Я наклонился к ней, губы нашли друг друга. Взрыв! Нет, нечто большее. Полное единение на фоне разлетевшихся осколков сознания. Так люди сходят с ума, так рождаются и умирают звезды.

Как ни хотелось, это не могло продолжаться вечно. Звездный полет прервался, Хадя высвободилась.

— Иди, — сказала она, отворачиваясь. Голос стал жестким и отстраненным. — Не слушай меня. Ты мужчина, поступай, как считаешь нужным. Мое дело ждать, и я буду ждать. Иди.

Глава 5

По телефону следовали команды:

— Сядь на скамейку у подъезда. Под ней скотчем прикреплена полоска ткани, нащупал? Когда рядом никого не будет, завяжи глаза.

Едва повязка скрыла мир, рядом скрипнули тормоза.

— Кваздапил? Документ есть?

— Мне сказали «Без глупостей», поэтому нет.

— Дерзкий, да? Откуда знаешь Люську-Теплицу?

— Учимся вместе. Могу перечислить всех сокурсников и преподавателей. В моем телефоне есть их контакты.

На этом опознание личности завершилось. Кто-то обшарил мою фигуру и карманы на предмет сюрпризов, телефон ушел в чужие руки, а меня препроводили в низкую легковушку.

— Без резких движений. Мы нервные.

Последовало несколько слов на своем языке, сказанных, видимо, водителю. Дальше меня везли и затем вели молча, много кружили и, наконец, введенного внутрь некоего помещения, остановили и развернули. Ногами я почувствовал сзади кресло и сел.

— Можешь снять повязку.

В кресле напротив сидел Гасан — намного более бородатый, чем в день убийства, худой, напряженный. Глаза жгли, кулаки сжимались. Нас разделял большой цветастый ковер, по бокам от меня стояли два парня, плотные цветастые шторы были закрыты. Мы находились в стареньком частном доме, на это намекали кривоватые стены и труба вентиляции, проходившая в углу низкого беленого потолка.

— Мне передали, что ты друг Гаруна. Сейчас наши роды враждуют, и твой визит некстати.

Я боялся, что Гасан запомнил меня как водителя Хади, увезшего ее в неизвестность, но в том виде, как сейчас, узнать меня почти невозможно. Так и произошло, Гасан разговаривал со мной как с посторонним, которого видел впервые:

— Говори, с чем пришел, и уходи. Чаю, извини, не предложу.

Понимаю. Обычай. Никаких совместных трапез с врагом.

Долго репетированная речь вдруг вылетела из головы. Вместо хлестких многозначительных реплик, что должны привести к определенным выводам, вышло нечто серое и скучное:

— Гарун разозлился на Мадину за пошедшие о ней слухи, но дело обошлось пощечиной. Я был с ними, когда это произошло. Хадя их помирила.

В ответ — тишина. Гасан ждал продолжения.

— Я знаю, что Гаруна убил ты. — Вместо разрыва бомбы вышел пшик. Сильное заявление, на которое я так рассчитывал, булькнуло, как фекалия в унитаз, и, пройдя незамеченным, было смыто последующим. — Ты хотел отомстить за брата, которого убил родственник Гаруна за ложь о сестре.

На это Гасан соизволил ответить:

— Султан не врал, Шамиль убил его за слова, которые посчитал неправдой, но Султан отвечал за слова.

— Это тоже со слов Султана?

— Тебе нужны доказательства, что Султан был прав и пострадал ни за что? Хорошо. Слышал про заведение Мурада?

Я поперхнулся.

— Приходилось. Закрытый клуб со спортивно-эротическим уклоном.

— Гарун просветил? Уже за это его следовало убить. Но я говорю о другом. Мадина долго просила Султана сводить ее туда. При живом брате такой поход был самоубийством, и никому не докажешь, что желание не его. Если вы дружили, ты должен знать. Мадина если чего-то хотела — добивалась. Она добилась своего другим путем — устроилась нештатной сотрудницей в обслуживающий персонал. Там все скрываются под масками, узнать вроде бы невозможно, и кроме Султана и хозяина заведения секрета не знал никто. И все же нашлись такие, кто ее видел и узнал. Если у человека шило в одном месте, это шило в мешке не утаишь.

— Как же ее узнали, если все под масками?

— Как не узнать ту, которая ходит к твоему брату, когда думает, что никто не видит?

— Значит, свидетель — ты?

Гасан проигнорировал вопрос, но ответ был очевиден.

— Мадина обесчестила себя, — сказал он, — и в разговоре с Шамилем Султан отвечал за слова. Прав он был или нет, когда выдал тайну — другой вопрос, мы никогда не узнаем, как и о чем они говорили и почему пришлось рассказать о Мадине, но честность Султана вне подозрений.

— Султан что-то сказал, ты кого-то видел — то в темноте, то в маске. Это называется доказательствами?

Глаза Гасана сузились.

— Осталась видеозапись.

Я не поверил:

— Клуб делает записи, а посторонние знают о них и получают доступ?!

— Клуб ни при чем.

Не сразу мозги додумались до иного варианта. Меня передернуло:

— Султан дошел до того, чтобы снимать развлечения с сестрой друга?!

— Если Гаруну показать запись, он перестал бы называть ее сестрой. Еще вопросы есть?

— Да. Это же ты стрелял в Гаруна и убил Мадину?

Ответом были гробовая тишина и кромсающие взгляды.

— Я видел, как ты выходил из дома Гаруна в день убийства, — объявил я. — Могу подтвердить перед всеми.

Это был самый острый момент, я берег его напоследок — главный козырь, очень опасный для меня. В логове убийцы объявить, что ты единственный свидетель…

Да, глупо. Но я надеялся на здравомыслие того, к кому пришел. Пришел — значит, перестраховался.

И снова: бульк, пшшш, и словно ничего не было. Распрямив накачанные плечи, Гасан пожал ими:

— Это уже не важно. Думаешь, почему ты попал ко мне с такими предосторожностями? Меня уже ищут, твоя информация запоздала. — Гасан усмехнулся. — Хотел произвести впечатление? Произвел. Печально узнавать, что я оставил свидетеля. Но ты молодец, прийти ко мне, не зная этого — смелый поступок. Скорее всего, ты об этом думал и, как понимаю, принял меры. И все равно, когда все утрясется, я с удовольствием выпью с тобой чаю. Тебя проводят.

Меня везли обратно, а в голове стучало: все напрасно. Что я сделал? Ничего. И в таких условиях не смог бы ничего сделать. Конечно, хотелось выглядеть героем, решающим проблемы одной левой, но глядеть в глаза человека, которого нужно убить, и, тем более, думать об убийстве как о чем-то реальном, не из области фантастики, было трудно. Организм и подсознание протестовали, сознание впадало в ступор. Я не убийца.

Надо убрать эту жесткую формулировку и заменить более приемлемой. Мозг так устроен: что-то плохое называет другими словами, и оно перестает быть плохим. Например, можно постепенно, до получения нужного настроя, двигаться вот в эту сторону: я ни в коем случае не убийца, а мститель. Ради справедливости я должен отомстить. Именно ради справедливости.

А для этого должен убить.

Нет, пока не получается.

Тогда второй вопрос: что я узнал? Тоже ничего нового. Все и так думали на Гасана, никто не верил в Хадю-убийцу.

Частный дом с низкими потолками — единственная полезная информация. Кстати, важная. Имея только ее, я могу найти Гасана, дело во времени. Можно обойти весь частный сектор под видом контролера газовой службы или замены каких-то очередных счетчиков газа-воды-воздуха-электричества. Да хоть проверки состояния вай-фая. Город не настолько большой, чтобы не обнаружить дом с вечно закрытыми цветастыми шторами, это дело пары недель, а при везении и того меньше. Затем — просто следить за домом, чтобы убедиться, что в нем проживают товарищи с Кавказа. И можно переходить ко второй фазе, о подробностях которой не имею ни малейшего представления.

Вторая фаза — отомстить за Гаруна.

Но дело сдвинулось с мертвой точки. Я посмотрел врагу в глаза. Он видел мои. Убийца друга должен умереть, я постепенно свыкался с этой мыслью. Теперь мечта должна стать планом, а тот — действием. Хватит ли пороху в пороховницах? Скоро узнаем.

Хадя не встретила меня в дверях. Одетая в мою рубашку, с расплетенной косой она лежала ничком на постели с закрытым ладонями лицом, а заметные сквозь пальцы отечные припухлости говорили, сколько ей пришлось выплакать.

— Я вернулся.

— Я рада.

Она продолжала лежать лицом вниз, голос едва доносился — глухой и рваный. Из-под рубахи торчали голые ноги, и впервые Хаде было все равно. Захотелось погладить нежные пяточки, даже поцеловать. Ну и мысли. Ахтунг, алярм! Всколыхнувшуюся волну я подавил в зародыше, и моя рука медленно погладила Хадю по рассыпавшимся волосам.

Меня не одернули.

— Я нашел Гасана.

— Я рада.

Не похоже. Что-то в ней, конечно, приняло эту информацию в нужном ключе, в котором требовали принять обычаи. Хадя должна была обрадоваться — и необходимое случаю прозвучало, но ее душа, мысли и чаяния в сказанном отсутствовали.

Я знал, что делать этого нельзя, и все равно присел под бок немому отчаянию, и ладонь вновь ощутила нежность черных волос. Сейчас черный цвет был цветом трагедии, и трагедия была настоящей, до слез, до внутреннего слома, до желания уничтожить всех, кто в ней повинен. Последнее было исключительно моим чувством. Очень сильным.

— Глупая. — В донесшемся до меня голосе не было жизни. Слова неслись из бесконечного далека, из настоящего ада, где все это время находилась Хадя. — Жалела себя, что потеряла брата и сестру, это казалось концом жизни. Сегодня я могла потерять все. Не могу так больше. Нет сил.

— Я тоже.

Огромное напряжение создало невыносимый электрический ток, он превратил человеческую руду, притворявшуюся стальной, в магниты, их потянуло друг к другу. Тела обрели собственную волю. Руки — свободу. Рубашка была просто сорвана — некогда искать никому не нужные пуговки, каждый миг стоил жизни. Реальность обратилась в цветные пятна, они плясали в голове, готовой взорваться, а мои руки и губы творили такое, что Хаде в страшном сне не приснилось бы. И вдруг…