Маша вскинула руки ему на плечи, и в этот миг он прижал ее к себе и поцеловал в губы — страстно, жадно, не сдерживая больше себя, не упуская последнего шанса. Маша от неожиданности задохнулась, распахнула синие глаза, а затем расслабилась, растворилась в потрясающе неведомых ощущениях, в блаженстве отпущенных на волю чувств.

Поезд через минуту должен был тронуться, и у Маши, ноги которой подгибались, а сердце выскакивало из груди, едва хватило сил запрыгнуть на подножку. Глеб, не желая отпускать ее, с му´кой в глазах все же подсадил Машу, подал ей как никогда в этот миг казавшееся неуместным чучело, и двери поезда закрылись.

Дарья Ивановна и Яна застыли, будто плохие актеры вторых ролей, чересчур затянувшие паузу. Глеб даже не обратил внимания на их драму и завороженно смотрел на поезд, набирающий скорость.

— Ого! Что я пропустила? — наконец нарушила тишину Яна, возвращая Глеба в реальность.

— К сожалению, абсолютно ничего, — ответил Глеб.


На следующий день Маша вышла на работу. Дети, которых она встречала в павильоне, все до одного радостно кричали: «Мария Васильевна вернулась!» — и бросались обнимать Машу и рассказывать про свои дела. На цветочной клумбе возле игровой площадки своей группы Маша уже установила пугало, и дети трогали его, радостно разглядывали и спрашивали:

— Мария Васильевна, а кто это?

— Это хранитель порядка в нашей группе, — отвечала Маша. — Он следит, чтобы дети не обижали друг друга — и воспитателя, — а также за тем, чтобы вредители не портили растения.

— А как он следит?

— Очень внимательно и неустанно смотрит во все глаза, ведь он привык охранять урожай на полях от птиц, которые хотят его поклевать. А сейчас он поменял место работы. Ведь надо иногда менять что-то в своей жизни!

— Как здорово! А почему у него пальто дырявое?

— А почему в кармане нет носового платка?

— А что он любит есть?

И каждый хотел знать как можно больше об этом чучеле, а Маша радовалась, что детям интересно.

Получив хороший гонорар за рекламу, Маша купила для детей несколько игрушек: специальную массу, похожую на пластилин, с формочками, при помощи которых можно было лепить печенье, один в один напоминающее настоящее, и даже запах у нее был фруктовый; пластмассовый домик-ферму со вторым этажом, грузовым лифтом, стойлами, трактором с прицепом и пластмассовыми животными; большой конструктор-дорогу с дорожными знаками, заправкой и машинами; несколько кукол.

В группе она отдала детям игрушки после завтрака, и дети с восторгом погрузились в игру, а Маша помогала им разбираться с непонятными моментами: как соединять детали конструктора, как пользоваться формочками для искусственного теста, а также следила, чтобы всем хватило игрушек, все были заняты и никто не был обижен. Маша была в этот день рассеянной и невыспавшейся, однако старалась собраться с мыслями и уделить внимание всем.

Подходило время обеда, когда кто-то постучал и на пороге группы возникла мужская фигура, которую краем глаза заметила Маша. «Чей-то папа пришел забрать ребенка до сна», — решила Маша и пошла к двери, попутно поучая детей не забирать друг у друга игрушки, иначе они их быстро поломают и тогда не поиграет уже никто.

Подняв голову, Маша встретилась глазами с Глебом и обомлела.

— Ты? — выдохнула она.

Лиза с темпераментом холерика, которой никогда не сиделось на месте, подбежала к Глебу и протянула только что слепленные два печенья:

— Дядя, угощайся!

— Спасибо, — рассеянно ответил Глеб, автоматически откусил одно печенье и принялся жевать.

Глаза у Лизы округлились от удивления, отчего она стала похожа на сову, — какие-то новые правила игры, о которых она не знает? — а затем ее личико сморщилось, и ребенок заревел, считая игрушку безнадежно испорченной.

— Ой, подожди, выплюни! — заторопилась Маша: вдруг масса токсичная? — Это же искусственное печенье! — И она зашлась в безудержном хохоте, не в силах сдержать себя. Некоторые дети тут же подхватили смех — зачем пропускать веселье?

Когда в группу вошла заведующая, она застала хохочущую Машу, ревущую Лизу, чужого мужчину посреди группы, переступившего порог прямо в обуви, и устроивших настоящий кавардак из новых игрушек детей.

— Пройдите ко мне в кабинет, Мария Васильевна. Галя, присмотрите за детьми и наведите порядок в группе, — кинула она Галине, вошедшей с кастрюлями.

Маша расправила плечи и двинулась вслед за Людмилой Владимировной, весело подмигнув на ходу Глебу.

Вернувшись в город после месяца отдыха, Маша поняла, что не хочет больше той рутины и страха, в которых она находилась так долго. Прочитав в полюбившемся блоге про полезность баланса и способы его нахождения, она решила, что ей необходимо увлечься новым делом. И не просто увлечься, а совершенно отказаться от всего того, что не наполняло ее жизнь минутами радости и удовлетворения. Уйти из детского сада, как только на нее снова начнут давить или унижать ее, при этом покупая ее труд и время так дешево.

— Садись, — кивнула заведующая на стул напротив своего стола. — Я устала от тебя, Маша. Не успела ты выйти из отпуска, как я уже слышу из-за двери твоей группы шум, гам, рев, смех, а войдя, вижу полный беспредел, к тому же ты дошла до крайности: приводишь хахаля в рабочее время и не занимаешься детьми.

Все это заведующая говорила сухим бескомпромиссным тоном, как робот, и Маше казалось, что эта безжизненная женщина уже устала от себя самой. И она еще удивляется, почему у нее постоянно головные боли и букет болезней, никак не связывая это со своим дурным нравом. Людмила Владимировна тем временем продолжала:

— И немедленно убери чучело с детской площадки. Что-то я не видела в разработанных министерством образования планах занятий рекомендаций для подобного рода декораций детской площадки. Чему это учит детей? Что у тебя сегодня в плане? Ты вообще составляла план?

Маша молча слушала и не оправдывалась, не кивала и больше не вжимала голову в плечи при звуках голоса заведующей. Злые чары были развеяны. Сейчас она будто видела все со стороны, не являясь участником: вот человеку мало энергии и он ищет тепла в других, довольствуясь даже низким сортом — негативом, энергиями страха и уныния. Маша по-человечески жалела эту женщину, сидящую напротив, как на троне, с видом вершителя судеб, постаревшую, больную и усталую, вряд ли часто переживающую минуты радости и полноценности жизни, вряд ли осознающую бессмысленность и печаль своих дней.

— Маша, ты меня слушаешь вообще? — повысила голос заведующая. — Пугало убрать, привести себя в порядок — что это за платье в цветочек? Ты воспитатель, а не барная певица. И показать методисту планы занятий на ближайшую неделю. Ты поняла?

— Нет, — ответила Маша, и заведующая от неожиданности побледнела, в ее глазах даже мелькнула искра жизни, так она была удивлена, услышав от робкой, покорной Маши это «нет».

— Что ты сказала? — переспросила заведующая.

— Я увольняюсь, — спокойно ответила Маша. — Доработаю сегодня последний день.

Людмила Владимировна так сжала губы, что осталась одна красная полоска губной помады, на щеках проступили пятна. Она процедила:

— Доработаешь две недели — и свободна. Пиши заявление.

— Нет, — снова сказала Маша. — Сегодня последний день.

— Тогда в трудовой книжке я напишу тебе «уволена по недоверию», — зло выплюнула заведующая. — Думаешь, тебе все позволено? Согласно закону ты должна отработать две недели.

— Я отдала достаточно времени своей жизни этому детскому саду. А теперь если я что-то и должна, то только самой себе. Стать счастливой. Изменить свой мир. Вы можете написать все, что посчитаете нужным.

Какая-то трудовая книжка, простая бумага, не могла сейчас повлиять на ее решение. Тем более не хотелось покупаться на шантаж.

— Пиши заявление, — процедила заведующая. — Свободна.

«Да, свободна, — думала Маша, идя по коридору к своей группе. — Очистила место для нового».

После разговора с заведующей ее трясло, к тому же Маша испытывала страх перед неизвестным, ведь много лет кряду у нее было ощущение относительной защищенности, гарантированное завтра. Но в этот раз настроение было воинственное: ей невыносима была мысль о том, что она снова проявит слабость, и о том, что не будет в ее жизни никакого движения и роста.

Пусть она еще не готова была сказать себе, что за новое дело увлечет ее, но распрощаться с гнилой атмосферой, с тупиковым положением в жизни она готова была на все сто. На ее решение сильно повлияла мысль о том, что она заработала за час фотосъемки сразу несколько зарплат, так что условно она имела достаточно времени в запасе, чтобы найти новую работу. И вот ведь, оказывается, можно зарабатывать очень много, не затрачивая титанических усилий. Конечно, фотосъемка была счастливой случайностью, единичным случаем, но Маша уже не сомневалась: когда ты доволен жизнью, жизнь тоже довольна тобой и щедра на сюрпризы.

В группу она вбежала взволнованная и раскрасневшаяся. Глеб нерешительно стоял у окна, чувствуя себя виноватым: возможно, из-за него у Маши неприятности. Маша, нуждаясь в поддержке, ринулась к нему и прижалась к его крепкой груди, на миг зарывшись в его рубашку разгоряченным лицом. Глеб обнял ее и ласково, успокаивающе поглаживал дрожащие плечи.

— Ну что? Неприятности? — спросил он. — Ни о чем не переживай, я все решу, я сейчас пойду к… — начал он, но Маша подняла на него свое сияющее торжественной улыбкой лицо.

— Никаких неприятностей, — сказала она. — Наоборот, приятности. Я уволилась!

— Как?! — удивился Глеб.

— Играем по-крупному, — подмигнула ему Маша. — Сейчас тихий час. Уложу детей — и моя смена длиною в полжизни закончена. Подождешь?