Возможность, как я понял, отсутствовала.

Дождавшись ухода раздухарившейся компашки, я сверился с расписанием электричек. Времени до отправления ближайшей — навалом, вокзал — в десяти минутах ходьбы, можно потешить себя редким удовольствием — в тишине и покое понежиться в горячей воде.

По захламленности ванная комната превосходила спальню и кухню вместе взятые. Заваленная вещами стиральная машина по одну сторону, пожелтевшая раковина умывальника по другую, сверху белье на веревках между стенами, сзади, на внутренней стороне двери, полотенца на изображавших вешалки гвоздях, а впереди оставшееся место занимал коричневевший потеками зев пластиковой ванны. Если закрыть за собой дверь, то, встав на пятачок зеленого кафеля, без угрозы что-то уронить даже рук не поднять.

В ванне валялись брошенные кем-то грязные брюки. Я убрал их в полиэтиленовый пакет, сполоснул белую посудину, набрал воду и, раздвинув сушившееся на веревочках белье, наконец, погрузился в нирвану. В нирваННу — раскинув повисшие плетьми руки и выпиравшие из океана блаженства острова коленей. Пейзаж просто чудесный. Какие Мальдивы, какие Канары, вы о чем? Полная ванна горячей воды и никого рядом — вот высшее удовольствие! Голова откинулась на холодный бортик, глаза закрылись. До чего же хорошо…

В притворенную дверь ванной комнаты раздался стук.

— Можно?

Разморенный и расслабившийся, я собрался заорать на кого-то из вернувшихся, однако, не дожидаясь ответа, вслед за стуком ко мне беззастенчиво ввалился…

Неправильно сказал. Потому что не ввалился, а валилась.

Мои глаза полезли из орбит, а рот немо разевался по-рыбьи в поисках приличных выражений: излом черных бровей… узкие скулы… четко очерченные губы…

Обладательница давно отмеченных мной длинных ног и вкусных подробностей, которой скорее пристало быть усладой повелителя Блистательной Порты, стояла передо мной во всем тщательно отрепетированном, вымученном у зеркала великолепии. Ее глаза искрились, губы расцвели улыбкой:

— Привет. Это я.

— Но как…

Прикрывшийся ладонями, я ошалело смотрел на Мадину как на привидение. Она по определению не могла тут оказаться: не знала, где живу, не могла миновать запертой за ушедшими друзьями двери…

— Нашла тебя просто: спросила, показали. На лестнице узнала, что другие отправились играть в боулинг, а ты отказался.

— Я домой собираюсь. К родителям. Готовлюсь, вещи собираю.

— Помочь?

— Не надо! — Я испуганно дернулся, не зная, что еще взбредет в голову непредсказуемой посетительницы.

— Как хочешь. Женщины лучше умеют обращаться с вещами, вот и предложила.

Стоя надо мной, одетая в накинутую на платье куртку Мадина разглядывала забитое вещами помещеньице, неотъемлемой частью которого был я — старательно прятавший хозяйство под решеткой скрещенных ладоней, в которых оно едва помещалось.

Самое глупое и обидное, что почему-то именно я в этой ситуации чувствовал себя виноватым. Так не должно быть, но было.

Я перешел в наступление:

— Как нашла — понятно, а как попала внутрь?

— Дверь была не заперта.

Мадина вела себя так, будто ничего особенного не происходило, а мне было нестерпимо стыдно. Моя нагота, показное к этому равнодушие гостьи, иногда простреливавшей шаловливыми намеками, что это не совсем так… Долго это не могло продолжаться. Лежа перед Мадиной, словно поросенок на столе кверху лапками, невыгодно для мнения о себе и некрасиво раскоряченный, я глядел на нее, такую шикарную, знойную, томную…

Нет. Какая бы ни была, она сестра друга.

Впрочем, как женщина…

Я судорожно сглотнул. При небогатом (до слез) опыте в этой сфере, до сих пор у меня не было такой красавицы даже в гостях, не говоря о большем. Даже в качестве друга. Обитательницы параллельного мира со мной не пересекались(во внеучебное время) и не имели желания пересекаться. Ответно я не жаловал их, называя пустышками и потаскушками. По большому счету, Мадина в мое определение тоже укладывалась, хотя и с натягом. Представитель иной планеты почтил посещением наш серый скучный мир. С этим требовалось что-то делать.

Для начала нужно прояснить непонятное:

— Дверь в ванную не заперта, потому что незачем запираться, если я в квартире один. Как ты попала в квартиру?

Придержав низ куртки, Мадина присела на бортик ванны и улыбнулась, игриво поиграв бровями:

— Сказала одному из твоих сожителей, низенькому очкарику, что у тебя остались кое-какие мои вещи, мне их нужно забрать. Он без разговоров отдал свой комплект ключей. Вот, оставляю, чтоб не забыть. Передашь?

Перед носом позвенела и упала поверх тряпок на стиральной машинке небольшая связка. Кокетливо поигрывавшая локоном Мадина вновь перевела взор на меня. Смущения — ни в одном глазу.

Н-да, ситуевина. Вот из-за ожидания подобного родители и решили вернуть развеселую дочку домой. Вернуть в лоно вековых традиций, отдав замуж. Отдав второй женой, практически бесправной по действующим российским законам — но как иначе приструнить боевую любительницу жить на всю катушку, причем не свою?

— Я скоро уезжаю, — печально вымолвила Мадина.

Она опустила руку в воду и механически зачерпнула.

— Знаю, Гарун звонил.

— Уже? Быстро же растрепал, хотя не должен. Еще говорят, будто женщины сплетницы.

— Я приглашен на свадьбу.

— Жаль, что мне, в отличие от тебя, отказаться нельзя. С удовольствием поменялась бы местами.

— Что думаешь по поводу многоженства?

— Он и это раструбил?

Мадина тоскливо смотрела, как вода стекает сквозь пальцы обратно в ванну. Затем процедура повторилась. Абсолютно голый я, находившийся ниже ватерлинии, беспардонную девицу вроде бы не интересовал, но это так кажется, иначе она не сидела бы здесь с упорством пса, ожидающего кормежки.

Продолжая прилежно прикрываться, я высказал:

— Тебя не смущает, что я перед тобой в таком виде?

— Меня? — Мадина сделала большие глаза, ее взгляд ехидно переехал на мои руки, основательно задержался там, пристальный и изучающе-задумчивый, и через жаркую вечность вернулся на лицо. — Нет. А тебя?

— Несколько да, поэтому не могла бы ты…

— Конечно, могла бы! — перебила Мадина. — Какой разговор! — От нее искрило нездоровым озорством, от которого легко прикуривались бы сигареты и автомобили. — Понимаю, нужно быть в равных условиях, и чтобы тебя не смущать…

Она сделала то, чего я не ожидал. Одно за другим куртка, платье и прочее полетело в сторону.

— Мадина!!!

— Сейчас-сейчас…

В своем плачевном положении я не мог воспрепятствовать ничем, кроме гневных окриков, а они не работали. В несколько движений нахальная гостья осталась исключительно в природной одежде.

— Вот так — хорошо? — Она влезла в воду со стороны ног, плюхнулась между моих коленей, а свои перекинула мне через бедра.

Верхнее отверстие ванны на миг захлебнулось, его заткнула откинувшаяся спина Мадины. Над моим животом свелись вместе белые коленки.

— Теперь мы равны.

Искательница приключений нашла их и здесь. Меня пробуравил горячий взгляд.

— Вообще-то я имел в виду несколько иное… — проговорил я запоздало, чувствуя, как чужие ноги стискивают бока. Будь у меня лишних килограммов на пару больше — не поместиться нам тогда в одной ванной…

Вот же, опять ванна. Вчера ванна и сбрендившая девушка, сегодня то же самое… Не многовато ли для еще не прошедших двадцати четырех часов?

В новой диспозиции мои ладони оказались в опасной близости от никак не предназначенных для них чувственных безобразий.

— Но ведь так тоже не плохо, согласись? — нервно хихикнула Мадина.

Она тоже чувствовала себя не в своей тарелке, но отчаянно храбрилась.

Если называть вещи своими именами, то она была в моей тарелке. Теперь мне понятно, почему медведи из сказки так ополчились на Машу. «Кто спал в моей постели?! Кто ел из моей тарелки?!» Пусть Маша пришла сама, а ее возраст и внешние данные могли показаться медведям достаточными, чтобы женить на ней, скажем, сыночка (это же сказка, там все в конце концов женятся), но медведь и человек — разные виды! В переводе со сказочного — разные люди. Категорически разные. Сказки — ложь, да в них намек.

Я проворчал:

— Что плохо, а что хорошо, определяет воспитание.

— И окружение.

— И традиции. Имею в виду национальные.

— У нас многонациональная страна. Будь я в восторге от обычаев гор, я осталась бы в горах. Возможно, после свадьбы я перееду в Москву. Все для этого сделаю. Четыре стены… — Жгучий взор с тоской пробежался по тесноте ванной комнаты, длинные волосы, понизу расплывшиеся в воде, отрицательно мотнулись. — Это не для меня. Я вижу свое будущее по-другому.

Кто же тебя спросит, хотелось сказать, но это уксус на кровоточащую рану, и я вернул собеседницу в реальность:

— Ты горянка, ты должна…

— А ты не горец и не должен, — со злостью перебила Мадина. — Хватит о традициях. Скажи честно, тебе нравится? — Весомые достоинства взвились, словно белые флаги капитуляции, а ладони хозяйки с чувством огладили демонстрируемые подробности.

— Скажешь «нет» — я сейчас же уйду. Но если соврешь…

— Как же ты узнаешь, что я вру?

— Заставлю убрать ладони.

И Мадина поняла, что раунд остался за ней.

— Как мне теперь смотреть в глаза Гаруну? — хмуро осведомился я.

— А как ты в них смотришь, зная, что больше половины твоих сокурсниц он видел в еще худшем виде? Заметь, я употребила слово «видел», хотя могла бы другое, о котором ты, несомненно, догадываешься. Русский язык богат на емкие глаголы.

Удар, что называется, под дых. Возражения увязли где-то между душой и горлом.