Глава 2

Одна дверь захлопнулась, сразу открылась другая.

— Ушли?! — Машка все еще щеголяла в Хадином халате.

Хотела продолжения?

Ах да, у нее одежда на кухне осталась, а я в спальню загнал.

— Меня не узнали! — Хадя едва не бросилась мне на шею.

Позыв чувствовался, но она сдержалась. И немного смутилась. Сестренку удивила ее радость:

— А должны были?

— Кое-кто хотел бы найти ее раньше, чем она сама захочет найтись, — объяснил я.

— Это, случайно, не тот твой дружок, который через кавказское братство наши враждующие дворы помирил?

— Гаруна убили.

— Жаль. — Огонек в глазах Маши погас. — Мне бы такого друга, меня бы все тронуть боялись и за версту обходили.

«Жаль»! Женщине, которая умеет чувствовать, на язык пришло бы «Прости, не знала» или более зрелое «Сочувствую». Дети видят у событий только одну сторону, которая касается лично их. Как бы ни пыжились, как бы ни выглядели, а стоит им открыть рот, и вот вам дитя неразумное. Хотелось научить, рассказать, как поступают взрослые, раз уж Маша взялась в них играть… Не поймет. Вместо этого я спросил:

— Знаешь историю Мидаса? Он превращал в золото все, к чему прикасался, и думал, что станет счастливым. Он умер с голода. Твое желание из той же оперы. Я знал одну девушку, она страдала как раз от того, что все боялись ее тронуть и за версту обходили.

Перед глазами всплыло лицо Мадины. Я печально улыбнулся Хаде — она безмолвно замерла после первого ляпа, теперь из нее клещами слова не вытащить. Заговорит, в лучшем случае, когда тема сменится на максимально нейтральную. И напоминание о Гаруне с Мадиной… Не нужно было.

— Наверное, уродиной была, — фыркнула Маша, — потому и обходили.

Я покачал головой:

— Она была красавица.

— Врешь, так не бывает.

— Обходили по причине, о которой ты мечтаешь.

— Из-за такого брата, как твой друг?

Умница. Когда надо — все понимает. Почему же не понимает в других случаях?

Я завершил речь назиданием:

— Совет на будущее: думай о последствиях — как своих слов, так и, тем более, поступков. Если нечем думать, звони, проконсультирую.

— Дурак. Круглый и набитый.

— Была бы другого пола, я бы сказал: слова не мальчика, но мужа. И добавил бы: это не о тебе.

Маша с трудом продралась к смыслу и надулась. Радует, что поняла, значит не все потеряно.

За окнами светало. Незабываемая выдалась ночка.

— Вряд ли сейчас заснем. Будете чай? — Направившаяся к кухне Хадя оглянулась.

Все правильно, совместное чаепитие — максимально безобидная тема и чудесное умиротворяющее занятие, оно сближает даже ярых врагов, не говоря о близких родственниках.

— Да, — сказал я.

Сестренка хмуро кивнула:

— С радостью, но вряд ли смогу сидеть.

— Прости, Маша.

Я хотел по-братски обнять, но она обиженно отпрянула: настал миг возмещения морального ущерба материальным. Сестренка задумалась, что потребовать у провинившегося братца.

Я, конечно, перестарался, но причина была крайне уважительной. И несмотря на мое «воспитание» сестренка столь упорно защищала злыдня-брата от полиции…

Я сделал еще один шаг к примирению.

— Хотелось как лучше, а то, что получилось как всегда, это случайность. — Мой голос просил прощения и сулил приятные преференции. Машка знала эту интонацию. За ней обычно следовали, например, поход в кино с покупкой большого ведра попкорна, мороженое по первому требованию и даже возможность поиграть на моем компьютере. — Очень болит?

— Тоже показать, как этим? — Светлые локоны мотнулись в сторону двери. Но выражение глаз уже смилостивилось, в них мысли искали наилучший способ подтверждения братской любви.

— Маша, можно тебя на секунду? — Хадя застопорилась на пороге кухни. — Там твоя одежда и еще кое-что на полу…

Забыв обо всем, даже о том, что где-то болит, Машка ринулась наводить порядок и убирать улики, что могли подвигнуть меня на новый тур воспитания. Это в свою очередь могло вызвать возвращение Прохора и компании. Бог, как известно из поговорки, троицу любит, но лучше не доводить.

Хадя ногой отбросила к стенке валявшийся ремень, словно ядовитую змею.

— Это ты называешь воспитанием? — Грозовой взгляд переполняли гнев и горечь. — Это акт отчаяния, свидетельство поражения. Поступок должен быть продолжением слов, а слова — выливаться из примера, который подаешь жизнью.

Это я и сам понимал, но все же спросил:

— И что бы ты хотела, чтобы я сделал?

— Я? Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, делай их такими. Ломая, ничего создать нельзя.

У нее, видимо, накопилось, что сказать, но тут с великим облегчением на лице из кухни появилась Машка. Хадя замкнулась в себе. Сестренка направилась ко мне, Хадя исчезла на кухне, а я сел на кровати, уткнувшись в Машкин телефон.

Рядом мелко продавился матрас, через плечо заглянуло любопытное лицо и сразу отпрянуло:

— Не пойму: наслаждаешься моим позором или заводишь себя для нового круга воспитания?

— Стираю.

— Я справилась бы сама, — тихо вымолвила Маша, глазами провожая в вечность самые откровенные альбомы.

— Нет уж. — Я стал просматривать остальное на предмет похожего компромата. — Тебе что-то может понравиться или рука не поднимется покуситься на что-то, а так я спокоен, этого больше никто никогда не увидит.

— А если я хочу оставить себе как память?

— Снова напрашиваешься на ремень?

— Ремень, ремень… Вот и весь разговор. Брат, называется. Захара выгнал, меня избил, теперь в личной жизни грязными руками копаешься. Стоило ли тебя защищать?

— Мы оба друг друга стоим, потому и защищаем. А это что за папка? Почему именно она запаролена?

— Это личное. Не имеешь права. Отдай.

— Теперь точно не отдам. Оказывается, мы еще не все знаем. О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья век… Черт бы его подрал, этот век просвещенья, жили же как-то без него. Говори пароль.

С отчаянной категоричностью попавшего в гестапо партизана Машка мотала головой. Дескать, считайте меня коммунистом, живым не сдамся. Что же она такое скрывает, чему развлечения с Захаром и более скромные игры с негром в подметки не годятся?

В черепе словно взорвалось, накрыло страшным пониманием. Я схватил сестру за плечи:

— Наркотики?!

Ее затрясло в моих руках, как тряпичную куклу. В этот момент Хадя решила позвать за стол. Прозвучавшее слово и наши позы заставили ее скрыться из виду.

В памяти всплыл ее тихий голос: «Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, делай их такими. Ломая, ничего создать нельзя». А я, кажется, снова собрался ломать. Но ведь повод! Всем поводам повод, хуже не придумать. И с этим обязательно нужно что-то делать, так оставлять нельзя.

— С ума сошел? Отпусти. — Машка вырвалась. — У нас от наркоты Пашка Семейчиков помер, я к этой гадости на километр не подойду.

— Тогда что здесь?

— Не твое дело.

А мои мысли уже шли вразнос. Что может быть еще? Бедна у меня фантазия, не дает ничего дельного. В голову лезет такое, что хоть на стену бросайся, но Маша не такая. Не может быть такой. Она как Мадина: по-детски живая, по-подростковому авантюрно настроенная, отрицающая навязываемые взрослыми скучные нормы. Обычная любительница приключений, она даже еще не ощутила это в полную силу. Тогда что она прячет?

«Не твое дело». Нет, сестренка, мое. Как брат я должен…

Поперек вполне здравой мысли опять вспыхнули, как красный сигнал светофора, слова Хади: «Ломая, ничего создать нельзя». И другое: «Это акт отчаяния, а поступок должен быть продолжением слов и выливаться из примера, который подаешь жизнью». А моя жизнь, увы, не розами пахнет, местами — совсем-совсем не розами. Чего лезу в чужую жизнь?

Я взял себя в руки.

— Ладно, не будем открывать.

— Спасиб…

— Сотрем так.

Машку передернуло, незаконченное слово сменилось выкриком:

— Нет!!!

— Одно из двух. Либо пароль, либо…

— Мой день рожденья.

Я с тревогой покосился на сестренку:

— Что произошло на твой день рождения, что его пришлось так прятать?

— Нет. День рождения — пароль.

Ну-у… нет слов. Поражаюсь детской глупости.

— Ты уже взрослая тетя, неужели не знаешь, что такой пароль при желании вскрывается за три секун…

В этот момент набранные цифры открыли папку. Снова фото. Похожи на те, что с Захаром, но…

Не с Захаром.

Жуть. Будто бы я на сайт для взрослых попал. Оказывается, Захар — это еще цветочки, причем маленькие и хилые по сравнению с целым садом других растений.

У меня возникло ощущение, что к вискам приставили электродрели и включили их. Во все стороны летели ошметки кожи, костей и мозгов.

— Как это объяснишь?

— Подать ремень?

Я досчитал в уме до десяти и мощно выдохнул. Мое страстно желавшее вскочить и действовать тело осталось на месте.

— Как понимаю, это Данила? Не отводи глаза. Ты что же, и с ним тоже?!

— Он главный во дворе, что хочет, то и делает. Поэтому так тебя невзлюбил, когда ты взялся ниоткуда и показал возможности. Он ни одной девчонке прохода не дает.

— Принуждает?

У меня взбесился пульс. Кулаки снова сжались.

Машин взор упорхнул в сторону.

— Уговаривает.

Она ссутулилась, согнулась и оттого словно бы стала в два раза меньше.

— Не верю.

— Но это правда. Он действительно уговаривает, но, «уговаривая», пользуется тем, что отказ выйдет дороже, тогда во дворе тебе жизни не будет, он это умеет. Несколько раз мы всей дворовой компанией гнобили девчонок, которые ему отказали. То есть, гнобили не потому, что те отказали Даниле, просто он умело всех подбивал и так все обстряпывал, что не участвовать нельзя. Все понимали, что каждая из нас может оказаться на месте тех, над кем издеваемся, и от этого мы издевались еще больше. Пока есть коза отпущения, остальные в безопасности. А он стоял в стороне и посмеивался.