Анекдоты и воспоминания били фонтаном, животы устали от смеха и яств, а Маше все сильнее хотелось спокойной откровенной беседы с другом, она с трудом понимала себя и людей, вопросы все чаще оставались без ответов, и поэтому все вернее терялся смысл всего, что с ней происходило. В такие дни, когда на нее накатывала меланхолия, Глеб всегда помогал разобраться, взглянуть на все со стороны, собраться с силами и жить дальше. Вот он, среди всех друзей, которые, как ей сейчас казалось, выполняли здесь эпизодические роли, создавали массовку, такой свой, и этот вечер, и эти темные кроны, и эти дрова, изрыгающие пламя, и веселый ритм сердца — все сейчас было вокруг него, для него и благодаря ему. Ей вдруг захотелось обнять его, но нарушать гармонию, вдруг вскакивая и мешая ему играть, не хотелось. Они и так вели диалог глазами и жестами, посылая друг другу только им понятные сигналы, поддерживая друг друга в состоянии радости.

Только поздним вечером, когда все устали и стали расходиться, Глеб отправился провожать Машу домой. Она взяла его под руку, прижалась в поисках тепла и понимания и все говорила, говорила, выговариваясь наконец за весь тот период, в который они не виделись, и приходилось путаться в собственных заблуждениях без шанса найти выход. Маша рассказывала Глебу про детей, чьи беды болью откликались внутри нее, про гнилую систему в детском саду, свое бессилие, затем перешла к рассказу о том, как ей надоело отсутствие перемен и почему она сегодня так переоделась. Затем рассказала о цыганке в электричке.

Глеб слушал внимательно и часто хмурился: ему так хотелось защитить Машу от всех напастей! После рассказа о цыганке он резко произнес:

— Глупости все это! Сбывается лишь то, во что ты веришь! Мне мама говорила: хорошие гадалки никогда не делают плохих предсказаний, чтоб не перевесить чашу весов, на которой лежит исполнение. А все дело в вере человеческой! Она все реализует.

Ему вдруг стала невыносима мысль о том, что в Машиной жизни может появиться мужчина! Он начинал понимать свои чувства к ней, угадывать в ней желанную женщину, а не только друга.

— Однако надо согласиться насчет обиженной маленькой девочки. И как она это угадала? Цыгане — настоящие психологи! — продолжил он.

— Но это же чушь! Какая еще девочка? — выпалила Маша.

— Ты! Девочка, которая так много плакала, — ответил Глеб. — Твоя мама…

— Как это я?.. Подожди, а ведь и точно… Она сказала, что я беру на себя ошибки родителей…

— Твоя мать была жестока по отношению к тебе всю твою маленькую жизнь, а теперь ты жалеешь всех детей. Ты хочешь искупить ее вину перед тобой же! Или думаешь, что ты действительно получала по заслугам, и до сих пор наказываешь себя — по инерции.

— О боже, а ведь и правда! Мне так тяжело на этой работе, как будто я отбываю повинность! Как будто отрабатываю долги. Все эти дети для меня как маленькие беззащитные жертвы! Их никто никогда не спрашивает, чего они хотят, и в большинстве случаев насильно принуждают что-то делать, рассказывая о том, что это для их же блага, из них лепят то, что хотят получить на выходе, не заботясь об их свободной душе.

— Они кажутся тебе жертвами, потому что жертвой была ты… А с этими детьми, скорее всего, все хорошо, и большинство из них наверняка не чувствует того, что чувствовала ты.

— Я не все помню… И что-то кажется нереальным, будто привиделось… Смутно припоминаю, как я лежала в ванне с водой, а мама хлестала меня по щекам, выкрикивая: «Сука! Мерзавка!», — и кровью из моего носа было забрызгано все вокруг… Разве так могло быть?! Ведь это моя мама!

— Это все было ужасно, Маша. А мне как-то в детстве приснилось, что твоя мать душит меня подушкой… Помнишь, как она запрещала тебе дружить со мной? И мне она тоже высказывала, что я пустое место, никчемный ребенок. Она никогда не хотела, чтобы кто-то был слишком близок тебе, оказывал поддержку и помощь, потому что тогда пришлось бы признать, что ты нуждаешься в помощи. Что она виновата в этом. Потому что, Маша, согласись: всегда и больше всего на свете она заботилась о своем внешнем благопристойном облике, о репутации среди соседей, о том, что о ней станут говорить. Она просто пила твою энергию и не хотела, чтобы у этого ее стремления были препятствия.

— Боже мой, я теперь понимаю… Вот почему мне все еще так плохо… И почему я боюсь близко подпускать к себе людей. Цыганка сказала: «Откажись от вины». Да! Мне нужно это сделать! Я в самом деле не виновата, что она была так жестока со мной! Ведь она всегда мне внушала, мол, «это ты была невыносимой и вывела меня из себя, а на самом деле я само терпение»… «Ты не убрала за собой лужи в ванной», «ты не вымыла посуду», «ты отвечала грубым тоном»… Мне вменялось в вину ежедневно так много всего! И даже если я наводила идеальную чистоту и старалась во всем, я неизменно оказывалась виноватой! Глеб! — Маша обняла его крепко, будто от этого зависело ее спасение от смерти. — Спасибо тебе. Мне больше не больно. И я откажусь от вины!

Глава 13

Пикник


После очередной творческой недели пришла пятница, день пикника, который обещала Татьяна. Было уже 16 июня, но погода держалась прохладная. Однако для посиделок у костра она подходила как нельзя лучше.

Ближе к назначенному времени — к четырем — Алена прибежала в офис. Для удобства она надела джинсы и свободную рубашку. По дороге купила темно-бордовой крупной черешни, чтобы угостить коллег. Не удержавшись, попробовала прямо немытую, из пакета, сладким соком запачкала пальцы. Вкус черешни — ее личный стимулятор хорошего настроения.

В офисе уже полным ходом шла подготовка: заворачивали рыбу в фольгу, звенели бутылками, носили в машину всякую провизию, складные стулья и пледы. Пахло специями и рыбой.

— О! Вы все уже на старте! Я последняя пришла, — заметила Алена.

— С нами будет еще один человек, — ответила Татьяна.

— Кто он?

— Это мой давний друг.

Алена села за компьютер, чтобы быстро проверить почту и отправить срочные файлы. В этот момент раздался стук в дверь и вошел мужчина, по-видимому тот самый друг, о котором упомянула Татьяна. Поздоровавшись со всеми, он чмокнул Татьяну в щеку.

Он был среднего роста, весь его облик от одежды, прически и обуви до манеры держаться говорили о вкусе и стиле. Слегка утомленный, словно пресытившийся жизнью, как Евгений Онегин. Вьющиеся пепельно-русые волосы удачно подстрижены. Все это Алена заметила, только быстро взглянув на него. Большего она себе не позволила: мгновенный интерес к этому мужчине с ее стороны мог бы быть легко разоблачен, потому что она была плохой актрисой.

— Познакомьтесь, это Егор, — с улыбкой представила Татьяна. И назвала всех по именам.

Егор стоял и смотрел на Алену. И этим взглядом он словно физически прикасался к самому сокровенному внутри нее. Она отвернулась к компьютеру и уставилась на экран. Потому что ей нужно было время, чтобы унять свой пульс.

— Ну что, вы уже готовы? Говорили в четыре. Мы едем? Может, нужно что-то купить? Что вы пьете? — заполнил паузу Егор.

Мужчины принялись обсуждать напитки. Эта тема всегда оживляет любое мужское общество. Одни только разговоры уже вмиг повышают градус настроения.

— Я бы предпочла коньяк, — встряла в обсуждение Алена.

— О, у мадам есть вкус, — заметил Егор. И все замолчали.

Этот комплимент вызвал такую волну радости у Алены, будто ее только что короновали. Егор ей нравился. Очень сильно нравился. И теперь ей приходилось ежеминутно унимать сердцебиение, чтобы не выдать своей симпатии.

Все двинулись к дверям. Алена тоже встала и на какой-то миг оказалась прямо напротив Егора. Каждая доля секунды с этого мгновения стала иметь особое значение, огромную ценность и смысл. Они смотрели друг на друга, и с этого момента стало ясно, что между ними существует необъяснимое взаимное притяжение.

Она быстро вышла, борясь с собой и уговаривая держать себя в руках. «Я такая мнительная! Что-то уже себе вообразила. А человек просто взглянул на меня», — подумала Алена и тут же расслабилась. Собственный довод убедил ее.

Татьяна села за руль. Алена заняла заднее сиденье рядом с Виталиком. Сергей хотел было сесть справа от нее, но Егор сказал:

— Может быть, впереди лучше сядет кто-нибудь побольше меня?

Сергей, как всегда желая всем угодить, не возражал, хоть и не был существенно крупнее Егора. Пальцы у Алены вновь задрожали, когда Егор уселся рядом. Удовольствие от того, что они находятся в миллиметре друг от друга, накрыло ее неожиданно и властно. Обычная ее разговорчивость пропала. Он тоже молчал. Будто им надо было прочувствовать друг друга, не отвлекаясь на болтовню и суету.

Машина остановилась у реки. Несмотря на то что место было городское и довольно грязное, все же пахло рекой и травами, контраст между неделями беготни в пыльном городе и пикником у реки был ощутим.

Мужчины занялись костром, а женщины разложили на столе продукты. Чтобы унять мандраж, Алена попросила Сережу сделать ей «Кровавую Мэри» (ей уже было безразлично, что вместо коньяка мужчины купили водку). Она вела себя очень глупо, без конца хихикала и кокетничала, прямо сама не знала, что с ней происходит, — все движения, слова и мимика были подчинены каким-то внутренним женским импульсам, взявшим сейчас бразды правления. Она чувствовала, что все мужчины наблюдают за ней, но главное — за ней наблюдал он. И этот факт определял ее поведение. Спиртное быстро ударило в голову, и это только усугубило ситуацию.

— Я уже такая пьяная, — развязно смеялась Алена.

— Быстро ты от пятидесяти граммов водки опьянела, — ответил Виталик.