– Она посмотрела на Бритт, спрашивая себя, не слишком ли много она себе позволила, не огрызнется ли дочь в ответ. Но та улыбалась:

– Ну и дурочка я. Ох, мам…

И внезапно слезы заструились по ее лицу, и Бритт бросилась в объятия матери, словно снова была маленькой девочкой.

– Ох, мамочка, прости… Прости меня… – Мать была поражена:

– За что, родная?

Бритт взяла черную от угольной пыли материнскую руку и прижала ее к своей щеке.

– За то, что я такая. За те огорчения, которые я вам причинила.

Мать посмотрела на тонкую черную струйку на щеке дочери, там, где угольная пыль окрасила слезы, и крепко обняла Бритт, впервые с тех пор, как та была маленькой, чувствуя себя настоящей матерью и зная, что запомнит этот миг навсегда.

– Ах, Бритт, Бритт. Ты не причиняешь нам огорчений, – она ощущала, как ее слезы смешиваются со слезами дочери, – мы любим тебя.

Дочь и мать безмолвно стояли, держа друг друга в объятиях, и Бритт только теперь поняла первую заповедь семьи: тебя любят, заслуживаешь ты этого или нет.

Что-то подсказало ей, что у нее за спиной в дверях стоит отец в своей старомодной полосатой пижаме. Обернувшись, Бритт увидела, что он улыбается. Угрюмое, напряженное выражение исчезло с его лица.

– Привет, девочки. Никаких слез в Рождество. Как насчет чашки чаю?


В огромной кровати Дэвид перевернулся на живот и решил, что хочет умереть. В голове у него стучало, во рту было сухо, а самого его знобило. Заставив себя выбраться из постели, он отправился в ванную на поиски, страстно надеясь, что у Логана перепои случались тоже. Было похоже, однако, что, как и во всем остальном, в этом деле Логан получал желаемое, не платя той цены, которую платили простые смертные. «Ферне Бранки» в шкафчике ванной не было, алказельцер – тоже. Нет даже этой новой дряни, как бишь ее, «Раскаивающаяся»? – нет, это подсказывает его нечистая совесть. «Рассасывающая» – так она называется.

Осознав, что, если хочет дожить до завтрашнего дня, в чем он, говоря откровенно, уверен не был, ему придется выйти в город и купить какое-нибудь противоядие от нынешнего кошмарного состояния, Дэвид встал. Вычистив зубы мылом – он забыл купить зубную пасту – и прополоскав горло одеколоном, понял, что от него все еще пахнет, как от алкаша с пивоваренного завода, и что если он не побреется, то привратник примет его за бухого бродягу и изгонит из светлого рая Гровенор-хаус.

Он медленно оделся, надел свое кашемировое пальто, сунул в портфель две бутылки из-под виски и отправился на поиски мусорного ящика и аптеки. В двух сотнях ярдов вниз по Парк-лейн ему пришло в голову, что сегодня второй день Рождества и все аптеки закрыты. Все еще с пустыми бутылками в портфеле он направился к «Хилтону», движимый верой, что всемирная сеть американских отелей, с уважением относящаяся к жизни, свободе и поискам счастья, непременно должна торговать средствами на случай похмелья.

Так оно и оказалось. Прижимая к груди бумажный пакет с парацетамолом, алка-зельцер и декстрозолом, он взял курс на бар, чтобы промыть всю эту гадость стаканчиком «Ферне Бранки».

Посреди вестибюля ему на глаза попался газетный киоск, и Дэвид инстинктивно направился к нему, чтобы купить сегодняшний номер «Дейли ньюс». К его досаде, все было распродано, и лишь за пачкой «Дейли мейл» обнаружился последний номер «Ньюс».

Только развернув его, он обратил внимание на то, что вся первая страница заляпана огромными снимками крупным планом. Они были нечетки, но Дэвид легко узнал истощенного человека на больничной койке. Еще кучу таких снимков газета обещала на своих внутренних страницах. И Дэвид понял, что с безупречным чувством юмора Джим Джонсон выбрал Рождество для того, чтобы вывесить белый флаг в своей длившейся много месяцев схватке со смертельным вирусом СПИДа.


– Привет, давненько не виделись, – зловеще протянул Логан Грин, на следующее утро войдя в свой кабинет, на этот раз не в сопровождении вездесущего Мика Нормана, и застав там Дэвида, вызывающе взгромоздившегося на угол огромного стола Логана.

– А где же Мик? – Глаза Дэвида, настороженные и пристальные, как у завидевшей жертву хищной птицы, и поразительно мало говорившие об излишествах последних трех дней, смотрели прямо в глаза Логану. – Пошел получить белье из прачечной?

Логан усмехнулся.

– Да, в некотором смысле я дал ему маленькое поручение, – Логан сел, не приглашая Дэвида сделать то же. – Небольшое исследование рынка. Видишь ли, я заметил, что в ближайшем ко мне киоске вчерашний выпуск «Ньюс» разошелся к десяти утра, и мне стало интересно, насколько типична эта ситуация.

Он посмотрел на Дэвида, инстинктивно догадываясь, зачем тот оказался здесь.

– Конечно, это не самый надежный метод оценки объема продаж, но его результаты наводят на размышления, не правда ли? Они не совсем оправдывают твою трогательную веру в высокие моральные устои великого британского народа, но тем не менее они интересны.

– Суть не в том. Этот поступок все равно отвратителен.

– Не надо, не надо, Дэвид. Это все мы уже обсудили. Со смертью Джонсона все изменилось. А поскольку тебя не оказалось поблизости, чтобы убедить нас в правильности твоей позиции, то я дал свое личное разрешение на публикацию этих снимков. И попал в десятку. Тираж распродан полностью.

Дэвид вздрогнул. Неужели смерть Джима Джонсона оправдывала публикацию этих унизительных и безнравственных снимков, сделанных в последние недели его агонии? Родные Джонсона пытались утверждать, что у него был рак, но когда в каждом газетном киоске продаются газеты с этими снимками, в такую версию мало кто поверит.

– Дело в том, что мы пытались найти тебя, но впечатление было такое, что никто не знает, где ты.

– Никто и не знал.

Логан с интересом посмотрел на него:

– Дэвид, если у тебя кризис зрелого возраста, это твое личное дело. Но я не хотел бы, чтобы он протекал в рабочее время.

Голос Логана звучал дружески, это был голос доброго дядюшки, дающего хороший совет.

Но Дэвид не слушал его. Он думал о том, что меньше полугода назад в том же самом обвинял Лиз, просто потому, что ее жизненные ценности изменились и она пыталась жить в соответствии с ними. И теперь, уже слишком поздно, он наконец понял, за что она сражалась. Теперь он видел так же ясно, как и она, что работа на дерьмо вроде Конрада Маркса или Логана Грина марает и тебя тоже и что ты погиб в тот самый момент, когда начал примирять их ценности со своими.

На секунду ему пришло в голову попытаться убедить Логана, что газеты должны проявлять сострадание, но потом он понял, что с таким же успехом можно уговаривать гепарда стать вегетарианцем.

Подняв глаза, Дэвид увидел, что Логан наблюдает за ним; инстинкт, а также многолетний опыт чтения мыслей этого человека подсказали, что надо быть настороже. Проявлять симпатию к людям было не в его обычае. Он что-то задумал. И тут вдруг Дэвид понял, почему здесь не было Мика Нормана. Логан хотел говорить с ним с глазу на глаз, потому что собирался уволить его. Скорее всего, для того чтобы взять на его место какого-нибудь сопляка в костюме с иголочки и с моральными принципами спекулянта недвижимостью. Удивительно было только то, что он не догадался об этом раньше.

– Чудесно, – Дэвид сам был удивлен спокойствием, с которым говорил. – Я думаю, что смогу отыскать кого-нибудь, кто найдет применение растратившему весь свой порох тридцатипятилетнему редактору.

– Это было бы прискорбно.

Дэвид всмотрелся в лицо Логана. Что же задумала эта хитрая скотина?

– А почему, Логан?

– Потому что я как раз собирался предложить тебе работу.

– Например? Помощника редактора отдела сенсаций в «Еженедельнике фермера»?

Логан невозмутимо улыбнулся:

– Редактора моей новой газеты. Дэвид сощурил глаза:

– Это такая шутка? На эту работу ты уже взял Нормана.

– Да, но за последние несколько месяцев я хорошо узнал этого молодого человека, – Логан встал, обошел стол и остановился рядом с Дэвидом. – Он это не потянет. Конечно, он талантлив. Но он вроде коккер-спаниеля, который вечно рвется с поводка в погоню за какой-нибудь дикой идеей. Мик хорош, когда надо унюхать сенсацию, но мне нужен кто-то со здравым смыслом и опытом, чтобы жать на курок. Послушай, Дэвид, я вкладываю в эту газету десять миллионов – только для начала. Мне нужен человек, который понимал бы, на что идут деньги.

Дэвид ощутил азарт и волнение. Когда он пришел в «Ньюс», газете было уже пять лет, а ему всегда хотелось начать с нуля. Создание газеты – одно из самых рискованных предприятий, но, если правильно поставить дело, оно может принести немалое удовлетворение. И уж совсем хорошо подмять под себя этого наглого выскочку Нормана, сопливого гения, который думает, что в свои двадцать пять лет он знает о газете все. Уже несколько месяцев Дэвид наблюдал, как приближенные Логана начинали обращаться как с возможным наследником не с ним, а с Норманом. Он обратил внимание, что в разговоре они почти бессознательно поворачивали головы в сторону Нормана, едва замечая его, Дэвида.

И вот теперь Логан снова предлагал ему трон.

Пока он с самоуверенным видом ждал ответа, Дэвид бросил взгляд на все еще лежавший на столе вчерашний номер «Ньюс», и гнев, который Логан умело отвел от себя, начал подниматься снова и на этот раз сильнее. В конце концов, решение напечатать эти снимки было решением Логана и одного Логана. И если Дэвид думает, что этот человек позволит ему свободно проводить в жизнь свои принципы, то он наивнее девицы, которая ложится в постель с сексуальным маньяком и удивляется, когда тот кладет руку ей на ногу.

Дэвид всегда следовал своим инстинктам и знал, что они говорили ему на этот раз – пусть даже это было не то, что он хотел бы услышать.

– Мне жаль, Логан, но у меня нет желания редактировать новую газету. Я почему-то думаю, что мир будет лучше без нее. Не самая подходящая философия для редактора-основателя. Так что я вынужден сказать «нет».