«Коза отпущения». Ну-ну.

Маша еще сильнее сжалась, словно я мог ее ударить. Или это не из-за меня, а вспомнились дворовые унижения?

Она тихо добавила:

— Одна девчонка потом вены вскрыла.

— Значит, ты — как все?

Маша удрученно кивнула:

— Мне пришлось. Это до тех пор, пока я не стала гулять с Захаром. Если есть парень, Данила не трогает.

Снимки вызвали тошноту, я потянулся к необратимой команде в меню телефона.

— Не удаляй! — Машка повисла на мне, словно от этого зависела жизнь.

Я опешил от такого порыва. Палец вновь потянулся сделать необходимое, но сестра вцепилась в аппарат обеими руками:

— Не надо!

Будь она старше и сильнее, то вырвала бы скользкий гаджет, но с братом-студентом школьнице не справиться.

Я понял, что чего-то не понимаю. Происходило что-то необъяснимое.

— Объясни, почему не надо, и если убедишь, то оставим.

Маша глухо выдохнула:

— Это компромат. — Смирившись, что придется мне все рассказать, ее голос потек спокойнее. — Даниле никто не может перечить, он чувствует вседозволенность и пользуется. Мне нужны доказательства, что все это было на самом деле.

— Почему не сказала с самого начала? Любую болезнь проще предупредить, чем лечить, а Данила — больной. Постой. — У меня взмок лоб. — У него тоже есть такая папка? Не дал же он тебе спокойно сэлфиться в интересных позициях, если и сам…

— У него на каждую из нас такая папка. Он же водит к себе, а там ничего не заметишь, даже если тебя сразу несколько скрытых камер снимает. Все выглядит как игра, он улыбается, ничего не запрещает… а потом монтирует, и получается, что мы сами приходим и его соблазняем. Тогда выставляются условия: если вякнешь, то вот свидетельства, что все происходило по обоюдному желанию, а сам Данила чуть ли не пострадавшая сторона. И все сразу уйдет в сеть, и родственники с одноклассниками увидят, какая ты на самом деле и как хорошего человека подставить хочешь. Мы с девчонками договорились: если кто-то сможет уничтожить его записи, то со своими обратимся в полицию. Или хотя бы припугнем, чтобы приструнить на будущее.

С минуту я собирался с мыслями.

— Слушай сюда, сестренка. Папку с телефона, который легко потерять или отобрать, как у некоторых (не будем показывать пальцем, к тому же этот некоторый сейчас далеко) нужно перенести в «облако» и на всякий случай скопировать на компьютер — чтоб было под рукой и в нужный момент не зависело от интернета. Держи. — В руки сестренки перекочевал мой планшет. — Скопируй и запароль так, чтобы ни один хакер не взломал. Никаких имен и дней рождения, только длинные перемешанные наборы цифр и букв в заглавном и обычном виде. Папка будет лежать у меня, открыть сможешь только ты. Теперь несколько слов по вашему уроду. Я хочу с ним поговорить.

— Не надо, всем будет хуже. Ты далеко, а у него найдутся дружки из секции, куда он ходит. С Данилы все взятки гладки, он опять будет ухмыляться в сторонке, когда мне устроят тако-о-ое …

— Я смогу объяснить, что если с тобой что-то случится, все равно виноват будет он. Пусть пылинки с тебя сдувает.

— Если со мной что-то сделают посторонние, его вину еще доказать нужно, а со мной уже сделают. Ты этого хочешь?

Звучало убедительно, но все же логика где-то хромала. Зло нельзя оставлять безнаказанным. Эх, почему Машка не рассказала все это, когда Гарун был жив? Мы с ним вдвоем…

Стоп. А сам я что же, не мужик?

Теперь поднялась злость на себя. Самая продуктивная злость из возможных.

— Я подумаю, как лучше сделать, чтобы ты не пострадала. Пойдем на кухню, чай стынет.

Чаепитие прошло в похоронном настроении. Я молчал, шумно прихлебывая из стакана, Машка тоже не горела желанием болтать, а Хадя никогда не начинала разговор первой. Вру, начинала, но при наличии причины, против которой танк — это детская рогатка.

Никогда не думал, что доживу до такого: сестренка, закончив с чаем, взялась помогать Хаде в мытье посуды, а затем (невероятно! Наверное, сегодня снег выпадет или метеорит на голову упадет) пообещала участвовать в стирке. Неужели взрослеет? Радость за сестренку подкрепилась радостью за себя: а ведь подействовало воспитание!

Пока девочки чирикали о чем-то около раковины, я отправился в комнату, где прилег на кровать. Бессонная ночь взяла свое, сознание провалилось в дыру, где были только тьма и тяжесть.

Глава 3

Когда глаза вновь открылись, в ванной слышались смех и непонятная суета.

— …Потереть спинку! — доносился задорный голосок сестренки.

— Я привыкла сама, — сдержанно возражала Хадя.

— Ты не цирковой акробат, и даже они такой финт не всегда сделать могут. Стесняешься, что ли? Брата не стесняешься, а меня, женщину, его сестру, стесняешься?! Хватит глупостей, давай сюда свою спину.

Хадя вновь попалась в созданную мной ловушку. Отрицать, что мы не пара, поздно, да и сестренка ничего предосудительного не предлагает. Почему нет? Когда мы жили на Кавказе, перебои с водой были частым явлением, и поход в общественную баню не представлял из себя что-то особенное.

Не стоит мне показывать, что проснулся, и выпроваживать бойкую озорницу. От того, что Хадина спинка сегодня будет отдраена до блеска, никто не пострадает.

Разговоры в ванной комнате стали тише, и у меня взбурлило любопытство. Я осторожно поднялся. Несколько тихих шагов — и ухо приникло к двери. Внутри текла вода. То ли ванная набиралась, то ли девочки специально включили, думая, что это глушит их, а в результате разговаривали громче, что было мне на руку.

— Это не страшно, через пару дней следа не останется.

Хадины слова вызвали вполне логичную для сестренки реакцию:

— Нужно сфотографировать!

— Глупости. Ты обижена на него, но вспомни, что вчера ты гордилась братом. Ты сама говорила.

— Это было вчера! Когда он приезжал домой, он был другим — надежным другом, который слушает и слышит, вникает в проблемы и помогает их решить. Он был братом-мечтой. Был! В прошедшем времени!

— Вчера ты с этим соглашалась. За день твой брат не изменился. Он такой же, каким ты гордишься за то, что он именно такой. Изменилась ситуация. Эту ситуацию создала ты. Теперь скажи, кто виноват, что брат взялся за ремень?

— Ведешь к тому, что это я?

— На его месте я бы тоже не вытерпела. Если в твоей жизни произошло нечто, что не укладывается в принятые рамки и что необходимо скрыть — скрывай, жизнь — не прямая линия, где все предопределено, это жуткая кривая, и только от нас зависит, пойдем прямо к цели или заблудимся в тупичках. Но если ты что-то скрыла по дороге, будь готова отвечать, когда твои дела выплывут наружу. Мы принимаем решения, мы же отвечаем за последствия. Твой брат хочет гордиться сестрой. Твои родители хотят гордиться дочерью. Если рассказать им о том, что произошло — как думаешь, на чью сторону они встанут?

Машка шмыгнула носом и промолчала.

— Есть жизненное правило, — продолжила Хадя. — Когда не знаешь, как поступить, посмотри на то, что собираешься сделать, глазами своих будущих детей и подумай: будет ли тебе стыдно перед ними за этот поступок? И все сомнения исчезнут. Если хочешь, чтобы родители и брат гордились тобой — не давай им повода, не делай того, за что им или твоим будущим детям может стать стыдно.

— Но Саня…

— Прости, можно перебить? Имам Шамиль говорил: «Когда указываешь пальцем на других, посмотри, что другие три пальца указывают на тебя».

Маша вновь умолкла. Хадя пошла в атаку:

— Произошло столько всего, что голова пухнет, и один момент прошел мимо сознания, а его надо заметить. Твой брат готов был сесть в тюрьму, только чтобы тебе не пришлось раздеваться перед чужим мужчиной. У тебя замечательный брат.

— Ты так говоришь, потому что любишь.

Я превратился в стекло, тронь — зазвенит или разобьется. И не просто в стекло, а в огромные стеклянные уши, живущие на свете ради единственного смысла: узнать, что в ответ скажет Хадя.

Она сказала:

— А он меня любит?

— Конечно.

— Тогда подумай: он отдавал любовь и свободу, чтобы избавить сестру от позора.

— О таком повороте я не думала.

На кафель пола гулко опустилась босая ступня. Я опрометью бросился назад и едва успел бухнуться в кровать, как из ванной появилась завернутая в полотенце сестренка. Я закрыл глаза.

Шаги прошлепали в мою сторону.

— Саня! Спишь?

Я приоткрыл один глаз:

— Зависит от.

— Хочу сказать, что я на тебя больше не сержусь. — Подойдя к кровати, Машенька опустилась перед ней на колени, легла грудью на край одеяла и положила голову щекой на сложенные перед собой руки. На меня глядело милое домашнее лицо сестренки, от ее мокрых волос пахло свежестью и клубничным шампунем. Глаза глядели в глаза — родные и до боли знакомые. За такой взгляд можно простить все. Машенька этим быстро воспользовалась. — А ты?

— О том, что тоже не сержусь, на словах, конечно, сказать могу, но за то, что внутри, не ручаюсь. Там по-прежнему бурлит и пышет.

— Здесь тоже. — Сестренка весело хлопнула себя по оттопыренной ягодице. Звонкий звук прокатился по комнате.

Я соорудил высокомерную улыбочку:

— Даже не поморщилась. Хотела показать, как страдаешь от моего воспитания? Словами Станиславского: не верю!

— Но ведь правда все тело болит!

— А у меня душа. Давай на время сойдемся, что мы в расчете, и перестанем кусаться.

— Принято! — Машка радостно выпрямилась и поправила на груди полотенце. — Тогда — мир? И родителям обо всем, что узнал, не расскажешь?

— Не дави на меня. В одном соглашусь: пока во что-то новое не вляпаешься, о прошлых подвигах им лучше не знать. Но ведь вляпаешься, зуб даю. К тому же, старое тоже может вылезти боком.