И теперь, когда сделала его, она будет наслаждаться каждой минутой. Начиная вот прямо с этой. Лиз сгребла в кучу куртки и направилась с ними к двери.

– За мной, дети, мы идем на пляж!

Прислонясь к согретой солнцем скале на широком дугообразном пляже у Бирлин Гэп, она наблюдала за Джейми и Дейзи, которые собирали ракушки. Два дня назад был шторм, и на берегу было чем поживиться.

– Мамочка, посмотри, что это?

Джейми протянул ей крошечную ракушку береговичка серого цвета, совсем не поврежденную, и побежал за новой добычей: сердцевидками и мидиями, обломками перламутровой раковины, прядями темно-зеленых водорослей. Но настоящий клад нашла Дейзи: прекрасную ракушку гребешка, отполированную морем до совершенства, из которой игрушечная Венера могла бы сойти в пене морской на берег.

Лиз сидела и смотрела на темную и белокурую головни своих играющих детей, солнце грело ее спину, а соленый ветер теребил волосы. Она попыталась вспомнить, чем была занята вот так же утром во вторник всего несколько недель назад. И вспомнив, не смогла сдержать улыбки. Конечно же, по вторникам у них было еженедельное совещание руководства. Двадцать специально отобранных чиновников в серых пиджаках или жилетах под ее председательством обсуждали сверхурочную работу, бюджет и ежегодные переговоры с профсоюзом.

Возможно, и было что-то в «Метро ТВ», чего ей сейчас не хватало, но это явно были не совещания и интриги, не суета и пустая трата времени и не все эти люди, у каждого из которых был свой дом, но они, похоже, совсем не стремились туда вернуться.

Внезапно Лиз почувствовала себя необъяснимо счастливой оттого, что избавилась от всего этого. И к удивлению Джейми и Дейзи, она подхватила их, и они все вместе с радостными криками понеслись к кромке воды.

А дома в это время их ждало письмо, которое грозило проколоть воздушный шарик ее вновь обретенного счастья.

Глава 17

– Ой, мамочка, посмотри, это почтальон!

Лиз выгрузила из машины сумку с ракушками и с удивлением посмотрела на почтальона. О нынешнем месте их пребывания знало так мало людей, что она вовсе не ждала никаких писем.

В возбуждении Джейми побежал к дому и открыл входную дверь. На коврике лежало написанное от руки письмо. Он его поднял и стал разглядывать.

– Оно Дейзи и мне! Как ты думаешь, от кого оно? – А Лиз уже знала от кого. Письмо было от Дэвида.

Она почувствовала, как счастье этого дня вдруг испарилось, а к ней вернулась так знакомая ей тупая боль. Попыталась взять себя в руки и говорила себе, что это лучше, гораздо лучше, что он написал, что не исчез совсем из их жизни, что она должна быть рада.

– Мамочка, мне можно открыть его?

Посадив Дейзи рядом с корзинкой игрушек, она аккуратно вскрыла конверт ножом и вернула Джейми, даже не посмотрев.

– Мам, ты прочтешь его мне?

Джейми читал уже достаточно хорошо, и она надеялась, что он прочтет письмо сам, что ей не придется увидеть почерк Дэвида и услышать его слова, словно бы сказанные им самим, сидящим среди них. Но потом поняла, что именно поэтому Джейми и хотел, чтобы письмо прочла она. Этот маленький акт как будто на мгновение снова сближал его мать и отца.

Лиз подняла мальчика и посадила к себе на колени.

«Дорогие Джейми и Дейзи, я надеюсь, что вам хорошо в деревне. Мамочке и мне очень жаль, что какое-то время мы не можем быть вместе…»

Она на секунду прервала чтение. Что он хочет сказать этим «какое-то время»? Как и у нее, у него просто не хватает духу сказать детям, что это навсегда? Внезапно она поняла, как трудно, наверное, было Дэвиду написать это письмо. Он, конечно, знал, что на каждое его слово она будет смотреть через призму своей боли и горечи. Нет, надо читать его слова так, как они написаны, и прекратить этот бессмысленный анализ.

Но Лиз почувствовала комок в горле, когда дошла до слов: «Мамочка и я хотим, чтобы вы знали: что бы ни случилось, мы очень-очень любим вас и я приеду повидать вас, когда у вас все наладится». Но когда это случится? Когда у них все наладится без него? В этом году, в следующем, когда-то потом, никогда?

«Попросите мамочку крепко поцеловать вас за меня. Я люблю вас. Папка».

И это было все. Ни слова ей. Никакой приписки с извинением или объяснением. А на что она рассчитывала? На постскриптум со словами: «Скажите мамочке, что я люблю ее больше всего на свете и что последние несколько недель были самыми тяжелыми в моей жизни»?

Когда Джейми прервал ход ее мыслей, она устыдилась, что позволила собственной боли вытеснить беспокойство о том, что чувствовал он.

– Мамочка, а когда мы поедем домой, к папе?

– Не знаю, дорогой мой. Не сейчас. А тебе разве не нравится здесь?

Он мужественно улыбнулся, зная, какого ответа от него ждут:

– Да, мам, здесь интересно.

Однако, когда он соскользнул с ее коленей и пошел к Дейзи, Лиз услышала тихое, но ясно различимое всхлипывание. Джейми пытался понять свою мать, помочь ей, но ему только пять лет. Он быстро вытер слезы и поднял на нее глаза.

– Но я хотел бы к папе.

Лиз, спотыкаясь, выбежала в сад. Она знала, что ей нужно побыть одной, чтобы не потерять последние остатки мужества и не разрыдаться прямо перед Джейми. Правильно ли она поступила, так окончательно порвав с Дэвидом? Правильно ли с точки зрения интересов детей, а не ее? Впервые ей вдруг стало ясно, почему люди «остаются вместе ради детей». Раньше она считала, что они поступают нелепо, бесчеловечно, старомодно. Но сейчас, вспоминая страдание на лице Джейми, она могла посочувствовать им. Дети не понимают развода. Они просто хотят, чтобы мамочка и папочка снова были вместе. Лиз читала о случаях, когда годы спустя после развода родителей, уже давно создавших другие семьи, их дети мечтали вернуть их друг к другу.

Она вытерла слезы и огляделась вокруг. Ее взгляд остановился на огромной белой лошади, вырезанной на меловом склоне далекого холма. Лиз снова спросила себя, как спрашивала уже и раньше, что она означает.

– Вы, кажется, разглядываете лошадь, дорогая?

Лиз вздрогнула, обернулась и увидела Руби, восьмидесятилетнюю соседку, которая была занята прополкой своей грядки ревеня.

– Я как раз думала, откуда она там, Руби? С доисторических времен?

– Нет, не с доисторических, – Руби ковырнула тяпкой засохшее растение, – а с прошлого века. Молодая девушка полюбила своего слугу. Конечно, тогда это было неслыханное дело. Ее родители, естественно, не разрешили им пожениться, и она верхом на лошади бросилась вниз со скал у Бичи Хэд.

Руби отряхнула грязь с листьев ревеня и посмотрела на белую лошадь.

– Ее отец-помещик вырубил эту лошадь в память о ней. Я думаю, что он жалел о своем упрямстве, не правда ли? Но тогда жалеть было уже немного поздно.

Руби покачала головой, явно осуждая недальновидность мужского пола, и вернулась к своему ревеню, предоставив Лиз возможность в одиночку любоваться белой лошадью.

Жизнь была так сурова к женщинам на протяжении столь многих лет! Они были собственностью мужчин, были вынуждены делать то, что им приказывают, под страхом бесчестья или даже, как эта бедная дочь помещика, смерти. Но зато сегодня у них есть выбор. Лиз свой выбор сделала, и ей надо его держаться, какие бы у нее ни были сомнения в его правильности. Пусть дети тоскуют по Дэвиду, пусть его письмо было трогательным, но он предал и унизил ее. И ни за что она не будет жертвой любви, вроде той девушки на белой лошади. Она перебралась сюда, чтобы начать новую жизнь. И хотя бы в чем-то эта новая жизнь лучше старой.

Лиз поставила вазу с букетом последних осенних астр из своего сада на середину кухонного стола и улыбнулась. Самой большой радостью последних нескольких недель было для нее открытие, сколько удовольствия можно найти в маленьких ритуалах вроде сгребания опавших листьев, развешивания на веревках белья, наведения порядка в ящиках или изготовления симпатичных подушечек. Раньше у нее никогда не было времени на домашние дела, и теперь она с изумлением обнаружила, сколько наслаждения они приносят. Разве не старалась она когда-то любыми способами избежать этой нудной работы, переложить ее на плечи нянек и уборщиц, разве не жалела тех бедняжек, которые обречены, помилуй их, Господи, сами вести свое домашнее хозяйство? Так почему же теперь она так наслаждается всей этой чертовщиной?

Лиз с упоением предавалась радостям домашней работы. И постепенно, неделя за неделей, превращала коттедж из голого неуютного строения с облупленными стенами и сырыми углами в чудо тепла и гостеприимства.

Однажды после обеда она отважилась вытащить электрическую швейную машинку, которую купила много лет назад и с тех пор не вынимала из коробки, и принялась изучать инструкцию. Чтение инструкций, как скоро обнаружила Лиз, было проклятием одиноких женщин. С тоской и одиночеством она могла справиться, но ее никто не предупреждал, какой мукой для нее будет чтение инструкций к самым простым бытовым приборам. Может быть, это как с муками родов, которые все скрывают от вас, считая, что вы будете не в состоянии перенести их. В самом деле, когда, вооружаясь инструкцией, принимаешься менять ремень пылесоса или начинаешь собирать комплект мебели по описанию, переведенному с румынского языка, тут крыша вполне может поехать. Почему, черт побери, после этой сборки всегда остаются три лишних шурупа?

Но удивительнее всего ей было обнаружить, что она получает удовольствие от экономии на маленьких расходах. Она, которая никогда не изучала отчетов, присылаемых из «Америкэн Экспресс», которая не отказывала себе в удовольствии поесть в дорогом ресторане, которая всегда презирала мелочную расчетливость в любой форме! Теперь ее приводила в радостное волнение экономия от сушки белья на веревке, а не в стиральной машине, от хранения бутылок с кетчупом горлышком вниз и от повторного использования пластиковых пакетов. Лиз считала себя раньше непрактичной, но оказалось, что она прижимиста. И ей это нравилось.