— Как же учеба?

— Разве учеба важнее жизни и здоровья? Возьми академический, переведись куда подальше или еще что-нибудь придумай. Будут проблемы — можешь обращаться ко мне по номеру, который высветился, на ближайшие пару месяцев это один из рабочих. Надоели мне бабские капризы, но нельзя не обращать внимания на возможную опасность в будущем, я обязать купировать ее заблаговременно. Пока ты далеко, я целиком на твоей стороне. С документами, если решишь забрать для перевода, помогу. Даже с работой помогу, когда все успокоится. На столе у меня лежит отчет о проверках в отношении тебя. Самые лучшие рекомендации. Пусть в отношении везения ты ходячая катастрофа, но чувствуется сильный характер, а остальное можно наладить. Принципиальных сейчас мало. В общем, если не попадешь в новые передряги и выпутаешься из старых, мы обязательно увидимся. Всего наилучшего.

Еще с минуту я смотрел в отключившийся телефон. Есть поговорка: начали за здравие, кончили за упокой. Здесь получилось наоборот. Угрозы жизни и здоровью перешли в комплименты и приглашение на работу. Надо Машеньке сказать, чтобы глупостей без моего ведома не натворила, а то с ее энтузиазмом и абсолютным незнанием жизни…

Мобильник вновь ожил. Мелодия звонка указывала на сокурсников, которых я объединил в одну группу «хороших знакомых, не перешедших в разряд близких». Каждому из близких полагалась собственная мелодия звонка. Нажатая кнопка вызвала к жизни радостный голос Фильки:

— Отлично, а я боялся, что трубку не возьмешь. Ты исчез, и я решил узнать, не случилось ли чего. Что-то на манер, как с Тимохой. Твое право не отвечать, но как думаешь, может, хорошо, что я тогда с тобой не пошел?

Даже до него доползли какие-то слухи.

— Скажу одно: всегда верь интуиции и поступай по совести. И радуйся жизни. — Не знаю, понял ли сокурсник намек, но безопаснее сменить тему. — Про Гаруна слыхал?

— Еще бы. Трижды простреленный везунчик. Оказывается, у дагов такая свистопляска в городе творилась, а мы ни сном, ни духом. Хотя, вы с ним дружите, и ты, наверное, был в курсе.

— Не обо всем. Мы с Гаруном последнее время почти не виделись, новости доходили через третьи руки. Ты не слышал, про его сестер что-то говорят?

— Только про них и говорят.

— Пожалуйста, с этого момента поподробнее.

— Они умерли.

— Что-то путаешь. — Мозг изо всех сил искал подвох или нестыковку. Иначе как поверить в такую чушь? — Ты имеешь в виду Мадину?

— Мое изложение всегда либо факт, либо дословный пересказ версии, которая исходит от людей, никогда не обманывавших меня прежде. Пора уже знать, четыре года общаемся. И если я говорю, что сестры умерли, значит, умерли обе. Старшую убили, когда на Гаруна покушались, а младшая только что умерла.

Жизнь поскользнулась и рассыпалась.

— К… как? — вытолкнуло горло.

— Странно, что ты не знаешь, вы же с Гаруном друзья. Об этом весь город гудит, все, кто хоть как-то знаком или пересекался.

— Откуда знаешь? Это проверенная информация?

Голос в трубке обиженно пробурчал:

— Мне Настя рассказала, а ей кто-то из первых уст.

— Не может быть. Хадя не умерла, она уехала. У нее должна была состояться свадьба — там, на Кавказе.

— Она и состоялась, — подтвердил Филька. — Затем Гарун задержался у родственников, а те, кто ездил с ним, по возвращении поделились новостями. История больше похожа на детектив. Младшая сестра Гаруна вышла замуж за кого-то, с кем давно помолвили родители. В первую же ночь муж ее выгнал. Всяких домыслов полно, подробностей никто не знает. Известно лишь то, что еще по темноте она вернулась в родительский дом, была встречена отцом, а утром по местной традиции ее уже похоронили. В справке — какая-то глупая причина: то ли с сердцем проблемы, то ли еще что-то, молодой девчонке не свойственное. Говорят, врач — родственник, чуть не родной брат отца. Впрочем, у них в селении все друг другу родственники. Отсюда и домыслы.

Когда Филька отключился, я долго сидел, не шевелясь ни телом, ни душой. Глаза тупо глядели в стену.

Пальцы сами собой набрали Гаруна. Длинные гудки, повторившиеся многократно, говорили о его отсутствии либо нежелании разговаривать. Раз за разом, час за часом я продолжал набирать единственный номер, который дал бы ответы.

Глава 3

Где-то могли рушиться империи, свергаться правительства, начинаться войны, а в родном доме все было по-прежнему. Здесь ничего не менялось: тикали часы, на кухне ритмично капало из прохудившегося крана, и медленно полз по квартире яркий фронт: тени массово сдавались победителю, непокорных уничтожали на месте. Как одеяло ни пыжилось в изображении защиты, утренние лучи все равно лезли в глаза, и вновь вспомнились ядерные взрывы из сна. Глаза не удивились бы, окажись за окном выжженная постапокалиптическая пустыня. Настроение соответствовало. Маша, как обычно, упорхнула погулять с Захаром, а перед уходом распахнула шторы. Не из вредности. Так в нашей семье заведено: настал новый день — отворяй окна. Папа с мамой на рассвете разошлись по работам, чтобы вновь встретиться за поздним ужином. Тишина радовала, покой нарушало лишь нестерпимое солнце. Вновь заснуть не удастся. Вялое потягивание не взбодрило, и я отправился готовить кофе. В смысле, что растворять в кипятке, другого у родителей не водилось.

Ударная доза кофеина прочистила мозги. Когда я мыл за собой чашку, раздался звонок в дверь.

Ночью Костя успокоил, но до этого хорошо запугал, поэтому бросаться ктотамкать желания не возникло. В прихожей я застыл, не зная, что делать дальше. Если глянуть в глазок, затемнение выдаст, что внутри кто-то есть.

— Кваздапил, это я, — донеслось снаружи.

Никому другому я бы не открыл.

Это был мой друг. Брат Хади. Брат моей любви. Вот так, оказывается, у любви бывают родственники. Любопытное наблюдение. Нужно будет обдумать эту тему детальнее. Вдруг я на пороге эпохального открытия в философии, психологии или хотя бы филологии?

Вернувшийся со свадьбы Гарун много дней меня избегал, сообщения и звонки оставались без ответа. И вот он пришел. Сам. Настало время чего-то серьезного.

Дверь распахнулась.

— Привет, — сказал я, рука привычно дернулась для пожатия, но встречного движения не произошло.

Он знает, понял я. После того, что случилось на свадьбе, и после моих признаний нетрудно связать факты. Вывод напрашивался единственный.

Можно все отрицать. Доказательств именно моей вины не существует. Но я не мог отрицать, это было предательством.

Застывшая фигура не двигалась, на меня с болью смотрели черные глаза.

— Я тебе верил как брату. А ты… — В поднятой к поясу руке блеснул нож.

Я глядел спокойно, в голове дул сквозняк. Ничего нигде не всколыхнулось. Нож. Обиженный брат. Все правильно. Я всегда знал, что так будет, просто отгонял это знание. Бесстрастный голос почти без моего участия сообщил:

— Прости.

— Такое не прощают.

— Тогда — сожалею. И все понимаю.

На душе было противно, словно там прорвало отстойник и теперь всюду капали нечистоты. Ноги почему-то задрожали, страшно захотелось сесть. Несколько шагов — и обезволенное тело в позе ждуна раздавило угол дивана.

Гарун нервно бухнулся рядом.

Говорить было не о чем. Он знал, что делать, а я знал, что он сделает. Просить пощады — унижать себя. Пощада традицией не предусмотрена. Пальцы Гаруна крутили острую сталь, черный взгляд прожигал в стене буквы. Мене, Текел, Фарес, как на библейском пиру. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Все пройдет, и это пройдет. И очень скоро. И воздастся каждому по делам его. Кажется, я готов. Аминь.

— Не тяни. Я виноват, и это будет справедливо.

А ведь все не так плохо. Мы с Хадей — жертвы традиции. Традиция нас разъединила, она же соединит. И неважно, что там, за чертой. Главное, там — она, моя при жизни не состоявшаяся любовь. Мы все равно будем вместе. И будем счастливы. По-своему. Возможно. Или не будем. Но — вместе.

Клинок замер в руке бывшего друга. Он выговорил, стараясь не глядеть на меня:

— Слушай… Никогда не спрашивал… Потом уже не придется. Ответь на один вопрос. — В паузе он машинально поиграл ножом, перебрасывая из руки в руку. — А почему «Кваздапил»?

Я поморщился.

— Старая история. Совсем мелким я играл на улице, и мама крикнула на весь двор: «Саня, ты квас допил?» Я в ответ как заору: «Да-аа!» Рядом стояли острые на язык мальчишки. В общем, пророческим это «да» оказалось.

На меня вскинулись темные глаза, Гарун громко фыркнул. Затем что-то внутри него надломилось, и неудержимый заразительный гогот сотряс стены. Я вынужденно подключился. Когда так смеются, нельзя не подключиться. Как в старые времена мы с Гаруном захохотали — дружно, в голос, не в силах остановиться. И в то же время глаза боялись встретиться, а сердца грохотали канонадой, о которой заранее известно, что один из снарядов прилетит в цель. Смех напоминал езду на велосипеде: как только перестанут крутиться педали — упадешь. И мы это понимали.

Я сто раз слышал, что смех продлевает жизнь, но даже подумать не мог, настолько это верно.

Смех продлевает жизнь.

Смех — жизнь.

Смех.

Жизнь.

Смех.