– Ты так кончала в моих руках, просто мрррр, – жмурится Димка. – Никакая ты не фригидная.

Я вздыхаю. Надо было соврать.

Мужчинам всегда лучше врать.

Что они прекрасны в постели. Что тебе очень срочно надо к больной бабушке, а так бы осталась. Что ты влюблена в другого и будешь вечно хранить ему верность.

Конкретно с этим еще хорошо сработает «только после свадьбы», я уверена. Он не похож на того, кто рвется остепеняться.

К счастью, в этот момент у него звонит телефон, и мне не надо срочно придумывать, как вырулить из этой ситуации.

На экране фото Марка, и Димка со вздохом нажимает кнопку ответа:

– Ах, черт… Да? – он заводит машину, еще раз быстрым движением гладит меня пальцами по шее и зажав телефон плечом, выруливает с маленького пятачка стоянки. – Едем уже, не психуй. По разговорам ты у нас, вот и поболтаете.


Мы поднимаемся в квартиру и четыре лестничных перелета для меня такой себе walk of shame. Дорога позора. Психованная истеричка возвращается домой. На щите и без славы, разумеется. Наоборот, теперь мне еще больше хочется плакать. Забиться в угол, спрятаться в шкаф и просить: «Оставьте меня в покое, я вас не звала в свою жизнь, я просто хотела побыть одна там, где мне хорошо!»

Я не знаю, сколько лет эти двое дружат, но что они давно научились обходиться без слов, уже понятно. Марк открывает нам дверь и они обмениваются всего парой долгих взглядов. Наверное, их даже можно перевести на язык слов. Это будет довольно экспрессивный диалог, потому что Марк хмурится и приобнимает меня за плечи, а Димка уходит в спальню и так аккуратно закрывает дверь, что становится понятно – хотел хлопнуть.

Я остановилась посреди комнаты, настороженно глядя на Марка. Сейчас будут душеспасительные беседы? Меня будут убеждать и склонять? Как обычно – он ведь это умеет – аккуратно перетаскивать на другую сторону, так чтобы я даже не поняла, что со всем уже согласна?

– Будешь вино? – спросил Марк. – Испанское или итальянское? Я купил еще оливок с разными начинками, в том магазине их видов тридцать. С кориандром не советую.

– Буду.

И никаких бесед.

Мы просто сидели на террасе в тишине настолько полной, что было слышно шелест волн в полукилометре от нас. Когда карантин закончится, я буду скучать по этим тихим ночам.

Если. Если он закончится.

Вино было легким, чуть кисловатым, но очень нетребовательным. Если бы я разбиралась, я бы нашла там горький шоколад, ваниль, еще какую-нибудь ересь типа сливового варенья, так удивляющего меня в описаниях на винных сайтах. Но – увы.

Просто хорошее вино. И вкусные оливки с миндалем внутри.

Свечи на столе, фонарики по краю перил, Марк, сидящий рядом.

А разговор я начала сама.

Черт, все-таки он меня сделал!

– Как ты понял? – спросила я. – Как ты понял, что со мной что-то не так?

– Это не сложно. У меня есть опыт, – отозвался он немедленно, словно как раз ждал моей реплики. Может и ждал. – Другой вопрос, откуда у тебя такой мощный посттравматический синдром? Как из горячей точки.

– Да нет у меня никакого синдрома… – пробормотала я. В голове приятно шумело, глаза уже слипались, но идти в постель, где Димка, не хотелось.

– Ириска-а-а-а… – позвал Марк, заправляя мне волосы за ухо и глядя своими ненормальными глазами, в которых прыгали отсветы живого огня. С сочувствием глядя. С тоской даже.

– Что? Дай еще вина, – я протянула бокал. – Перестань смотреть на меня как на больную. Я уже нормально.

– Нет, – покачал он головой.

Но это «нет» не про вино – его он налил, а я утянула с блюда оливку с чесноком внутри. Больше целоваться сегодня не собираюсь. А кто сам соберется – тот и будет виноват.

– Нормально, честное слово, – я отсалютовала бокалом. – Надо не забыть перед сном еще таблетку выпить и совсем хорошо. Ну и вообще, бывший муж у меня один, можно раз в десять лет психануть, а?

– Но ты психуешь по любому поводу. Карантин, локдаун, гудки машин на улице. Помнишь, как ездил фургончик с картошкой по улицам, и продавец через громкоговоритель рекламировал ее на разных языках? Ты сидела с глазами как блюдца, пока не услышала английскую версию рекламы. Что там тебе мнилось? Кино и немцы?

– Ну мало ли… – я смутилась. – Что-то важное говорят. Официальное.

– Ага, собирают всех иностранцев, чтобы расстрелять на обрыве.

Я фыркнула.

Да, у меня это в генетической памяти – громкоговоритель, непонятные слова, тревожные времена. Что ж теперь? Почему я должна ждать, что это приглашение на карнавал, а не на казнь?

– Ну да, психую… – сдалась я. – Сильно мешает? Мне опять напомнить, что не я вам навязала свое общество, а наоборот?

– Да не мешает… – поморщился Марк. – Просто очень тебя жалко. Такой дерганый птенчик, инфаркт от всего подряд.

– Мышка, – поправила я. – Один из бывших бойфрендов говорил – ты как мышка. После того, как у себя на даче поймал мышь в ведро и понес топить. Приносит к болоту, а она там уже мертвая – от разрыва сердца сдохла.

– Так себе у тебя бывшие…

– Ну, а куда мышей девать? Или откуда других бывших брать?

– Димку бери.

Ага, вот оно что. Все-таки поделили.

Марк наблюдал за мной, я видела это боковым зрением. Свой бокал он наполнял гораздо реже, чем мой. И сейчас был намного трезвее, даже учитывая разницу в габаритах.

Сватают меня, значит, темненькому и наглому.

Почему-то захотелось спросить, чем я не понравилась самому Марку? Но мне никогда не давались излишне откровенные разговоры. Все время казалось, что сейчас мне скажут, что я все не так поняла. Да и понравится ли мне честный ответ?

– Нет… – качнула я бокалом. Темное вино плеснуло на стенку, зажглось багровой искрой. – Мне лучше одной, честно.

– Ты не одна. Не хочешь Димку – не надо. Но мы всегда рядом.

Я тихо рассмеялась:

– Это вы меня пока спасаете. Но скоро задолбаетесь вконец и выкинете как щеночка, который перестал быть милым.

– Нет… – начал Марк, но я перебила:

– Да нормально все! Никому не нравится быть вечным спасателем, когда усилия не идут впрок. Я взрослая женщина, Марк. Мне почти тридцать. Я отлично справляюсь одна и не люблю никого напрягать.

– Справляешься? – сощурился он недоверчиво.

– А что – нет? Ну ничего бы со мной не случилось ни от сидения на асфальте полчасика, ни от одного паршивого вечера после звонка Дэна! И с симкой бы управилась как-нибудь. Я уже несколько лет живу одна и видишь – все нормально.

Я отпила еще вина, встала с дивана. Марк поймал мою руку, я не стала отнимать. Стояла смотрела на темный город. Абсолютная тишина. Комендантский час. Никто не катается с воем по улицам, не зажигает на вечеринках. Даже в гости запрещено ходить.

Теплая рука Марка словно держит меня на краю моря хаоса. Если закрыть глаза, кажется, что она светится теплым пушистым светом.

– Пойми, Марк. Тебе, да и всем, кажется, что такое состояние ненормально. Что было что-то, что его спровоцировало. Не может человек, тем более женщина, хотеть жить одна. Не может она так быстро и спокойно принять двух незнакомцев в своей постели. Несмотря на все, что вы тогда несли про вписки и друзей, вы ведь сами понимали, что нормальная девушка на моем месте вела бы себя иначе. Что меня что-то изломало – и я стала такой. Но правда в том, что не было никакой травмы.

Марк молчал, не мешая моей пьяной исповеди. А я в другом состоянии, не будь Дэна, воскресившего воспоминания о том, какой я была в двадцать лет, не будь безумного ночного моря, не будь вина и этого комфортного молчания, никогда бы не решилась быть такой откровенной.

– Да, моя мама была не сахар. Она меня никогда не понимала и не понимает до сих пор. Но мало кого понимают матери, и все как-то живут. Да, меня бросил муж. Десять лет назад. Сколько нас таких, разведенок? Все как-то пережили и живут дальше, ничего страшного. Но. Меня никто не насиловал – тут я даже в привилегированном положении по сравнению со множеством женщин. Не избивал. Даже на улице не грабили. Как бы кому ни хотелось найти страшную причину моей нервной на все реакции – ее нет, Марк…

Я вернулась на диван, но руку его не отпустила. Мне нравилось что она такая жилистая, с длинными нервными пальцами, с резко выделяющимися суставами. Кожа на ней грубая, на подушечках мозоли. Гитарист? Или от турника?

Мне нравилось гладить ее, а он почему-то позволял.

– Просто я родилась слишком слабой. Нежной фиалкой и уникальной снежинкой. Я не тяну этот мир. И все. Правда все. То, что другие переживают легко и спокойно или не замечают вовсе – меня может сломать. Я могу получить инфаркт, когда ночью иду в туалет, а за моей спиной ударяется о стену дверь.

Марк тихо фыркнул.

Я быстро вскинула на него глаза, но он кивнул – продолжай, я молчу. Я покачала головой и засмеялась сама:

– Серьезно, первую неделю здесь я к этому звуку никак не могла привыкнуть! Видишь, какая я? Никто не обязан это понимать…

Какие у него пальцы… длиннее и ловче, чем у Димки. Мне ужасно захотелось сделать что-нибудь безумное. Поцеловать их. Облизать. Положить на свою грудь и смотреть, как они выкручивают мои соски. Почувствовать их в себе – глубоко-глубоко.

Свечи, казалось, вспыхнули ярче. Кровь прилила к коже.

Но я… просто положила его ладонь себе на колено и так оставила.

– Это раздражает людей… – тихо продолжила я. – Все ведь терпят, а я что – особенная какая-то? С чего мне вдруг больше внимания? Так что я просто пью свои таблетки, общаюсь с друзьями в интернете, где так легко закрыть окошко с перепиской – и им, и мне. И не ввязываюсь ни в какие отношения, потому что мне в них нечего дать. Даже секс. Можешь спросить у Димки, что я ему ответила, раз уж вы так лихо распорядились, кому меня подкладывать.

Я переложила руку Марка на диван, подхватила свой бокал, снова закинула в рот оливку с чесноком.

Помолчала. Потрескивали свечи, плескалось ночное море. Наверное, уже дело к утру. Скоро в спальню начнут ломиться солнечные лучи и голоса ранних пташек. Спать пора.