– У вас это уже было?

– Что? Поцелуи? – Марк приоткрыл пальцами мои губы и не успокоился, пока я пару раз не облизала его член по всей длине. – Пару раз.

– Нет, вот это все… – я выгнулась, когда руки Димки выпрямили меня, приподнимая над кроватью. Он все еще был во мне, но теперь мы все трое стояли на коленях и можно было целоваться с ними по очереди, снова заставлять их целоваться друг с другом, ощущать одного в себе, а другого в своих руках.

Они переглянулись.

– Да? – подняла я брови.

– Да… – вынужден был признаться Марк.

Впрочем, я не сомневалась.

– В Тае, помнишь? – прицокнул языком Димка. – Та гибкая девочка.

– В Риге вышло круче, – криво усмехнулся Марк. – Острее.

– Ух, кому я попала! – я царапнула первого, кто попался под руку.

– Прости, бурная жизнь, – без всякого раскаяния развел руками Димка, выходя из меня и ловко разворачивая к Марку.

– Я буду «та, в Пафосе»? – с затаенной ревностью переспросила я. – Или вообще не упомянута?

– Ты другая! – неожиданно резко отрезал Димка.

Марк промолчал, но его резкий толчок в мое тело как будто присовокупил к словам десяток восклицательных знаков.

– Но тебе ведь нравится с нами? – прошелестел Марк мне на ухо, прикусывая мочку. – Тогда не думай. Забудь.

Димка скользнул языком по моей груди и прикусил сосок ровно в тот момент, когда пальцы его друга вдавили и потерли клитор, и я захлебнулась стоном и словами, выгнулась в резком, сбивающем дыхание спазме.

Тело терялось и забывало старые паттерны секса. Как будто я снова была девственницей и на меня рисовали узоры заново.

Психика подтягивалась – неважно, первая ли я.

Если они говорят обо мне – вот так.

И снова крутнули, входя – Марк в рот, Димка между ног, но ненадолго, потому что всего несколько движений, которые контролировала уже не я, и их сдвоенный стон вытряс из меня всю душу – и я присоединилась на пару секунд позже, совершенно неожиданно сойдя с ума и дойдя до края только от того, что они кончили оба. Одновременно. В меня.

Это было слишком ярко и остро, чтобы продолжаться долго. Такие – на грани – вещи всегда очень быстро кончаются, иначе нервы сгорали бы дотла.

Я уже была пеплом.


Конец карантина

Наши дни стали иными.

Между нами тремя появилась какая-то трогательная, всепоглощающая нежность. Даже парни, кажется, дотрагивались чаще друг до друга, что уж говорить обо мне. Прикосновения, объятия, предугадывание желаний и действий.

Марк придвигал Диме чашку, когда тот тянулся к ней, не глядя, я кидала Марку футболку с сушилки, едва он появлялся на террасе, Димка, проходя мимо, накидывал плед на мои ноги, как будто чувствуя, что я уже пять минут хочу это сделать, но ленюсь тянуться.

Словно не осталось преград. Вообще никаких.

Я всю жизнь думала, что ценю одиночество и покой, но как же мне нравилось, когда Димка не отрывая глаз от экрана ноутбука с графиками, вдруг сграбастывал меня, проходящую мимо, усаживал себе на колени и продолжал работать! Просто печатал одной рукой. Пока другая творила всякие непотребства под моей футболкой, а потом и под штанами.

А потом я уже сидела совершенно голая на нем сверху, а он все еще пытался поглядывать в экран за моей спиной и одновременно играть языком с моими сосками.

Марк всегда присоединялся вовремя – как раз когда уже пора было совсем отложить ноутбук и начать меня целовать, а у Димки были заняты и рот, и руки.

Наше с Марком время было по утрам.

Время жаркой нежности, огненных взглядов и языков, скользящих по томным, гладким со сна телам. Сначала только на двоих, еще не открывая глаз, как продолжение снов, но потом кто-нибудь не выдерживал и на слишком громкий стон приходил Димка, бросив свои утренние занятия. И хорошо, потому что в те дни, когда мы оставались вдвоем, мне чего-то не хватало. Хотя порой во мне было все что только можно – и язык, и член, и пальцы.

Вечерами мы пили вино на террасе, о чем-то негромко болтали, обнимаясь, пока в полутьме не начинали загораться фонарики – и тогда вдруг начинали целоваться, слизывая терпкое вино друг у друга с губ. Наши вздохи и стоны разносились по всей улице, но нам было наплевать.

Казалось, все это длилось совсем недолго – как и все счастливые моменты в жизни. Но потом я посмотрела по календарю – и оказалось, что с начала мая до снятия ограничений на прогулки прошло не меньше трех недель. Просто время летело, почти не делясь на отрезки, укутывало в себя как в один долгий сладкий день.

В первый день свободы, когда отменили обязательные пропуска на выход из дома, Кипр умирал от аномальной для весны жары. Я вырядилась в льняное платье и все утро ловила на себе жадные темные и огненные взгляды. Кончилось тем, что меня усадили в машину и увезли на далекий пустынный пляж, куда еще не успели добраться ошалевшие от внезапной воли киприоты.

Море было еще холодным, но Марк с Димкой все равно искупались и примчались ко мне на песок мокрые, с ледяными каплями на коже, которые вскоре буквально вскипели от наших поцелуев и рискованных ласк. Я боялась полиции, но они заверили меня, что после двух месяцев круглосуточных рейдов по проверке пропусков, сегодня у местных полицейских праздник. Никто не будет искать нас здесь, чтобы оштрафовать за непристойное поведение. Когда еще ты увидишь пляжи Пафоса настолько безлюдными, чтобы заняться на них среди бела дня разнузданным сексом?

Димка умудрился забыть презервативы, так что для него разнузданный секс был ограничен минетом, но раскачиваться на лежащем Марке, чутко направлявшем меня, ровно держащем темп и ритм было охренительно.

Море кидало в нас клочья белой пены, теплый ветер обнимал плотными струями и счастье искрилось на кончиках пальцев и языков.

Я хотела их всегда.

Никогда бы не подумала, что я такая.

Что это я, я сама буду тянуть обоих к дивану.

Буду безапелляционно отнимать у Марка ноутбук, как он когда-то у меня, и вешаться ему на шею, выпрашивая ласку.

Буду вламываться в душ к Димке и опускаться на колени перед ним.

Никогда, ни разу, несмотря на свою наглость, не знала я отказа. Ни в сексе, ни в ласке, ни во внимании. Это в клочья разрывало все мои страхи по поводу близости с другими людьми. Оказывается, я нужна была им так же сильно и часто, как они мне.


Кипр потихоньку возвращался к нормальной жизни. Вечерами по дорожкам вдоль моря гуляли собаки, бегали люди, носились выпущенные на волю дети, оглашая закатные часы пронзительными воплями. Открывались кафе и рестораны, официанты в масках выставляли столики на расстоянии двух метров друг от друга, но в очереди туда все стояли как попало. Местные жители ужасно мучились от ограничений в двести пятьдесят человек на свадьбе или похоронах – по кипрским меркам это микровечеринка, тусовка интровертов-мизантропов. Друзья встречались, чтобы поговорить, чинно стоя на расстоянии, но при прощании все равно обнимались.

Мы сходили и в кафе, и на набережную, где по вечерам играла живая музыка, и даже решили как-нибудь съездить в Лимассол – самый русский город острова и поискать, нет ли там чего-нибудь интересного, вроде традиционных оргий после окончания эпидемий чумы, как в Средневековье.

Но нам хорошо было и просто втроем. Мне нравилось сидеть между ними на ступеньках у воды, опираясь на широкую грудь Димки и целоваться при этом с Марком. Девушки сворачивали на парней головы, особенно когда они снова сбежали понырять и, выбравшись на сушу, направились под пляжный душ. Капли воды, сверкая, отскакивали от их разных, но одинаково совершенных тел, завораживая всех, кто их видел. Слышно было, как окружающие сухо сглатывали, глядя на Марка и Диму, а я сидела на лавочке, ждала их и втайне пищала от восторга – это все мое, мое, мое!

…реальность пришла внезапно.

Я сама все разрушила.

Случайно. Но глупо.

Как героиня какой-нибудь сказки, что сожгла перья лебедя, спрятанные в сундуке.

Листала новости, в очередной раз устроившись на груди у Димки. Мне было тепло и хорошо, как давно не было. В последнее время меня больше интересовали новости Кипра больше, чем российские. Куда веселее читать про урожай авокадо, новый открытый пляж увеличившуюся популяцию морских черепах и тому подобную милоту, чем про падение цен на нефть и новый законопроект Думы. Там же и наткнулась на рекламу, без задней мысли, вообще не задумавшись, удивившись:

– Марк, гляди, они тут продают места в частных джетах. И даже не по десять тысяч, а по три всего. Правда до России, но, значит, и в Италию могут летать? Запрет только для регулярных рейсов?

Мгновенно вскипевшее в воздухе напряжение подсказало мне, что я сделала что-то не так.

Ударившееся о горло сердце сообщило – что.

Что.

Тихим голосом Дима сказал:

– Да, Марк. Смотри. Самолеты уже летают. Как удачно, правда?

Неестественно веселым тоном отозвался и Марк:

– О, круто! Ириска, скинь мне ссылку! Я и не знал.

До меня постепенно доходило, что не одна я такая умная могу читать новости и делать выводы. Но ссылку послушно скинула.

Димка перегнулся через меня, читая с экрана и хмыкнул:

– Ну что, Марк? Летишь?

Скрип зубов расслышала даже я.

– Конечно. Меня же ждут.

Осознание нахлынуло волной.

Ждут.

Он улетит.

В Италию, к Николь и детям. От меня.

От нас. Один.

Без меня.

А мы тут. Вдвоем.

Я одна. Я…

Господи, какая же я дура, совсем мозг расплавился у идиотки, что стоило промолчать?!

Но как промолчать? Если ему надо было?

Как, как… подумать только о себе.

Хоть раз в жизни, когда все хорошо, не думать о том, чтобы сделать другим что-то полезное, а наслаждаться и делать хорошо СЕБЕ!

– Завтра, – сказал Марк минут через пять бесконечно долгого молчания и моих истерических мыслей, бегающих по кругу внутри черепной коробки. – Завтра как раз рейс в Римини. Удачно.