Элеонора Гильм - Искупление

– Решили они! – Аксинья фыркнула, сама устыдившись несерьезности своего звонкого голоса. – А сговор с Лукерьей Репиной?

– Расторгнем, значит.

– Не по обычаю. И семье Лукашиной мы должны будем. – Аксинья не стала продолжать.

Все и так знали, что в случае отказа от сговора семья-виновница обязана уплатить немалые деньги. Для невесты несбывшейся – позор на весь белый свет, для родителей ее – убытки. Кто захочет свататься к девке, от которой отказался жених, есть в ней червоточина, изъян серьезный. Никто в правде копаться не станет – объявят дурным товаром.

– Тебе можно было помолвку расторгнуть. Значит, и Матвейке подобает. – Тошка открыл рот и издевательски посмотрел на Аксинью. Откуда узнал давнюю историю про сговор с Микиткой Ерофеевым?

– Говоришь ты много. Закрой рот, дружок. – Георгий встал и навис своей коренастой фигурой над столом. – Подите во двор… Мочи нет на вас глядеть!

Проводив тяжелым взглядом вышедших парней, Георгий тяжело сел, лавка под ним скрипнула.

– Что решать будем? Вот детки окаянные.

– Ты прости меня, Георгий, прости, Марфа. Не хочу я Матвейке своему свадьбы такой. Он к Лукерье прикипел сердцем уже… Сгубит его женитьба на нелюбой.

– К невесте сердцем прикипел, а к Таське другим местом, значит, причинным. Деверь обсказывал все подробности… Мда.

Раздался дружный вздох. Даже Зайчонок на материнских коленях пригорюнился, будто понимая, что произошло. Внезапно Георгий ударил ладонью по столу. Аксинья вздрогнула от неожиданности, покосилась тревожно на соседа.

– У твоего племяша свадьба уж готовится. Сговор… А мой болтается без дела. Пусть на Таське женится, она постарше, но, может, оно и к лучшему. Вот и мы с Марфушей. – Заяц улыбнулся жене, а та чуть зарумянилась.

Аксинье стало неловко, будто подглядела она за соседями в какой-то тайный момент. Таким довольством веяло от обоих… Да, Марфа старше Гоши Зайца на добрых семь лет, и счастливы, и ровней смотрятся.

– А, Аксинья, что молчишь?

– Согласна я… Твои слова греют мне душу… По справедливости решение твое будет? – Аксинья осторожничала, обстоятельно разбиралась во всем, а сама ликовала, грело сердце доброе решение соседа.

– А справедливо родителей позорить! Меня! В родной деревне! Георгий Федотов сына-распутника вырастил, так говорить все будут.

– Одно у нас условие, – деловито сказала Марфа, поставив на пол заканючившего сына.

– Какое?

– Ты со свадебкой поможешь, к столу собрать, накрыть, гостей обиходить.

– Соседский долг мой, Тошка как родной, – выдохнула Аксинья.

– И еще одно. – Георгий замялся. – Про часовенку ты помнишь…

– Помню, как не помнить…

– По зиме стройку затеем, уже с Яковом обговорил все. Сарай, где отец твой работал… Без дела ведь стоит?

– Поняла я тебя, Георгий. Бревна, тес тебе нужны. Будут твои. Какой разговор… да на богоугодное дело.

– Вот и сладили. Нютка, позови… этих…

Тошка поменялся в лице, услышав решение отца:

– Да как? На этой бабище! Не хочу!

– Кто ж тебя спрашивать будет!

– Почему я? Матвей с ней…

– Мы обсуждать ваши игрища непотребные будем?!

– Я от сраму родился, к сраму меня и тянет. – Тошка выскочил, не испросив разрешения у отца.

Георгий смотрел вслед непокорному сыну. Вот она, дурная кровь матери и… Гришки Ветра. Окаянная, безмозглая, в аду обитающая Ульянка.

Аксинья и Матвейка попрощались с хозяевами. Марфа, не дожидаясь их ухода, обняла мужа, прижала его крупную голову к своему животу.

– Успокоится он, угомонится, не мучай себя, Гошенька.

Аксинья за бесконечными разговорами забыла о своем бездумном поступке. И только когда голова коснулась соломенного тюфяка, нахлынули воспоминания о мужских губах, руках, наглых поцелуях, о своем неистовом отклике на дьявольские ласки.

Пропасть.

И она летит туда.

А Матвейка на краю остановился.

– Жених сбежал. – Крик поднялся где-то вдалеке и разнесся по Еловой.

Парни гоготали, пихая друг друга локтями. Девки и бабы тревожно вытягивали шеи. Мужики матерились: зря, что ль, время теряют посреди самого жаркого времени – сенокоса, когда каждый денек на вес золота.

Почти вся Еловая собралась. Яков с женой. Прасковья со всей семьей, Спиридон с женой и Глебкой, Семен с Катериной, Игнат с Зоей и Агафьей… Повытаскивали телеги, запрягли коней, обрядились в жаркие нарядные одежды.

– Матвейка, найди его. – Аксинья вытолкнула из толпы племянника.

– Где ж найти его? В лес, поди, убег.

– А ты подумай, поищи.

– Матвеюшка, на тебя только надежа, – сложила руки Марфа. – Позор ведь будет.

– Ты, Марфа, с Семеном к церкви езжай. Чтобы не заподозрили чего… А ты… Матвей, – схватил за плечи парня Георгий. Ему пришлось чуть приподняться на носках красных, чуть облупившихся сапог. – Не подведи, Богом прошу.

– Постараюсь.

– Знаю я, где его искать, – по дороге встрепенулась Аксинья. И оказалась права.

В сараюшке Вороновых, прямо у зева печи, в пыли валялся Тошка. Ревел, словно малое дитя, размазывая злые слезы по загорелому лицу.

– Родненький, да ты что? – Аксинья, не заботясь о юбке, опустилась на колени перед Гришиным сыном.

– Не хочуууу, – трясся Тошка.

– Да ты что ж… Баба она хорошая, заживете ладно.

– А ты откуда знаешь?

– Как не знать? Все у вас ладком станет. Мало ли тех, кто без охоты в брак вступает.

– А у тебя охота была на Таську? – Матвейка вступил в разговор.

– Не было! Не хочу я жениться на старухе… мерзкой старухе…

– Все равно придется, Тошка, нельзя иначе…

– За Камень хочу. Из пищали стрелять… В Соли Камской видал. Большой, горластый, плюется порохом. Инородцев гонять, соболей воевать…

– Куда замахнулся! – «Да, кровь не водица», – вспомнила Аксинья горящие тем же огнем мужнины глаза. Тоже за Урал стремился…

– Так это… Она тут останется детей нянчить. А ты туда, в ватагу подвяжешься. – Матвейка нашел те слова, которые друг услышал.

– А? И правда…

– Должна жена дома ждать, так и возвращаться слаще, – уговаривала Аксинья.

– И пусть ждет… Не вернусь.

– Пошли, Антош. Переодеться тебе надобно. Не пристало венчаться в грязных портах.

Парень больше не сопротивлялся, смирившись с судьбой-злодейкой.

Гости – без малого сорок человек – столпились у церкви. Марфа нервно всматривалась вдаль, постукивая каблуком сапога. Рядом кусала губы сестра невесты, которая выглядела еще толще в нарядном летнике из светлого сукна, с ожерельем и нарукавниками из пестрой яшмы. Невеста же воплощала собой полную безмятежность. Она шепталась о чем-то с подругами-молодухами, заливисто хохотала, нарочно звеня жемчужными шнурами на подвенечном убрусе.

– Безголовая, – вышептывала Марфа и косилась на будущую невестку.

– Едут! – закричал кто-то из мальчишек.

Тошка сидел, зажатый с обеих сторон Аксиньей и Матвеем. «Чтобы не сбежал, охламон», – погрозил кнутом Георгий.

Таська оторвалась от шуток и веселья, повернулась к жениху. Румянец внезапно окрасил ее щеки, она потупила глаза.

– Ишь невеста как радуется! – загоготали парни. А Тошка шел к церкви с видом первохристианина, обреченного на растерзание зверем.

Второй день гуляли александровские и еловчане на свадьбе Тошки и Таськи. Много пива влито в пересохшие глотки, много пирогов исчезло в голодной утробе. Солнце уже готовилось к встрече с землей, нежный ветерок обдувал разгоряченных гуляньем гостей. Новоиспеченный муж утащил Матвейку подальше от глаз, за угол сараюшки и делился сокровенным:

– Эт не баба! Я сказать не могу… Она меня как зажала, будто цыпленка. Ручищами гладит, сиськи свои в руки кладет, языком шарит. Матвей! Я то ль в рай, то ль в ад попал. Сам не разберу.

– Вишь как… А ты со свадьбы сбежать хотел!

– Одного я теперь боюсь.

– Чего?

– Если ты иль кто-то имел… жену мою, мне ребенка растить чужого. Вымесок мне на что?

– Не было ничего у меня с Таськой твоей!

– Точно? Ты ж не помнишь…

– Вспомнил. – Матвей научился кривить душой. Он убеждал, заверял друга в том, во что сам не верил.

– Ну ладысь… А ты чего смурной ходишь?

– Лукерья, Лукаша и не смотрит на меня, я к ней – она подальше отходит. Раньше глянет – теплом обдаст, а теперь льдинками будто. Почему, ума не приложу…

– Да кто их, девок, знает. А мож… – Тошка почесал скудные волоски на подбородке.

– Ну?

– Прознала про историю с Таськой… Что оба мы с ней валялись…

– Тогда мне конец! – застонал Матвей.

– Подуется – отойдет. Вон сестра моя Нюрка – только что ревела, глянь – уже скачет.

– Лукаша – не то. Она серьезная девка.

– Пошли к столу. Пива хочу, – погладил себя по туго набитому животу Тошка. – Да и невеста… ох, жена моя заскучала, поди.

Невеста не скучала. Она, склонившись ниже, чем следовало, хохотала, слушая свекра – Георгия Зайца, и белые зубы, открытые в бесстыжей улыбке, зазывно блестели. Тошка ощутил какой-то неприятный холодок меж ребер, уколовший его, подобно костяной игле. Если бы кто-то сказал ему, что он ревнует свою толстуху-жену, Антон с большим возмущением отверг такое предположение. Но видеть отца, любезничавшего с Таисией, было пакостно.

Аксинья грустила. Долгое венчание, гнусавый голос попа, запах благовоний, толпа родичей, пышный пир, пьяные крики, проводы молодых… Она бы давно ушла домой, увела сонную дочь, но обычай не разрешал уходить со свадебного пира до наступления ночи. Лишь тьма спустится на деревню, Аксинья свободна будет вернуться домой и предаваться тоскливым мыслям.

Дочь сомкнула глаза, лишь ощутив под собой упругость соломенного тюфяка. Закрыть ворота. Задвинуть засов – Матвейка обещался пойти ночевать на сенник, чтобы не разбудить тетку. Проверить печь. Помолиться Богородице, с отвращением глядевшей на непутевую Аксинью.