Впрочем, на этом сходство дяди и племянника заканчивалось. У дяди в отличие от племянника имелось несколько отвислое брюшко, так что, когда он расстегнул сюртук, между жилетом и брюками показалась полоска рубашки — брюки он застегивал под животом; пояс на брюках должен был быть дюймов на пять пошире, чтобы брюки сходились там, где у человека должна быть талия.

Но, помимо слишком узкого пояса на брюках, остальные детали туалета Леонарда были в идеальном порядке. То же касалось и самого дома. Стюарту, во всяком случае, обстановка его дома показалась весьма занимательной. Собственно, это был не дом, а музей достижений Леонарда Эйсгарта. Напоказ были выставлены все его «награды» с тех пор, как ему исполнилось двенадцать. Ленточка за отличие в прыжках, упоминание в светской хронике — все сколько-нибудь значительное, любовно помещенное в рамки, висело по стенам. Если жена рыцаря королевства писала ему благодарственное письмо за то, что он пришел на похороны, он помещал его в рамку. Так, словно его личная значимость набирала вес, фунт за фунтом, по мере скопления всех этих письменных и материальных свидетельств.

Стюарт поздоровался с ним с суховатой вежливостью.

— Добрый вечер.

Леонард сидел за столиком у окна в ресторане на втором этаже «Карлайла». Ресторан назывался «Тоска». Был ранний вечер.

— Для тебя, возможно, и добрый, — ответил Леонард, — а я считаю, что погода оставляет желать лучшего. Кроме того, ты на три минуты опоздал.

Да, в этом был весь Леонард. Ему никогда никто не мог угодить. Даже погода.

Стюарт сел за стол, приготовившись насладиться едой, раз уж компания не могла его порадовать. Все, что ему оставалось делать, — это гадать, что принесет ему этот вечер.

Подошел официант и принял у них заказ. Леонард заказал ростбиф, Стюарт — перепелиные грудки. Принесли шампанское и русской икры на закуску, фрикасе и тосты.

— Ты все еще ешь рыбьи яйца? — пренебрежительно взглянув на икру, спросил Леонард. Когда он поднял голову, чтобы посмотреть на Стюарта, его подбородок произвел то же движение, что и живот: битва между его недавно отпущенной бородкой и воротничком обнаружила полоску плоти над шейным платком.

— Да. Так почему же мы сегодня вместе обедаем, Стюарт? Мы ведь не любим друг друга.

— Из-за статуэтки. Ты ее еще не продал?

— У меня нет твоей проклятой статуэтки. Я тебе много раз говорил.

— Я нашел провенанс.

— Это что еще такое?

— Это отчет о продажах и покупках за последние двести лет, нечто вроде сертификата, удостоверяющего подлинность вещи. Провенанс существенно повышает стоимость вещи.

Леонард пожал плечами, но теперь, лакомясь супом, который им только что принесли, он посматривал на Стюарта с новым интересом.

Стюарт решил, что Леонард пытался ее продать, но столкнулся с трудностями. Собственно, Стюарт и Эмма именно на это и рассчитывали. Коллекционеры, способные выложить за вещь большие деньги, оказались более подкованными в своем деле, чем Леонард в воровстве.

Стюарт отодвинул суп, чтобы доесть икру.

— Я собираюсь предложить тебе сделку, от которой мы оба выиграем.

Леонард надменно поморщился.

— В последний раз ты утверждал, что не намерен продавать эту вещь из-за каких-то сентиментальных чувств к троллю.

— Извини, не понял.

— К твоей матери.

Стюарт опустил глаза и разрядил свой гнев на кусочке поджаренного хлеба, разломив его с усилием. Насколько было известно Стюарту, у Леонарда никогда не хватало духу сказать Анне Эйсгарт в лицо что-то гадкое. Стюарт попытался не реагировать на такую мразь, как Леонард, обижаться бессмысленно. Однако выражение лица, должно быть, его выдало.

— А ты ведь кипятишься, старина, — сказал Леонард.

— Оскорбляй мать кого-нибудь другого.

Раздраженно, как будто на этот счет у них были принципиальные разногласия, Леонард произнес:

— Ты ведь не хочешь мне сказать, что она не была самым уродливым созданием из передвигающихся на двух ногах?

Стюарт замер. Он смотрел Леонарду в глаза не отрываясь.

— Она была много чем. И уродство — не то, что приходит мне на ум. Она была доброй. Мягкой. Она никогда не говорила ни о ком дурно. Ни в глаза, ни за глаза. И она никому в жизни не причинила зла. — Стюарт опустил глаза, рассеянно выкладывая жемчужно-серую икру горкой. — Ей не хотелось набивать себе цену, не хотелось никому причинять боль, даже в отместку. И это нежелание было причиной того, что над ней измывались все кому не лень.

Леонард нахмурился. Он выглядел растерянным, как будто Стюарт задал ему неразрешимую задачу. И тут он засмеялся и по-дружески хлопнул Стюарта по плечу.

— У вас с ней ничего общего. Никто бы и представить не мог, что ты ее сын, — сказал Леонард словно в утешение.

— Честно говоря, именно матери я предпочитаю отдавать предпочтение, — пробормотал Стюарт, но Леонард его уже не слышал. Он подзывал официанта. Хотел что-то еще заказать.

Стюарт заерзал на стуле, потом спросил:

— Извини, я не на твоей ноге стою?

— Нет. — Леонард удивленно посмотрел на Стюарта и приподнял скатерть, заглядывая под стол.

Леонард первым заметил синий, расшитый бисером дамский ридикюль и пододвинул его к себе ногой.

— Похоже на дамскую сумочку. — Он без колебаний открыл ее.

Стюарт отвел глаза и отхлебнул шампанского. Леонард не должен заметить его радости.

Между тем Леонард стал раскладывать на столе содержимое дамской сумочки. Там было восемь шиллингов и восемь банкнот по пятьдесят фунтов, серебряная шкатулка для визиток и в ней штук двенадцать карточек со следующей информацией: леди Эмма Хартли, оценщик произведений изящных искусств, представительница страхового консорциума. Ценные коллекции, Нью-Йорк, Париж, Лондон. В сумочке также лежали: телеграмма на имя леди Хартли, вырезка из французской газеты, на которой была изображена женщина, закрывающая лицо рукой от фотографов. Заголовок гласил: «Lady Hartley, la veuve du chevalier anglais, Sir Arthur Hartley».

Леонард протянул племяннику статью, чтобы тот перевел.

— Она вдова английского аристократа, — сказал Стюарт, читая газету. — В статье говорится, что дама в настоящее время ведет розыск украденных произведений искусства и принимает меры к тому, чтобы вернуть их владельцам, и картина Рубенса, висящая в одном из залов Лувра у нее за спиной, — лишь одно из полотен, найденных и возвращенных ею за последний год. — Стюарт взглянул на дядю. — Ты можешь себе представить, что эта леди Хартли здесь остановилась?

— Может, и остановилась. А может, просто обедала здесь и оставила сумочку. — Он продолжал копаться в ридикюле.

— «Благослови тебя Бог», — подумал Стюарт.

— Вот! — с триумфом произнес Леонард, доставая ключи. — Уверен, что это ключ к одному из номеров. Видишь, на самом верху выбита тройка.

Стюарт выгнул бровь.

— Ты думаешь, мы могли бы заглянуть? Я ни разу не бывал в здешних апартаментах.

Леонард поджал губы.

— Мы должны вернуть даме сумочку немедленно. Она, наверное, с ума сходит от беспокойства.

— А как насчет ужина?

— Побыстрее его закончим. — Богатая симпатичная женщина, потерявшая сумочку, была Леонарду куда интереснее нудного племянника.

Леонард быстро расправился с ростбифом, орудуя вилкой так, чтобы племянник понял — надо поторапливаться. Все оставшееся время за столом он не мог говорить ни о чем другом, кроме того, как эта дама может выглядеть в жизни и насколько она должна быть благодарна тем, кто вернет ей имущество.

Леонард ставил себя выше светских условностей. То, что мужчина не может по правилам хорошего тона явиться к даме без приглашения, его не волновало.

— Представляешь, как она обрадуется, когда нас увидит? — говорил Леонард, когда они поднимались в лифте.

Хорошенькая миссис Хотчкис — леди Хартли — весьма удивила Стюарта тем, что совершенно не выглядела взволнованной.

Она приоткрыла дверь и раздраженно спросила:

— Чего вы хотите?

Леонард деликатно покашлял.

— Мы, так сказать...

— Если вы из газеты, то сказать мне вам нечего. Убирайтесь.

— Нет, мы не из газеты, — быстро сказал Стюарт. — Мы нашли вашу сумочку.

Щель раскрылась чуть пошире.

— Что? Мою сумочку? Вы шутите!

Тут вступил Леонард.

— Мы определенно не шутим. Это ваше?

Эмма настежь распахнула дверь, и ее красивые синие глаза так же широко распахнулись. Стюарт сам впервые видел интерьер ее номера, заглядывая ей через плечо.

— Пожалуйста, заходите.

Эмма довольно мило устроилась. Шаль, что Стюарт купил ей вчера, была небрежно брошена на спинку кресла, стоявшего в эркере. Дорожные сундуки куда-то исчезли, и номер выглядел весьма опрятно. На кровати была разложена ночная рубашка, на коврике у кровати — тапочки. Создавалось впечатление, что дама готовилась ко сну.

На письменном столе лежали три скрученных холста. Стюарт горел от нетерпения.

Леонард никаких картин не заметил. Он вошел и спросил:

— Вы, конечно, можете опознать эту сумочку?

«Вполне вежливо и резонно», — отметила про себя Эмма.

— Да. Там должны быть мои визитки. Я — Эмма Хартли. Агент страховой компании и оценщица. Там еще есть кошелек и в нем немного мелочи и около трехсот или четырехсот фунтов в крупных купюрах. — Она нахмурилась. — И еще телеграмма, которую я не успела прочесть. — Затем она состроила недовольную гримасу. — И еще вырезка из газеты. Эти репортеры не дают мне покоя с тех пор, как я отыскала Рубенса в каморке лифтера.

— Сумочка, безусловно, ваша, — сказал Леонард, протягивая даме ридикюль.

Небрежно бросив сумочку на кушетку, она подошла к буфету и открыла его.

— Господа, не хотите ли немного бренди? Угощайтесь, а я пока прочту телеграмму. Вы не представляете, от каких проблем вы меня избавили. — Между тем Эмма достала бокалы и бренди — дорогой французский коньяк, который Стюарт купил ей сегодня утром. — Я вам так обязана. Угощайтесь. — Она поставила поднос с тремя бокалами на журнальный столик, а сама взяла ридикюль. Открыв его, она сказала: — Позвольте мне вам заплатить. — Она перевела взгляд с одного мужчины на другого. — Пятьдесят фунтов каждому?