыла купить к обеду?

— Нет… совсем другое.

— Подвезти тебя?

— Нет. Спасибо. — С извиняющимся выражением лица она дала ему понять, что, каким бы ни было ее дело, она хочет поехать одна.

Еще до встречи с Джиллиан Кинкейд Чейз планировал всегда быть рядом с ней, стать ее длинной черной тенью даже в самый яркий солнечный день, в надежде лишить ее присущей ей невозмутимости. Но это было до того, как он ее встретил.

Чейз знал, что может настоять на своем и поехать вместе с ней по каким-то загадочным делам и что она пойдет навстречу его желанию. Но сейчас, нежной улыбкой подбадривая женщину, которой так редко хотелось побыть одной, он ответил:

— Тогда я останусь охранять форт. К какому часу должны подъехать Джек и Стефани?

— Ровно в семь. Я вернусь задолго до этого времени.

— Отлично. — Когда Джиллиан повернулась, чтобы уйти, Чейз услышал свой голос: — Веди машину осторожно, Джиллиан.

«Веди машину осторожно, Джиллиан. Я хочу, чтобы ты вернулась невредимой».

После ее ухода Чейз не смог побороть искушение заглянуть в ящик комода, который она так поспешно закрыла, когда он вошел в комнату. Какая тайна была там спрятана? Что было там такое, чего она не хотела ему показывать?

Тайной Джиллиан оказалась белая атласная ночная рубашка с бледно-розовыми розами, вышитыми гладью. Чистая и невинная, она, несомненно, была той самой ночной рубашкой, которую жена его брата надевала в первую брачную ночь. Она, должно быть, решала, брать или не брать ее на Бора-Бора, пока он своим вторжением не прервал ее размышления.