Я растерянно оглянулась на Марка, но его темно-янтарный взгляд не выражал ничего. Димка стоял, засунув руки в карманы и ждал моего ответа.

Решить за меня, что делать с моей жизнью, они не могли. Даже если попытались сделать это несколько недель назад, вломившись в мою квартиру. Но и тогда окончательное решение приняла я сама.

– Я… – глубокий вдох. Выдох.

Иди туда, где страшнее – говорил мне старый друг.

Лучше делать и каяться, чем не делать и каяться – а это уже Бокаччо. Очень уместный в наших чумных реалиях.

Но страшно – везде. И делать – про оба варианта.

– Ириска… – теплая ладонь Марка на спине. Поддерживает. Но помочь не может.

– Я остаюсь.

Сказала – и сразу успокоилась.

Нет, не так. Внутри, глубоко-глубоко, все взвилось и скрутилось в адский узел. Что же ты делаешь, сумасшедшая?! Но на поверхности словно слой оливкового масла, вылившегося из кувшинов греческих дев.

Всю жизнь я принимала разумные решения и потом с завистью смотрела на тех, кто сделал наоборот и даже расплатился за это. Но перед расплатой успел еще повеселиться. И это было уже не отнять. Никакими силами.

Хочу попробовать хоть раз в жизни поступить неразумно. Не так, как посоветовали умные люди. Вон, Марку их советы не слишком помогли.

– Хорошо, – хмыкнул Димка. – Тогда я беру машину до завтра. Мне кое-что надо там передать в Москву. Заночую в Ларнаке, не теряйте.

Он развернулся и ушел. Я посмотрела на Марка:

– В смысле – заночует? У вас же с этим и была проблема, насколько я помню?

– Он знает, что делает, – невозмутимо пожал плечами тот. – Зайдем за круассанами в лавочку?


Вернувшись в квартиру, я сразу села за перевод, дожевывая гигантский круассан с шоколадом без отрыва от производства. Марк послонялся туда-сюда, ушел в спальню смотреть кино, вернулся, сел рядом и наклонился к экрану:

– Много еще?

– Угу… – рассеянно отозвалась я. – Смотри сегодня без меня что ты там хотел смотреть.

– Давай помогу?

– В смысле? – я подняла голову.

– У меня свободный английский, работал синхронистом. Могу помочь.

Я покосилась на него. Вроде совершенно серьезен.

– Заманчиво… – вздохнула и покачала головой: – Но невозможно. Будет разный стиль, а это критично.

– Дай то, что уже сделала, стиль тоже скопирую, – он потянулся за своим ноутбуком и кивнул: – Кинь что-то из финала. Если не понравится моя версия, переделаешь сама.

– Окей…

Проще было дать ему позабавиться, чем спорить, и я сбросила большой кусок, который собиралась делать в последнюю очередь. И снова уткнулась в работу. Марк устроился в кресле напротив с ногами и тоже увлеченно застучал по клавишам.

Остановить нас было некому, накормить тоже, поэтому перекусили мы сэндвичами. Я быстро посмотрела то, что он сделал, ревниво заметив, что переводит он быстрее меня. И действительно подстраивается под мой стиль. Пришлось согласиться, что помощь будет кстати.

Только когда в комнате начало темнеть, а террасу окрасил в алые цвета тяжелый южный закат, я свернула все окна, снова с досадой заметив, что норму не сделала. Свою норму, конечно, в полтора раза больше того, что обычно давали переводчикам, но все равно было обидно. Глаза болели, в голове плыл туман – работа на сегодня была окончена.

Налила себе бокал вина и вышла на террасу, полюбоваться на то, как огромное оранжевое солнце опускается за белые домики напротив, и лиловые тучи разливаются по горизонту. Уютный замшевый диван так и манил развалиться на нем, привалиться, словно к теплому боку большого животного.

Неслышно ступая, вслед за мной вышел Марк и тоже устроился на диване, проворчав:

– Подвинься. Я тоже работал и устал, имею право.

– Диван – это привилегия? – тихо засмеялась я.

– Награда… – проговорил он, откидывая голову на спинку и вынимая у меня из руки бокал, чтобы отпить самому.

Я устроилась у него на плече, так было удобнее отбирать бокал, пока мы по очереди, глоток за глотком, не выпили его до дна. Он перекочевал на стол, а я окончательно сползла на Марка, пока он сам отклонялся все сильнее и сильнее, пока не оказалось, что я уже практически лежу на нем. У него такие твердые мышцы, упругие и сильные, а я такая мягкая и обтекаю его всем телом, и это ощущается так правильно – твердый мужчина, мягкая женщина, что я даже забываю подумать обычное женское про то, какая я толстая и поругать себя за эту мягкость тоже забываю. Сиреневый закат мягко перетекает в темно-синюю ночт, и сильные руки, обнимающие меня, неторопливо гладят спину.

Я переворачиваюсь на живот, встречая его мягко тлеющий под веками огненный взгляд и смотрю долго-долго, любуясь тем, какой он странный, но красивый какой-то чуть-чуть инопланетной красотой с этим необычным разрезом глаз.

О чем думает он – не знаю, но когда темнеет совсем, и по краю балкона зажигаются желтые фонарики, делая мир уютным и правильным, он проводит по моей щеке кончиками пальцев, а я сама тянусь и целую его мягкие губы. Он отвечает так же мягко: никакой напористости, никакого языка – очень-очень нежно, так что моя кожа плавится от близости и тепла.


Марк

Мы целуемся так долго, пробуя друг друга на вкус, скользя губами по губам, дотрагиваясь до них кончиком языка – влажным, горячим, осторожным – что лиловое небо успевает стать густо-фиолетовым и обратиться в черноту южной ночи. Только мерцание фонариков помогает нам видеть друг друга: блеск глаз, улыбку, приоткрытые зовущие губы.

Густо и резко пахнут цветы на кустах под террасой, далеко в тишине слышен лай собак, но здесь и сейчас между нами только все учащающееся дыхание. Рука Марка гладит мою спину – очень медленно, очень нежно, лишь слегка прижимая к себе, когда поцелуй становится чуть глубже, и языки сплетаются на границе, где соединяются наши губы.

И замирают.

Мы замираем – между нами только дыхание. Я дышу им – он мной, и откуда нам взять кислород в таких условиях? Не поэтому ли кружится голова и звенит в ушах, путаются мысли, забываются принципы? Рука Марка, замеревшая на талии, преодолевает барьер решимости и сползает ниже, еще ниже, гладит мою задницу, стискивает ее – я ахаю, отрываясь от его губ и ловлю в драконьем пламени глаз яркую вспышку. Да и сама чувствую, что даже двойной слой мягкой ткани моих и его спортивных штанов не может скрыть его очень мужских намерений.


Впрочем, еще не намерений, пока только желаний.

Еще никто ничего не решил, мы пока на грани.

Я осторожно пробую на вкус кожу на его шее. Она чуть шершавая, солоновато-пряная, вкусная – хочется трогать еще и еще, лизнуть, присосаться губами, прикусить осторожно острыми зубками. Пальцы задирают его футболку, чтобы с наслаждением скользнуть под нее и пройтись по упруго отзывающимся твердым мышцам живота. Так необычно – у меня никогда не было подобных мужчин. Либо худые, с торчащими ребрами и бедренными костями, неприятным провалом на месте живота, либо с мягким пузиком, таким же как у меня, ничего интересного.

А Марк необычный – непривычный. Можно трогать, как следует разбираясь, как там у него устроены эти пресловутые кубики, как одни мышцы переходят в другие, напрягаются под моими касаниями, но остаются все равно горячими и пружинящими под ладонью.

Марк ничего не делает, только его руки мнут и сжимают мою задницу, пока пальцами я исследую его живот и ниже, а языком рисую узоры на шее. Лишь учащается дыхание, когда руки становятся не в меру игривы и дергается кадык, когда я собираю губами кожу между ключиц и сжимаю зубы чуть сильнее.

Оттягиваю ворот его футболки, чтобы добраться до еще не облизанной территории на груди, он приподнимается и одним движением стягивает ее, запуская куда-то в темноту террасы. Теперь мне ничего не мешает – я трусь об него всем телом, глажу по животу обеими ладонями и прикусываю крошечный сосок на твердой как доска груди.

Его дыхание срывается, руки стискивают бедра до боли, и он резко переворачивает меня на спину, подминая под себя.

– Марк-к-к… – говорю я тихо, залипая на этой последней букве так, словно у меня полный рот тягучей сливочной карамели.

Он смотрит мне в глаза и, клянусь, его зрачки вытягиваются вертикально, как у кота или дракона, и в них пляшет пламя, отражая несуществующую свечу. Он смотрит мне в глаза, гладит по лицу, по голове, разделяет пальцами пряди волос, отводит их в сторону. Целует, чуть задыхаясь и не закрывая глаз. Я вижу это, потому что тоже не закрываю. Мне нравится смотреть в драконье-инопланетную глубину.

Марк слишком необычный, слишком другой, не похожий ни на кого, с кем я была вот так близко. Может быть, я его придумала? Мой разум не выдержал напряжения и одиночества и подарил мне гибкого смуглого Марка с глазами цвета слабозаваренного чая, темно-медными волосами и сладко-соленой кожей?

Что ж, тогда я буду наслаждаться подарком по полной.

Я закидываю ногу ему на пояс, прижимаю к себе плотнее, и он трется напряженным членом об меня. Развожу колени шире, подаюсь бедрами к нему, чтобы его твердость упиралась как раз в нужное место.

Его руки обводят бедра, пальцы касаются плеч, дыхание обжигает шею. Марк упирается локтями и скользит вдоль моего тела, задевая членом набухший клитор, вжимается в меня, не давая ускользнуть от растущей твердости, двигается так, как если бы уже трахал… но нет, между нами его и моя одежда, все почти невинно – если не считать ладони, накрывшей груди и зажатого через ткань между пальцев соска, горячего дыхания губы в губы…

Полустона-полувыдоха:

– Ириска… Что ты делаешь?.. Что мы делаем?..

Я не знаю, что ему ответить.

Пока ничего.

Лежим вот на диване, тискаемся. Целуемся иногда.

Ничего такого. Совсем ничего.

Совсем.

Марк откатывается в сторону, тяжело дыша и лишая меня такой желанной тяжести своего тела.

– Не надо. Не стоит продолжать, – говорит он через силу, словно эти слова ему никак не даются.