Сейчас передо мной белел не просто «холст», чужой и бездушный, а часть ставшего близким человека. Трудно представить, насколько ближе он стал бы, не появись Настя в самый…

Хватит об этом.

Восьмая улыбнулась:

— Нет-нет, продолжай, если тебе нравится.

— Прости. — Я не знал, куда девать руки. — Там не стерли…

— Это я попросила. Любопытно, как люди реагируют на чужое творчество. Как понимаю, написано то, что ты сделал?

— Нельзя зачитывать.

— Нельзя озвучивать, если цитировать условия дословно, а ты, как полагаю, озвучил. Так звонко озвучил, что даже тупой догадается. — Оглянувшееся лицо хотело одарить ухмылочкой с долей сарказма, вместо этого тревожно вытянулось: — Ты чего побелел?

Она резко обернулась всем телом, из придерживавших пальцев выпала задранная ткань, вместо этого руки обхватили пошатнувшегося меня.

— Ау, Двадцать Девятый!

— Штраф…

— Местный штраф — это больно и стыдно, но к новичкам проявляют снисхождение. В первый раз прощается почти все, что не со зла и не от скудоумия. Ты парень смекалистый, сделаешь выводы, и подобное не повторится, так?

— Да. Не повторится.

— Кстати, своим поведением и ответом, к которому я тебя подвела, ты фактически сообщил, что моя догадка верна, и ты передал смысл написанного. Эх, сама бы тебя наказала… — Она опять развернулась и подняла полы кимоно; по глазам вторично резануло размазанным «Если не шлепнешь…» — Ладно, есть прегрешения, которые сами по себе учат, и грехи, за которые карают. Ты все еще в зоне применения милосердия, поэтому — просто забудем.

— Разве за нами… не следят? — С трудом выговорив крамольную, но логичную мысль, я оглянулся на стены.

— Это неважно. Если Мурад что-то видит или слышит, об этом никогда не узнают. Цензура должна быть здесь. — Одна из рук поднялась до головы, по виску дважды стукнул изящный палец, после чего кулачок, так и не выпустивший взлетевшую до уха ткань, вернулся на место. — Что такое хорошо и что такое плохо решает сам человек, а не уголовный кодекс и системы внешнего наказания.

— Согласен.

— Что-то мы заболтались, скоро гонг.

Мои ладони уже активно смывали, внутренние часы подсказывали, что времени не осталось. Что-то придумывать некогда, и на вытертой поверхности появилась прозвучавшая фраза: «Цензура должна быть здесь». Пока я фотографировал, Восьмая попросила:

— Оставь, посмотрю на реакцию следующего.

— В условиях сказано смыть.

— Что на это сказать? Ответ верный, хотя и неинтересный.

Следующий «холст» едва не сделал меня заикой. Хрупкая фигурка задрала цветную материю, взгляд скакнул по объекту будущих художеств…

Следы недавней экзекуции покрывали невеликие роскошества прелестного существа. Сложение и невысокий рост напомнили…

Только обморока мне не хватало.

— Маша?!..

Глава 10

На меня скосились глаза из маски — темные, горячие. И очень взрослые.

Облегчение, с которым из груди вылетел застоявшийся воздух, сравнимо только с эмоциями приземлившегося космонавта.

— Здесь имена не в ходу, но я не она.

Голос оказался низким и грубовато-бархатным. Он просто завораживал. Особенно брал непохожестью на ожидаемый, а обволакивающий тембр запечатал меня в новых ощущениях, как джинна в бутылке.

— Простите. Вы на нее очень похожи.

— Она сейчас здесь?

Я отшатнулся, как бес от ладана:

— Окажись она здесь, я все белое на ней превратил бы в фиолетовое.

— Ее нет, но вы здесь. Это странно. Но для меня это хорошо.

Инопланетная логика уже не удивляла. Я устал удивляться. Мое мужское начало просто радовалось логической цепочке, где одно звено лучше другого не потому, что действительно чем-то лучше, а потому что не похоже на предыдущее.

— Сорок четвертая.

— Что? — Я тупо моргнул. — А-а, вы представились. Очень приятно. Двадцать Девятый.

— Взаимно. — Губы полуобернувшегося лица раздвинулись в улыбке. — Если не трудно, давай на ты, а то чувствую себя старухой. Если ты знаешь толк в том, что видишь, мы могли бы как-нибудь пересечься вне этого заведения…

— Прошу прощения, но если после меня остаются такие следы, то строго за дело. И причина должна быть уважительной, причем настолько, чтоб выбесить до белого каления. Специально я так не смогу. Прости, не мой профиль.

— А я только порадовалась, что встретила единомышленника. Жаль.

Поверх разводов я выписал «Бьют значит любят», после чего бережно стер.

Следующей оказалась Снежка. Она молча глядела в стену, пока я выписывал, фотографировал и смывал «Спартак, я твое Динамо». Начал писать просто «Динамщица», но проснулась совесть, и окончательный вариант изменился, превратив обвинение в подобие шутки.

Неживую фигуру передо мной будто бы вылепили из алебастра, как пионерку у фонтана, только эта фривольно открылась, словно приглашала в счастливое пионерское завтра. Моя кандидатура в качестве мужчины для Снежки больше не существовала, сокурсница меня игнорировала, но отказать в выполнении условий не имела права. Поэтому после фотографирования я долго и нудно отмывал все, что понаписал, и никто с этим ничего не поделал бы.

Осознание, что праздник закончился, пришло, когда в глаза ударило знакомой солнечной мякотью. Круг замкнулся. Поперек Настиных достоинств я красиво вывел: «Здесь рождаются и умирают мечты».

Пока я методично отмывал холст (после меня никого не будет, значит нужно сделать красиво), Настя поинтересовалась:

— Ну, Двадцать Девятый, как тебе вечер? Не жалеешь, что согласился?

Голос доносился сверху, а на меня смотрело ее другое лицо, которое видят немногие.

— Спасибо, что пригласила.

— Спасибо на хлеб не намажешь.

— Тогда будем считать, что мы в расчете: я получил удовольствие, пусть и не то, на которое рассчитывал, а ты с моей помощью оказалась там, куда иначе на порог не пустили бы. Квиты.

Настина голова начала озабоченно клониться вбок еще в начале фразы, а в конце ее прорвало:

— Хочешь сказать, что рассчитывал еще на что-то?!

— Мы, мужчины, существа примитивные, всем нужно одно и то же, и твое удивление мне непонятно. Мы всегда на что-то рассчитываем, даже когда все говорит за обратное. Классическая мужская обманка называется «Ябывдул», она повышает самооценку говорящего, но мощно опускает его в глазах слушателей.

Настя с интересом осведомилась:

— И много среди вас ябывдулов?

— Прямых или латентных?

— Гм. Можешь не продолжать, направление мысли понятно, вывод очевиден. — Настя помолчала. — Значит, ты тоже?

— Мы с этого начали. Ты кинула обвинение, я в качестве защиты подвел под общеизвестный факт доказательную базу. А если серьезно, то я рад, что попал сюда, и если могу помочь в поисках, которые меня тоже касаются, только попроси. Я весь к твоим услугам.

Концовка прозвучала двусмысленно, но Настя поняла правильно. Правильно для себя.

— Обойдусь своими силами. Кстати, пока ты развлекался, я вела опрос. Из тех, кто соизволил ответить, Гаруна никто не видел. Советуют присмотреться к бойцам, говорят, мелькал среди них одно время.

А дальше произошло невероятное.

— Всем оставаться на местах! Кто в кабинках, выйти! Лицом к стене! Не двигаться! Руки за голову!

Из обеих дверей в зал хлынули фигуры, знакомые по выпускам «Дежурной части», и началось проводимое по всем правилам действо, в народе получившее название «маски-шоу». Спецназовцы в балаклавах, бронежилетах и при оружии выстроили собравшихся в центре. Приклады автоматов выровняли шеренги, качание прав и попытки некоторых высокопоставленных гостей выяснить, чем обязаны визитом, пресеклись на корню. Установилась тишина, иногда прерываемая похожими на лай краткими приказами. С потолка ударил яркий свет — включились прожектора. Посмотреть куда-то стало невозможно, все расплывалось, приходилось жмуриться, заболели глаза. Окраины зала погрузились во тьму. Нас будто бы готовили к допросу: свет в лица уже бьет, осталось появиться «хорошему» и «злому» полицейским, которые поведут вечную игру на «раскалывание» и вызнавание сокровенных тайн.

Нет, массовых допросов не бывает, с нами должны работать отдельно с каждым. Если я правильно представляю процедуру, то теперь нас должны доставить в участок и либо опросить в качестве свидетелей чего-то, ради чего затеян захват, либо предъявить обвинения. Если ничего серьезного мы не совершили, после составления протокола нас отпустят. Возможно. Или не отпустят. До выяснения.

Чем разбирательство грозит лично мне? Пока ничем серьезным, кроме одного: взволнованная моим исчезновением Хадя может позвонить, а фургончик с телефонами и прочим наверняка взят в проверку. Если мне что-то навесят, то выяснят контакты, тут и сказке конец.

Настя старательно сохраняла спокойствие. Рядом тихо сходила с ума Снежана, взгляд проклинал притащившую сюда подругу, при этом собственный подстрекательский энтузиазм по поводу похода в закрытый клуб забылся начисто. Тимоха никак не реагировал, за этот вечер он получил больше, чем за прошедшие годы. Его сомнабулическое состояние соответствовало поговорке про коня и кобылу: покрыл, а там хоть к татарам на колбасу. Больше всего волновались те, кому требовалось вернуться к определенному часу и чьи близкие не знали, куда направился родной человечек. Если где-то оставлена в неведении законная половинка, стоило поволноваться особенно.

— Весело у них тут. — Я прижался к Насте плечом.

Ее рука слегка подрагивала.

— Разве нам, как посетителям, могут что-то предъявить? — прошептала Настя.

— Скоро узнаем.