В Муссори нет автомобилей, поэтому движение тут исключительно на конях, рикшах и пешеходное. Анита и махараджа сели в свое данди (кресло, переносимое носильщиками), и их понесли четверо слуг в форме, направляясь по дороге, которая вела в горы. Вдали стали медленно вырисовываться покрытые шифером башенки, сверкающие на солнце. Часть из них была покрыта черепицей, типичной для французских замков. Chateau Kapurthala было самым главным зданием в Муссори. Кристально чистый воздух и цветущие рододендроны производили впечатление вечной весны.

Но состояние Аниты было скорее осеннее, меланхолическое. Постоянные боли не давали ей наслаждаться беззаботной атмосферой этой местности, такой прекрасной в летнее время. У нее не было настроения бывать на балах и маскарадах, и, если она и ходила с мужем на ужины или приемы, то делала это, чтобы компенсировать отсутствие интимных отношений. Она пребывала в постоянной печали. Принц был терпеливым и понимающим, как всегда. Он даже не упрекнул ее в том, что она организовала похищение дочери Далимы и впутала в это дело Индера Сингха, заставив капитана поверить, что махараджа дал свое согласие. Как только Джагатджит узнал об этом, он, раздраженный дерзостью Аниты, хотел отчитать ее, но, поскольку дело было сделано, предпочел промолчать. Избегать прямого столкновения (в любом случае, если возможно) было чертой его характера.

Еще одной чертой характера махараджи был неутолимый голод к светской жизни, а Муссори летом представлял собой сплошной праздник, сравнимый только с Симлой. Летний теннисный турнир воспринимался как спортивное событие первостепенной важности, а великолепные прогулки верхом как данная необходимость. Пышные ужины позволяли познакомиться с новыми людьми, а балы и маскарады давали прекрасную возможность совратить кого-нибудь или быть совращенным. Арлекин и фея в остроконечном колпаке, призрак и ведьма с метлой, денди и амазонка… Маски скрывали лица британских офицеров, чиновников высокого ранга, английских дам, индусов из высшего общества, в том числе махараджей и махарани, которые с удовольствием окунались в атмосферу всеобщего флирта и ухаживаний. Некоторые заканчивали праздник в каком-нибудь уголке сада, другие оставались до рассвета. В легкомысленных и волнительных водах праздничной обстановки такая яркая личность, как махараджа, с его любовью к роскоши и развлечениям легко поддавался искушению. «Джагатджит познакомился с ней за ужином в одном особняке Бхупин-дара Сингха из Патиалы, на который он пришел лишь потому, что его испанская жена, Прем Каур, еще не полностью выздоровела, — рассказывал Джармани Дасс, который тогда был его адъютантом, но впоследствии дошел до поста премьер-министра Капурталы. — Она ему сразу же понравилась. Некоторое время принц смотрел на женщину, а затем, как только появилась возможность, заговорил с ней. Англичанка была не одна, вероятно, со своим женихом или мужем, но, поскольку она обожала верховую езду, махараджа увлек ее разговорами. Они проговорили весь вечер».

В конце концов принц одолжил ей двух лошадей — одну для нее, а вторую для ее спутника, и она приняла это одолжение с большим восторгом. Но через пятнадцать дней Джагатджит прислал к ней человека за лошадьми, и, как он и рассчитывал, англичанка пришла умолять, чтобы принц одолжил их снова. Махараджа согласился, однако поставил условие: она должна пойти с ним на бал-маскарад, устраиваемый его другом, раджей из Пиплы. Женщина долго не раздумывала и согласилась. «Они танцевали весь вечер, а затем махараджа провел замечательную ночь с ней», — вспоминал Джармани Дасс. Вскоре стало известно, что он подарил англичанке пару лучших лошадей и драгоценности. С тех пор они были любовниками каждое лето.


Анита слишком устала, чтобы подозревать своего мужа в мимолетных увлечениях. Через слуг новость об изменах махараджи не замедлила дойти до ушей Далимы, но служанка не раскрывала рта. Она горела желанием создать для своей госпожи, которая тосковала и, в отличие от прежних лет, едва играла со своим сыном, спокойную обстановку. Аджитв свои пять лет рос счастливым ребенком в окружении друзей и двоюродных братьев. Он свободно гулял по всему дворцу, и жены махараджи, устраивая в зенане обед или день рождения какого-нибудь ребенка, всегда хорошо принимали его. То, что Харбанс Каур вела войну с Анитой, не означало, что женщины зенаны должны воевать с малышом. Наоборот, первая жена махараджи всегда была приветлива и внимательна к Аджи-ту — в конце концов, он был сыном ее мужа и господина.

Начиная с лета 1913 года Анита заметила перемены в поведении махараджи. Она винила в этом себя, объясняя его равнодушие к ней своим плохим физическим и эмоциональным состоянием, бременем пятилетнего брака и постоянным давлением, которому его подвергала семья и англичане в связи с женитьбой на иностранке. Хотя Анита всегда говорила, что это не задевало ее лично, однако, без сомнения, она считала, что отношение к ней окружающих волей-неволей отражалось на ее муже. «Ему, должно быть, приходилось много раз защищать меня, — думала Анита, — сражаться за мои права». Эта мысль пришла к Аните, когда они вернулись в Капурталу и махараджа, накануне своего дня рождения, обратился к ней с просьбой.

— Я бы хотел, чтобы ты не приходила на пуджу, — сказал он, — чтобы избежать напряженности в семье. Кроме Парамджита и Бринды на этот раз будет еще и Махиджит со своей невестой.

По каким-то своим соображениям махараджа предпочел уступить женщинам зенаны, чтобы сохранить мир в семье.

— Скоро ты избавишься от меня, как от еще одной сожительницы… — с грустью заметила Анита.

— Не говори глупостей.

Пока семья отмечала праздник вместе со священниками, она сидела в уголке дворцового сада и писала в своем дневнике: «После вчерашнего разговора я немного раскаиваюсь».

Несмотря на идиллическую красоту дворца, на лань, прогуливающуюся по парку, на абиссинских овец, которые паслись немного дальше, на смех своего сына, игравшего с другими детьми в саду, на искрящиеся брызги воды в фонтанах, душа Аниты была полна грусти и печали. Испанка знала о хрупкости мира, в котором она существовала, и понимала, что все это не может длиться долго. Неприятное чувство мучило ее с тех пор, как она обнаружила перемены в поведении супруга. Она находила Джагатджита все более раздражительным и отдаляющимся от нее. Казалось, махараджа все время старался ускользнуть, а когда они оставались наедине, она не чувствовала в нем прежней уравновешенности и благожелательности — он больше походил на льва в клетке. У Аниты появились подозрения. Что он делал так долго за пределами дворца? У кого он был? В глубине души она не сомневалась, что муж снова стал посещать своих сожительниц.


Ощущение столь незавидной перспективы, а также невозможность ездить, заниматься спортом, совершать прогулки привели к тому, что жизнь в Капуртале стала для Аниты почти невыносимой. Ребенку уже не требовался постоянный уход, как в самые первые годы его жизни, и он все меньше нуждался в материнской опеке. Когда же Анита взялась учить сына испанскому языку, она быстро поняла, что и здесь Аджит вполне может обойтись без ее помощи — у него были свои преподаватели, а также английская nanny для остальных предметов.

Во дворце всегда было много детворы — дети бывших сожительниц, чиновников, работников дворца, — так что Аджит никогда не оставался один. Мальчики собирались вместе и играли с собаками, ланью, павлинами, развлекались с попугаями в птичнике. Для ребятни парк был неисчерпаемым источником развлечений. Дети знали дворец как свои пять пальцев, а когда им надоедало играть на свежем воздухе, они спускались в нижний этаж, чтобы попросить карандаши, бумагу или ленты для игры. Служащие, которые очень баловали детей, удовлетворяли все их капризы. Мальчишкам нравилось прятаться в закутках огромного здания; иногда они забирались в котельную, всегда полную таинственности, или в подвал, где хранились бутылки шампанского, водки и джина. Частенько детей заставали в кладовых, заполненных французскими соусами, а также в комнатах с бельем, теплых и надушенных, где служанки заказывали по номерам постельное белье, которое потом разносили по комнатам, чтобы положить в шкафы.

Во время приемов и танцев дети прятались за балюстрадой и подсматривали за взрослыми, которые веселились под звуки оркестра. При таком воспитании они росли ужасно капризными и могли стать такими же, как четверо старших сыновей махараджи. Анита слышала, как однажды летом, когда мальчикам Джагатджита было по десять-двенадцать лет, отец оставил их одних во дворце в провинции Удх. Недолго думая, они отправились на охоту и стали стрелять во все, что попадалось им на глаза. А как-то ночью сыновья махараджи приказали слугам принести в детскую еду и бутылки с алкоголем. Они расположились на полу, укрытом многочисленными тюфячками и подушками, как в комнате отца, и решили повеселиться на полную катушку. Узнав об этом, одна няня-англичанка приказала им вернуть назад всю еду и напитки под угрозой доложить об этом махарадже. Рассерженные дети заявили, что они ее уволят.

— Нет, darling, вы не можете выгнать ее, — сказала им другая няня, индианка. — Ваши родители заключили с ней контракт, и вы не вправе ее уволить.

— Тогда мы в нее выстрелим, — заявил один из сыновей.

— Этим вы тоже ничего не добьетесь, darling… — продолжала говорить ая, чтобы утихомирить его.

Такими своенравными были дети махараджи.

Анита не хотела даже думать о том, что ее ребенок вырастет таким же избалованным и капризным, как его старшие братья. Но из-за многочисленных отлучек родителей, вызванных частыми поездками, этому трудно было воспрепятствовать. Каждый раз, возвращаясь домой, она находила Аджита более диким, чем он был до ее отъезда. Индианки, в том числе Далима, слишком мягко и снисходительно относились к детям хозяев. Возможно, это объяснялось врожденным страхом, унаследованным в результате воспитания по законам кармы, из которых следовало, что однажды эти дети могут стать начальниками и распоряжаться ими и их семьями.