Впереди за хрупкой шейкой текла водичка, плавали и извивались намокшие локоны. Встречный взгляд выжигал остатки здравомыслия как огнеметом. Мозги ушли в отпуск, по пустому черепу гулял сквозняк. Нет, одну мысль инстинкт самосохранения подкинул:

— Как тебя отпустили?

Подтекст прозвучавшего: тебя искать не будут? Если в таком виде найдут у меня…

— Я не собачка на привязи, как бы другим этого не хотелось.

Мы снова умолкли.

Что я мог поделать — сейчас, когда слова не действовали? И вообще. Что же у меня за дни такие начались, критические? Вчера одно, сегодня — вот такое другое, хлеще прежнего. Что при таком начале будет дальше? И, кстати, почему для своих чувственных опытов безупречно сложенная хулиганка выбрала меня? Тихий, скромный, всеми позабытый, ничем особым не выделявшийся… Или именно отстраненность от общей тусовки сыграла роль? И моя репутация безопасного честного человека, который никому и никогда не раскроет чужих тайн? Или… своих тайн? Которые, как подразумевается, теперь будут?

И все же. Мадина, к которой меня тянуло все сильнее, была сестрой друга и человеком другой культуры, пусть и не скрывала ироничного и даже высокомерного отношения к той культуре. Пусть она сама пускалась в самые непотребные авантюры — я не мог стать соучастником. Это как если бы сейчас на ее месте оказалась Хадя или моя сестренка. Даже представить невозможно. Как гей-парад в Грозном или открытый для всех желающих нудистский пляж в Махачкале.

Впрочем, можно ли наших с Мадиной младших сестер в этом плане ставить на одну доску? Пройдет время, и насмотревшаяся телевизора, наслушавшаяся подруг, излазившая интернет моя Машенька однажды вполне даже сможет переступить бортик такой ванны, в которой будет плескаться кто-то из моих нынешних друзей. И они не посчитают это ненормальным. Таковы новые традиции, такова плата за свободу, которая есть у каждого, кто согласен отвечать за нее.

Но Хадя… Никогда. Она и чужой мужчина в ванной, не муж, — это две разные вселенные.

Хотя сестры очень похожи внешне. Почти копии, но Хадя — уменьшенная и смягченная, резкие углы заменены плавными изгибами, дерзость во взгляде — кротостью и доброжелательством. И нет такой ценности в мире, какую я не отдал бы за то, чтобы вместо шалуньи Мадины моих ребер, бедер и голеней касалась ослепительно-солнечная Хадя…

Фантазия отключилась, отказываясь даже воображать подобное. Хадя была не такая. Она даже теоретически не могла оказаться на месте аферистки-сестры. Повторяю: даже теоретически.

Легкие случайные покачивания вернули меня от теории к практике. Покусывая нижнюю губу, колыхавшая воду нежданная собеседница проговорила с плутовским прищуром:

— Мне хотелось сказать тебе одну вещь… ради которой, собственно, и пришла. Меня увозят, ты об этом знаешь, но ничего не делаешь.

Я опешил:

— В каком смысле?

— А как же данное тобой обещание?

— Какое?! — Я едва не поперхнулся.

Никаких обещаний не было! И не могло быть! Я не даю обещаний сгоряча, потому что привык выполнять каждое слово — каждое! — любой ценой.

— Вчера, — напомнила Мадина. Ее очаровательная головка склонилась набок, забавно подергивая вверх-вниз красивыми бровями.

Всплыло: «Ты мог бы украсть невесту?»

Память перегрелась в режиме аврала: разве дошло до обещаний? Нет, вчера эта тема себя исчерпала, не начавшись. Тогда…

Ччччерт!!!

— Вспомнил? — Соблазнительная бесовка повозила ногами, создавая легкую волну. — Ты обещал рассказать о том, о чем мне поговорить не с кем, и как у тебя было… это.

Для иллюстрации туманного понятия низ ее тела толкнул меня под водой. Касание нежных зарослей содрогнуло ожогом встречи нейлона с утюгом. Мадина взбудораженно замерла:

— Ну? Ты ведь обещал?

— Не обещал, а был подловлен на слове. И сейчас категорически не та ситуация, чтобы я мог говорить о…

— А какая сейчас ситуация?

Такая игра кошки с пойманной мышью могла продолжаться долго, потому что мышь была в трансе. В желании превратиться в улитку и спрятаться в непробиваемый недоступный домик.

В своем новом состоянии я не мог встать первым и уйти, организм предал меня, ладоням не хватало места.

— Не та, — уперто повторил я намного тише.

— Другой не будет. — Мадина развела руками, а потом, не зная, что с ними делать, положила мне на торчавшие коленные чашечки, обрамленные чуть не вставшими дыбом волосками. — Ты это тоже понимаешь. А слово дал. Если ты мужчина — придется говорить сейчас.

Выпад с последним обвинением был наивным и глупым до крайности, но погружением в детство с его взятием «на слабо» он заставил меня внутренне улыбнуться и протрезветь от пьянящего безумия. Часть крови вернулась в голову и пнула ее, заставляя работать, и та, скрипя и сопротивляясь, приступила к обязанностям.

Для начала надо понять главное: чего перешедшая все границы баловница ждала, когда залезла в ванну к обнаженному мужчине? О долгом отсутствии сокомнатников Мадина знает не хуже меня, и ответ получался единственным, для меня неприемлемым. Надо прекращать комедию.

— Ладно, раз уж так получилось, что слово дано, его нужно выполнять, — сказал я, рывком коленей скидывая с них девичьи ладони. — С одним условием.

В ожидании подвоха Мадина напряглась, за темными зрачками начался мозговой штурм, заранее готовясь к новому раунду словесно-телесной баталии.

Я объяснил:

— Это произойдет на кухне за чашкой чая. То есть, ты сейчас немедленно встанешь, оденешься и выйдешь. Там и поговорим.

Меня уничтожающе просверлила вспышка едва сдержанного гнева, и соседка по водоплаванию процедила сквозь зубы:

— Условие единственное? Даешь слово?

Я помедлил немного в поисках подводных рифов, что грозили бы пробоиной и полным крушением планов. Таковых не обнаружилось, и последовал кивок.

— Тогда у меня тоже дополнительное условие. Совсем маленькое.

— Не пойдет.

— Это нечестно!

— Нечестно ставить меня в некрасивое положение по отношению к моему другу и твоему брату, — парировал я.

— Все равно, если ты не согласишься, то я не встану первой, — насупилась красавица, — наоборот, я восприму это как твое желание поглазеть на меня. Еще и обижусь.

— Поглазеть?! Обидишься?! Ты?!

— Скажешь, это не так?

— Сдалась ты мне сто лет!

В опровержение декларируемой позиции взгляд-изменник метнулся вниз, на гладь матовых островов, подсвеченных лампой. Они контрастировали с Куинджевской чернотой намокших понизу темных прядей и дьявольскими магнитами глаз. Мадина знала себе цену и пользовалась этим, партия шла не на равных. К сожалению, это понимали мы оба. К сожалению для меня.

— Да я вообще отвернусь или закрою глаза!

И я отвернулся в сторону.

Было бы куда. От себя не убежишь. Чего не видели глаза, чувствовала кожа и помнила память. Особенно не давала покоя родинка на груди. Надо же расположиться в таком месте, чтобы всегда быть на виду. Теперь, зная о родинке, разве смогу я забыть весь пейзаж при каждом взгляде завтра и всегда?

— Хорошо, — сдалась паршивка, при этом явно замышляя что-то новое. — Закрой глаза обеими руками, и не подсматривать, договорились?

— Догово… Стоп!

— Нет, уже договорились! — всхохотнула Мадина, и ее ладони хлопнули меня по коленям. Понизу пошли теплые волны.

— Нарочно, да? Нравится меня в угол загонять? Садистка!

Довольно улыбаясь, Мадина пожала плечами:

— Тогда возвращаемся к прежнему условию, в нем было, чтобы я встала, оделась и вышла. Но мне нужно еще вытереться. Это сделаешь ты.

Белозубая улыбка ударила меня по глазам.

Интересно, сколько бедолаг уже попало в сети вертихвостки, которую всемерно оберегали от подобного все окружающие, как свои, так и чужие. И как эти бедолаги выкручивались — тоже любопытно. Или… не выкручивались?!

— Хватит. Это уже не игрушки.

Поняв, что при любом раскладе придется унизительно вилять перед ней хвостиком во всех смыслах, я сделал простейшее, на что давно решался, но никак не мог. Слова еще вылетали, когда мои руки взялись за голени Мадины и толкнули назад. Нежный, но крепкий захват распался, тела расплелись, и меня, к восторгу Мадины представшего на секунду во всей красе, пулей вынесло за бортик. Я похватал свои вещи, и дверь захлопнулась.

Уф. Чертовка бессовестная. Как теперь в глаза Гаруну смотреть? Мадина нарочно расстраивает нашу дружбу, или это месть за что-то? Скажем, за недостаточное внимание. Фиг ее знает. Чего хочет женщина — того хочет Бог, а пути Господни неисповедимы.

Глава 5

Промакнувшись полотенцем из запасного комплекта, я натянул одежду на сырое тело и тревожно оглянулся на слишком быстро вышедшую из ванны Мадину. Вместо прежних вещей на ней, спускаясь до середины бедер, мешковато висела белая футболка Игоря, самого длинного из моих приятелей. Мадина сняла ее с веревки, где та сушилась. Этой футболкой одеяние и заканчивалось.

— Изображая испуганного кенгуру, ты намочил мою одежду, ей теперь надо подсохнуть. Владелец майки не обидится, что она опять стала немного влажной? Надеюсь, он не заметит, я потом повешу обратно, как было.

Мадина вытерла босые ступни о половичок и оглядела комнату, словно увидела впервые. Впрочем, допускаю, что именно так. Когда вошла и обнаружила, что я в ванной, она могла влететь туда, не глядя по сторонам. В старинной песне звучало: «Первым делом — самолеты, ну а девушки — потом». Мадина жила по аналогичному принципу, перефразированному в гендерном плане. Примерно так: «Первым делом — желаемое, на остальное внимания не обращаем вовсе или вспоминаем о нем, когда не о чем поговорить».