В три часа утра Чейз встал с постели. Он так и не заснул, а будоражившие мозг мысли растревожили самые глубокие и самые болезненные раны его сердца.

Если бы Чейз мог, он бы непременно отправился в ночное плавание. Такой побег в открытое море был недоступен ему сейчас, но у него была еще музыка. Сколько раз он с тоской смотрел на гитару, заходя в кабинет своего брата.

Быстро одевшись, Чейз вышел из спальни и тихо прошел мимо гостевой комнаты, в которой спала Джиллиан. В его первую ночь в Клермонте ее дверь была широко открыта. Сейчас дверь была лишь приоткрыта, как будто немного застенчиво и нерешительно приглашая его войти. Чейз подумал, что, если бы дверь была распахнута настежь, он непременно зашел бы в комнату с луговыми цветами на стенах, чтобы взглянуть на спящее лицо в ореоле темно-рыжих волос.

У подножия лестницы Чейза встретила обрадованная Энни. Бодрыми веселыми скачками она последовала за ним в кабинет. Войдя туда, она, помня наизусть заведенный его братом ночной ритуал, замерла в ожидании, когда он снимет со стены гитару, после чего свернулась клубочком у его ног, когда он уселся на диван.

Музыка обволакивала его, звучала внутри, приводя в порядок мысли, излечивая раны, перенося его в мир, наполненный покоем…


Чейз не знал, как долго он играл, но вдруг, подняв глаза, увидел Джиллиан, стоявшую в дверях. Ее пушистый банный халат был туго перехвачен поясом на осиной талии, волосы, взлохмаченные со сна, рассыпались по плечам, а на лице было смущение… и отвага.

Увидев ее, Чейз перестал играть.

— Привет, — проговорил он. — Я тебя разбудил?

— Привет. Нет. — Из многолетнего опыта Джиллиан знала, что звуки музыки из его кабинета не слышны наверху. Ее разбудила не музыка, а что-то другое. Какая-то невидимая рука выдернула ее из сна и заставила пойти к нему. — Я не знаю, почему я проснулась. Просто проснулась, и все. Ты помнишь, как надо играть?

— Похоже, что да.

— Песня, которую ты только что играл, называется «Звук тишины». Это одна из твоих самых любимых песен.

«Да, это так», — подумал Чейз. «Звук тишины» была любимой песней Чейза Карлтона, во всяком случае, эту песню он часто напевал, так как ее слова об одиночестве и тоске имели для него особое значение. Но почему эта песня была самой любимой и Чейза Кинкейда? Возможно ли, чтобы его светлый брат чувствовал, как одинок его темный брат-близнец, и каким-то образом слышал тоску его одинокого сердца?

— Я не хотела мешать тебе, — смутилась Джиллиан.

— Ты мне не помешала. — Чейза удивила уверенность, с какой он произнес эти слова. Женщины, посещавшие «Морскую ведьму», обращали внимание на его гитару, но он всегда решительно отклонял их просьбу спеть им любовную серенаду. А сейчас он неожиданно для себя спросил: — У тебя есть какое-нибудь пожелание? Что ты хочешь, чтобы я сыграл? Не могу гарантировать, что я вспомню эту песню, но попытаюсь.

Джиллиан колебалась. Она помнила те чудесные лирические песни, которые он когда-то ей пел. Но это было в другой жизни…

— Ты помнишь «Мост через бурлящую воду»?

«Я никогда не осмеливалась просить тебя сыграть ее для меня… но она о нас с тобой… о том, что мы могли бы стать друзьями, если бы ты только позволил мне помочь тебе смягчить твою боль». Джиллиан вдруг подумала, что ее просьба была гораздо более интимной и откровенной, чем просьба спеть любую песню о любви. «Я была бы твоим мостом через бурлящую воду, если бы ты только позволил мне… но когда ты был особенно встревожен, ты всегда убегал от меня».

Чейз очень хорошо знал эту песню. «Звук тишины» — это был гимн его одинокой искалеченной жизни, в то время как «Мост через бурлящую воду» воспринимался им как баллада, в которой отражались его мечты, далекие и неосуществимые мечты о ком-то, кто мог бы залечить его раны и кровавые шрамы на его сердце.

Чейз начал играть знакомую песню, глядя на Джиллиан, неожиданно перенесясь туда, где осуществление его мечты не казалось таким уж невозможным. Она сейчас была рядом, ее лицо светилось любовью, обещая залечить раны с такой же нежностью, с какой совсем недавно ее изящные пальчики касались его кожи.

Прежде Чейз никогда ни для кого не пел, но сейчас он пел для Джиллиан, и хотя она сидела напротив него, а не рядом, между ними возникла такая гармония, что казалось, будто она пела вместе с ним… будто их сердца пели вместе.

Внезапно оборвалась струна, нарушив волшебную гармонию, и Чейз расценил это как зловещее предзнаменование. «Не верь в мечты, — нашептывал разум. — Ничто никогда в твоей жизни не обещало, что твои мечты станут явью». Но Чейз предпочел отмахнуться от разума. Его опытным рукам понадобится всего лишь несколько минут, чтобы заменить порванную струну, а затем быстро, очень быстро, они с Джиллиан вернутся к музыке, волшебству и мечтам.

— У меня должны быть где-то здесь запасные струны, — проговорил он неуверенно.

— Да, — радостно откликнулась Джиллиан. Она тоже хотела поскорее вернуться в то волшебство, в котором им было так хорошо. Это место оказалось таким же незнакомым для нее, как и для него. Несмотря на все желания и молитвы ее сердца, они прежде никогда не путешествовали в эту волшебную страну. Ее рука слегка дрожала, когда она изящным жестом указала на антикварный столик. — Там, рядом с тобой, в верхнем ящике.

Когда Чейз вынимал струну из уже открытого пакета, его взгляд упал на маленький золотой предмет в дальнем углу ящика.

— Похоже, здесь лежит одна из твоих сережек.

— Да? — удивилась она. — Хорошо.

Нет, это гораздо больше, чем просто хорошо. Она без устали искала пропавшую сережку из той пары, что Чейз подарил ей на первую годовщину их свадьбы. Серьги были бриллиантовыми, каждый камень в полкарата. Джиллиан часто носила их, как в хорошие дни, так и в плохие, но накануне Валентинова дня одна из сережек загадочно исчезла из своего атласного ложа в шкатулке для драгоценностей.

Джиллиан была уверена, что бриллиантовая сережка не исчезла бесследно. Ее просто кто-то положил в другое место, когда она случайно упала на плюшевый ковер в его кабинете. Это осознание принесло ей облегчение, которое быстро сменилось печалью. Чейз, наверное, тогда нашел ее, но вместо того чтобы отдать ей, зная, как давно она ее ищет, небрежно бросил украшение в ящик стола.

Эта небрежность болезненно напомнила ей о том, каким рассеянным он был в последние месяцы до своего исчезновения и как сильно он отдалился от нее и от их любви.

Но сейчас Чейз вернулся из моря, и в его серых глазах была такая нежность и несвойственная ему мягкость в голосе, и всего лишь несколько минут назад она видела, с какой страстью он смотрел на нее…

Ласковая улыбка появилась на лице Джиллиан, пока она наблюдала, как Чейз вынимает сережку, затерявшуюся в глубине ящика, но эта улыбка моментально исчезла, когда она увидела, что именно он держит в руке. Сережка была не ее и не составляла комплекта ни с бриллиантовой, ни с менее ценной и тоже утерянной. Это украшение принадлежало другой женщине.

Бывала ли эта женщина здесь, в их доме, слушая пение Чейза, обласканная глубиной его страстного голоса и тлеющей страстью в его соблазнительных серых глазах? Выпала ли золотая сережка из ее уха, когда его опытные пальцы, оставив волшебство, которое они извлекали из гитарных струн, перешли к интимному волшебству, когда он запустил руку в ее волосы?

— Джиллиан?

Усилием воли она заставила свои пальцы не дрожать, когда брала из его рук сережку, принадлежавшую другой женщине, но не смогла заставить себя посмотреть на него. Она поклялась говорить только правду и помочь ему восстановить утраченную память, но разве это так уж плохо — надеяться, что его первые воспоминания будут самыми счастливыми и радостными? Разве это так уж самонадеянно и глупо верить, что если Чейз вспомнит, как зарождалась их любовь, то все, что с ней случилось позже, не будет иметь никакого значения?

Да, это было самонадеянно и ужасно глупо, но… но тот Чейз, который чудом вернулся к ней из моря, был более ласковым, более чувственным, более любящим, чем прежний Чейз, а это означало, что на этот раз все может быть по-другому… Разве не так?

Да, ответило сердце. «Я не могу, я не скажу ему, что случилось с нашей любовью — ни сейчас, ни до того момента, пока он не вспомнит, как она начиналась… и пока он сам не решит, какой ей быть на этот раз».

Волшебство, которое он подарил ей несколько минут назад, рассыпалось в прах, как рассыпается сияющий огонь бриллиантов под мощным сокрушительным ударом. Джиллиан хотела убежать от этих внимательных серых глаз, убежать из этой комнаты, где она совсем недавно испытала чудесные мгновения, породившие мечту, но все это, как выяснилось, принадлежало другой женщине — женщине, которой Чейз тоже пел, открывая тайны и страсть своего сердца.

— Думаю, будет лучше, если я поднимусь наверх и положу сережку на место, — наконец пробормотала она.

— Отлично, — кивнул Чейз в знак согласия.

«Что случилось?» — удивился он. Джиллиан как будто подменили, казалось, что ее сковал лед и смертельный страх, как это было с ним на борту «Морской богини». В тот день Джиллиан, напуганная тем, что он может умереть, прижалась теплым телом к его умирающему, согревая его, вселяя надежду… и сейчас он должен сделать то же самое. Он этого хотел, он собирался это сделать, но внезапно лед растаял. Джиллиан была живой, она дышала и, судя по всему, стремилась поскорее от него убежать.

Чейз был уверен, что в какое-то мгновение ее изумрудные глаза увидели смерть. Но почему золотая сережка должна была породить видение смерти? Чью смерть она увидела? Смерть его брата? Или смерть своей любимой матери? Может быть, потерянная и неожиданно найденная сережка принадлежала Мередит Монтгомери и, увидев ее, Джиллиан вспомнила все жуткие подробности ее смерти, свидетельницей которых она была?