Я уткнулась Димке в подмышку, чтобы не разреветься. Не показать, как я хочу разреветься. Хотя он все равно догадался, почему по моему телу пробегают судороги.

Я загоняла слезы как можно глубже, чтобы не признаться какую внезапную пустоту я почувствовала после слов Марка.

Догадывался ли Марк, почему я молчу?

Он-то – наверняка.

– Устроим прощальный ужин? – бодро спросил Димка.

– Как в прошлый раз? – криво ухмыльнулся Марк, вставая с дивана. – Тогда я за продуктами.

– Как в прошлый раз… – и ловкие теплые пальцы пробежались по моей спине.

Когда Марк уехал, а Димка отправился на кухню, я все-таки выскочила на улицу под надуманным предлогом. Котика же надо покормить. Черно-белого. Который при виде меня слинял в густые заросли кустов, цветущих по весне ядовито-яркими цветами.

Я прошлась до бассейна в центре жилого комплекса. Он все еще был обтянут полосатыми лентами с предупреждениями, что купаться в эпидемию запрещено. Сухие листья плавали в воде как лодки эльфов, отбывающих в Валинор, а рыжий кот пытался дотянуться до них лапой.

Я уткнулась лбом в полосатый ствол эвкалипта, прислонила ладони к теплой и гладкой его коре и расплакалась.

Зачем, зачем, зачем, зачем!

Я не хочу. Не хочу отдавать его ни жене, ни дочерям, ни хищной Италии, павшей от вируса. А что, если начнется вторая волна эпидемии, и он там заразится и умрет? Если снова закроют границы? Если он помирится с женой?

Тут даже без «если».

Он ведь спешил вернуться, чтобы никто не узнал, что он вообще улетал, и он мог делить опеку над дочерьми. Или вовсе не разводиться, если получится.

Теперь-то наверняка. Мы все были как потерянные дети в эти дни. Даже мне позвонил бывший. Весь мир испугался за своих близких.

Кто может быть ближе отца собственных детей? Жена точно не захочет его отпустить.

А он не уйдет добровольно от своих дочерей ради меня. Димка был прав. Если бы Марк мог так поступить, я бы не…

Не влюбилась в него.

Что же я наделала?!


Прощание


Так меня и нашел Марк.

Обнял сзади, прижал к себе, невесомо выдохнув в волосы.

Я сразу поняла, что это он, хотя не слышала шагов. Мы слились как капли ртути, как будто наше естественное состояние – вместе. Обнявшись.

Он положил подбородок мне на плечо, дыхание шевелило мои волосы. Мы, кажется, чуть покачивались, стоя так неопределенно долго. Я закрыла глаза и попросила:

– Марк. Пообещай мне что-нибудь. Что угодно.

– Ириска… – прошелестел голос мне на ухо. – Обещаю, что никогда тебя не забуду.

И сердце тяжело упало, кажется, разбившись по пути.

Это звучало как прощание навсегда.

И его поцелуй был прощальным, со вкусом моих слез. Прохладным. Медленным.

Он больше ничего не обещал. Только руки гладили мои плечи, развернули меня к нему, прижали к груди.

Только пальцы стирали слезы с лица, едва касаясь кожи подушечками. А потом он их облизывал, и следующий поцелуй был еще солонее.

Марк потерся щекой о мой висок, вздохнул.

– Кончишь для меня? – вдруг спросил он. – Здесь. Только для меня?

В прозрачной желтизне его глаз таилось что-то… такое, чему я никогда не смогла бы отказать.

Он снял легкое садовое кресло с пирамиды таких же, выстроенной в углу, где теснились круглые столики и шезлонги, заброшенные этой странной весной, казалось, навсегда. Усадил меня в него и встал на колени прямо на каменную плитку. Стащил мои домашние штаны вместе с бельем и раздвинул бедра так широко, что пришлось закинуть ноги на подлокотники.

Я была максимально, неприлично, бесстыдно открыта для него, но не испытывала вообще ни капли стыда или смущения. Даже не вспоминала о том, что мы живем тут все-таки не одни. Под разгорающимся огненным взглядом я чувствовала только ответно разгорающийся пожар в теле. Судорожную дрожь, частое дыхание, покалывающие в кончиках пальцев иголочки – когда он склонился надо мной, и я погрузила пальцы в его жесткие темно-рыжие волосы, я разрыдалась от первого же прикосновения горячего языка. Моя печаль, моя истерика и тревога проходили через все тело жгучими волнами и перерождались в не менее жгучее ненасытное желание.

Марк любил меня вылизывать. Его язык всегда творил невероятные вещи, но сейчас я была чувствительнее, чем обычно, и меня подбрасывало от каждого согревающего выдоха на слизистой, от медленных круговых движений, от коротких быстрых посасываний.

Все то время, что внутри меня росла и росла сладкая боль, я плакала. Плакала, когда он отстранялся, чтобы полюбоваться и бросить ошеломляюще острый взгляд из-под ресниц мне в лицо. Плакала, когда его пальцы сновали внутри меня, дополняя сладкие касания приземленностью проникновения. Плакала, когда он слизывал мою смазку с внутренней стороны бедер. Эти слезы делали происходящее ярким и горьким, а потом выплеснулись коротким бурным рыданием и густой смазкой прямо ему на язык.

– Идем…

Я едва свела ноги.

Едва оделась заново.

Едва не попросила его остаться, когда он целовал меня, делясь моим же вкусом.

Но выдержала до конца.

Только уцепилась за его руку как потерянная девочка и не отпускала весь короткий путь до квартиры.

Это должно было случиться. Не могло не случиться. Наше хрупкое равновесие казалось вечным, но на самом деле держалось только на умолчаниях. Оказывается, не только я их люблю. Они тоже – и Марк, и Дима. Пока не сказано вслух, можно притворяться, что с Кипра никак не улететь, никак не попасть ни в Россию, ни в Италию, ни в какую-нибудь из промежуточных стран. Кажется, только я одна не понимала, как важно было продолжать молчать.

Не дать лопнуть мыльному пузырю, внутри которого мы умудрились построить свой временный мирок. Но слова были сказаны, и на них пришлось реагировать.


Мы вернулись вдвоем, и Димка сделал вид, что так и надо. Он похвастался тем, как приготовил соус для креветок, Марк закатил глаза и отодвинул его от плиты, велев пока накрывать на стол. Тот обиделся и ушел что-то еще делать с закусками. Меня снова отстранили от подготовки, но я бы и не смогла ничего сделать. Я стояла у перил террасы и делала вид, что любуюсь закатным кусочком моря, который открывался между домами.

И снова было шампанское, креветки, клубника, шоколад – не хватало только грешного торта, но я не стала спрашивать Марка, почему он за ним не съездил. Взбитые сливки, фрукты, тот самый многострадальный соус.

Легкий-легкий ужин, и мы все знали, почему он такой.

Зеркальное отражение ужина перед первой попыткой Марка улететь. Только сегодня все было иначе. Шампанское кружило голову – я ела клубнику из их рук, облизывая пальцы то Марка, то Димы, скармливала им кусочки шоколада и тут же глубоко целовала, чувствуя горечь какао, раздевалась для них, чтобы не упустить ни единого касания голой кожи.

Мы, не сговариваясь, перебрались в спальню, когда стало ясно, что еда нас уже не интересует. Там было удобнее, теплее, там, в конце концов, все началось. С тревожного щелчка дверного замка и грубых голосов, которые сейчас шептали мне с двух сторон, как они меня хотят, эти чертовы наглецы.

До дрожи и боли, до стиснутых пальцев на бедрах, до шипящих стонов в момент первого проникновения.

Начинали мы с нежностей, но мне хотелось больше, ярче, сильнее. Напитаться ими обоими в последний раз.

Я стояла на коленях и по очереди погружала их члены в рот, глядя снизу вверх и возбуждаясь от порочности этой картины. От того, как они смотрят на меня. Как их пальцы дергано гладят мои волосы, как разочарованно выдыхает тот, кого я в этот момент лишаю ласки своих губ. Все было остро, все было так, как я запомнила потом на всю жизнь.

Нежно до слез, остро до боли.

Моя кожа таяла под поцелуями и звенела от шлепков тяжелой ладонью.

Голова свешивалась с кровати, открывая горло для погружения очень длинного и красивого члена, пока между ног врывался другой – жесткий и выгнутый.

Двое сразу кусали мои соски, а потом зализывали их.

Один двигался во мне, пока другой теребил языком клитор, не обращая внимания на то, что касается им и члена тоже. Им было все равно – друг к другу они не рвались, но и не отскакивали, случайно соприкоснувшись, и снова целовались друг с другом по моей просьбе. Хотя со мной целовались охотнее.

Снова капли пота выступали на коже, и мы их слизывали друг с друга.

Я очень-очень хотела почувствовать их обоих снова во мне, внутри… по-другому. Одновременно. По… взрослому. Но почему-то не решалась попросить об этом.

А они не предлагали сами.

Это было единственное, о чем я жалела, когда с рассветом Марк ушел в душ, оставляя нас полусонных и разморенных. Мы так и трахались всю ночь, и я была сыта, удовлетворена до предела. Даже нервное вожделение, которое казалось неутолимым, оставило меня после трех или четырех жестких оргазмов подряд в четыре руки. На мне везде были синяки, следы зубов и засосы. Болело все снаружи и внутри. Я надеялась, что будет болеть еще долго. Чтобы не чувствовать другой боли.

Марк вернулся посвежевший, с влажными волосами, от чего они казались совсем темными, оделся, подхватил рюкзак и глубоко поцеловал меня. Так глубоко и долго, что я почувствовала соленый вкус, хотя сама не плакала. Буду плакать потом.

И ушел, захлопнув дверь.

Я сделала вид, что уснула, но еще долго ждала, когда он снова вернется.

Как в тот раз.

Но дождалась только пискнувшей смс: «Все, рулим на взлет. Пока, Ириска».

Спасибо, что не «Прощай».

Димка притянул меня к себе и стиснул так крепко, что хрустнули кости.

Все равно было мало.


Чумная оргия

С утра все было как всегда.

Димка очень старался. Поцеловал меня, уходя из спальни, жарко огладил руками, и за дверью зашумела вода, зашкворчал на сковородке бекон, потянулись обычные утренние запахи. Под которые последние дни я умирала в ловких умелых руках, сжигаемая драконьим огнем глаз. Между ног ныло – пока еще не от пустоты, пока еще было ощущение, что я заполнена как большую часть этой ночи.